В Эрмитаже древний мир Урарту воскресает перед посетителями не только зримо, но и слышимо. Вот экскурсовод слегка ударяет рукой по бронзовой чаше, выставленной на стене, и глубокий торжественный звук проносится по залам музея. Это совершенно замечательное звучание, раздающееся из глубины веков, звучание трагически оборвавшейся древней культуры.
Урарты заимствовали клинопись у ассирийцев, приспособив ее к особенностям своего языка, и все их искусство, хотя и во многом самобытное, близко по духу ассирийскому.
Основное собрание урартских древностей, включающее бронзовый щит царя Сардура, украшенный изображениями львов и быков, хранится в Ереванском музее. В эрмитажном собрании — бронзовый шлем царя Аргишти с изображениями крылатых божеств в рогатых шлемах, змей с львиными головами, боевых колесниц и воинственных всадников с круглыми щитами и дротиками. Единый ритм, симметрия и монументальность, несмотря на небольшие размеры фигур. На краю шлема короткая надпись: «Богу Халди, владыке, этот шлем Аргишти, сын Менуа, подарил». И также в Эрмитаже — статуэтка, некогда украшавшая царский трон, бронзовая, с лицом из белого камня и инкрустированными глазами, опять-таки огромными и, видится нам, загадочно посмеивающимися: четвероногое, крылатое существо с человеческими чертами и сложенными на груди руками, в котором дышит уже не суровая мощь Ассирии, а древняя тайна вавилонских магов...
Вавилон! «Город великий... город крепкий», как сказано в библии, который «яростным вином блуда своего напоил все народы».
Это не о Вавилоне мудрого царя Хаммурапи, а о Нововавилонском царстве, основанном пришельцами в Вавилонию, халдеями, после разгрома Ассирии.
От этого Нового Вавилона осталась в общем лишь память, ибо после его захвата персидским царем Киром II в 538 г. до н. э. Вавилон пришел постепенно в полный упадок. В средние века нашей эры на месте этого города ютились лишь убогие арабские хижины.
Так что сбылись в конечном счете угрозы древних евреев, долго томившихся в вавилонском плену и проклявших Вавилон, устами своих пророков предрекая ему горькую участь: «И Вавилон, краса царств, гордость Халдеев, будет ниспровержен... Не заселится никогда, и в роды родов не будет жителей в нем; не раскинет Аравитянин шатра своего, и пастухи со стадами не будут отдыхать там. Но будут обитать в нем звери пустыни, и домы наполнятся филинами; и страусы поселятся, и косматые будут скакать там. Шакалы будут выть в чертогах их, и гиены—в увеселительных домах...»
Итак, Вавилон — это память... Ибо раскопки позволили восстановить план огромного города, но не былое его величие.
Память о царе Навуходоносоре, который победил египтян, разрушил Иерусалим и полонил евреев, окружил себя беспримерной даже в те времена роскошью и превратил в неприступную твердыню отстроенную им столицу, где рабовладельческая знать предалась самой разгульной жизни, самым безудержным наслаждениям...
Вот запись, оставленная этим царем:
«Я окружил Вавилон с востока мощной стеной, я вырыл ров и укрепил его склоны с помощью асфальта и обожженного кирпича. У основания рва я воздвиг высокую и крепкую стену. Я сделал широкие ворота из кедрового дерева и обил их медными пластинками. Для того чтобы враги, замыслившие недоброе, не могли проникнуть в пределы Вавилона с флангов, я окружил его мощными, как морские волны, водами. Преодолеть их было так же трудно, как настоящее море. Чтобы предотвратить прорыв с этой стороны, я воздвиг на берегу вал и облицевал его обожженным кирпичом. Я тщательно укрепил бастионы и превратил город Вавилон в крепость». Все это было напрасно, ибо жрецы, занявшие исключительно высокое положение в Нововавилонском царстве, при одном из преемников Навуходоносора попросту передали страну и столицу персидскому царю... в расчете на увеличение своих доходов.
А стены Вавилона с их бесчисленными башнями были действительно внушительны. Изумленный Геродот сообщает, что по ним могли свободно разъехаться две колесницы, запряженные четверкой лошадей. Раскопки подтвердили его свидетельство. В Новом Вавилоне было два бульвара, двадцать четыре больших проспекта, пятьдесят три храма и шестьсот часовен.
Память о знаменитой по библии «Вавилонской башне», которая была грандиозным семиярусным зиккуратом (построенным ассирийским зодчим Арадахдешу), высотой в девяносто метров, со святилищем, сверкающим снаружи голубовато-лиловыми глазурованными кирпичами.
Это святилище, посвященное главному вавилонскому богу Мардуку и его жене, богине утренней зари, было увенчано золочеными рогами, символом этого бога. Если верить Геродоту, стоявшая в зиккурате статуя бога Мардука из чистого золота весила почти две с половиной тонны. Жители Вавилона говорили Геродоту, что сам Мардук посещает зиккурат и почивает в нем. «Но мне,— пишет рассудительный греческий историк,— это представляется весьма сомнительным...»
Память о знаменитых «висячих садах» полумифической царицы Семирамиды, почитаемых греками как одно из семи чудес света.
То было многоярусное сооружение с прохладными покоями на уступах, засаженных цветами, кустами и деревьями, орошавшихся при помощи огромного водоподъемного колеса, которое вращали рабы. При раскопках на месте этих «садов» был обнаружен всего лишь холм с целой системой колодцев.
Память о «Воротах Иштар»—богини любви...
Впрочем, от этих ворот, через которые пролегала главная прецессионная дорога, сохранилось и нечто более конкретное. На плитах, которыми она была вымощена, красовалась такая надпись: «Я—Навуходоносор, царь Вавилона, сын Набополасара, царя Вавилона, вавилонскую улицу замостил для процессии великого господина Мардука каменными плитами из Шаду. Мардук, господин, даруй нам вечную жизнь». Стены дороги перед Воротами Иштар были облицованы голубым глазурованным кирпичом и украшены рельефным фризом, изображающим шествие львов — белых с желтой гривой и желтых с красной гривой. Стены эти вместе с воротами — самое замечательнее, что сохранилось, хотя бы частично, от грандиозных сооружений Навуходоносора (Берлин, Музей).
Следует признать, что по подбору тонов эта блестящая цветная глазурь, пожалуй, едва ли не самое интересное в дошедших до нас памятниках искусства Нововавилонского царства. Сами же фигуры зверей несколько однообразны и маловыразительны, и их совокупность, в общем, не более чем декоративная композиция, при этом лишенная динамизма. Искусство Нового Вавилона создало мало оригинального, оно повторяло лишь с большей и порой чрезмерной пышностью образцы, созданные древней Вавилонией и Ассирией. Это было искусство, которое мы бы ныне назвали академическим: форма, воспринятая как канон, без той свежести, непосредственности и внутренней оправданности, которые некогда ее одушевляли.
...Новая держава утвердилась в Передней Азии и далеко расширилась за ее пределы. Это могущественная персидская, или иранская, империя династии Ахеменидов: Вавилония и Ассирия, Малая Азия и Египет, Мидия, Армения, Сирия и даже Средняя Азия вошли в ее состав. Как и ассирийское, как и вавилонское, ее владычество было кратковременным, но грозным и порой блистательным (539—330 гг. до н. э.).
V в. до н. э. ... Подчинив себе многие народы, ахеменидский Иран впитывает соки их культур. Но его искусство вносит в общую сокровищницу и свои оригинальные черты.
Искусство ахеменидского Ирана — прежде всего дворцовое, придворное. Повелители великой империи пожелали увековечить память о своем могуществе грандиозным строительством:
дворцовые ансамбли в Пасаргадах, Персеполе и Сузах (ныне руины) затмили своим размахом и роскошью почти все, что было создано в былые века в других державах. Как и ассирийские дворцы, они были украшены огромными рельефами, и у входа их стояли крылатые быки еще более внушительных размеров, чем в Хорсабаде. Новшество, введенное персидскими зодчими,—это ападана: многоколонный тронный зал с целым лесом в сотню легких, стройных колонн из разноцветных камней или таких, как, например, в Сузах, где увенчанием двадцатиметровых колонн служили тяжелые капители в виде бычьих полуфигур. Золотые обшивки и многоцветные изразцы украшали залитые светом покои. Яркий блеск красок, великолепие убранства и стройный размах грандиозной архитектуры утверждали в сознании подданных величие верховной власти.
Бесконечными вереницами выстраивались по стенам рельефные фигуры царских воинов или данников.
Празднично - торжественное искусство, более покойное и светлое, чем ассирийское, и без жестокости, даже в прославлении побед.
Вечный памятник всего этого величия — знаменитый майоликовый фриз, изображающий царских телохранителей (Париж, Лувр). Греки называли этих лучников «бессмертными», так как их всегда было десять тысяч. Бесстрастные, с одинаковыми лицами, они чередуются перед нами словно символы незыблемого могущества.
