виллы Броуэра в Бельгии — два цикла работ, воплотившие лучшие качества, своеобразие и творческую независимость Серебряковой-живописца. Цельность и значение этих циклов заставляют посвятить их разбору отдельную главу.
В мае 1928 года в Брюсселе в только что открытом Дворце изящных искусств была устроена международная художественная выставка. Особенным успехом на ней пользовался Русский отдел, на котором экспонировались произведения большинства живописцев, живущих в Западной Европе, среди них — тринадцать работ Серебряковой. Ее «Обнаженные», натюрморты, пейзажи и портреты вызвали восторг почти совсем незнакомых с русской живописью зрителей. Несколько работ ее были проданы, а предприниматель, любитель искусств и меценат барон Жан де Броуэр заказал ей портреты своей жены и дочери. Он же, после завершения портретов, предложил Серебряковой поехать на месяц в Марокко, где у него близ города Марракеш были плантации. Де Броуэр взял на себя все расходы по поездке с условием, что затем выберет по своему усмотрению несколько созданных ею в Марокко произведений. В начале декабря 1928 года Серебрякова отправилась в эту необыкновенную, оказавшуюся в творческом отношении чрезвычайно плодотворной поездку, продлившуюся около полутора месяцев. По ее возвращении Бенуа писал Н. Е. Лансере: «Своей коллекцией Марокко, созданной в течение всего только шестинедельного пребывания, она просто всех поразила: такая свежесть, простота, меткость, живость, столько света!» [100]
Успех марокканской поездки был настолько значителен в творческом отношении и — как следствие — в моральном, что через три с половиной года Серебрякова с радостью согласилась (на тех же условиях) на новое, также полуторамесячное путешествие в Марокко — и не только в Марракеш, но и в еще более живописный Фес и Сефру, путешествие столь же результативное, сколь и первое.
В итоге, более двух сотен работ, созданных за эти две поездки (по большей части — пастели, но также темперы и холсты маслом, которые заканчивались по наброскам, выполненным с натуры), представляют собой «Марокканский цикл», высокий по своим художественным достоинствам — невиданной дотоле в европейском искусстве проникновенности и жизненной, «реалистической» поэтичности, полностью лишенной любования экзотикой. Он состоит из портретов, которые Серебрякова по свойственной ей скромности называла этюдами, уличных сцен и пейзажей. В первом из трех жанров есть качества и черты, заставляющие вспомнить «крестьянские» портретные работы художницы 1900-х и 1910-х годов, — и прежде всего глубокое, органически присущее ей уважение к личности.
Однако работать в Марокко оказалось для Серебряковой во многом труднее, чем ранее и в родном, до поры спокойном Нескучном, и в Петербурге, и даже во Франции — вследствие иных условий жизни страны, поразившей ее до крайности своей совершенно новой живописностью и новым для нее, невиданным бытом. Вот что пишет она из Марракеша Е. Е. Лансере в Москву в конце декабря 1928 года: «…костюмы самых разнообразных цветов, и все расы человеческие, перемешанные здесь — негры, арабы, монголы, евреи (совсем библейские) и т. д. Жизнь в Марракеше тоже фантастическая — все делается кустарным образом, как должно быть было и 1000 лет тому назад.
На площади — называется Джемаль Эль Фиа — каждый день тысячи людей смотрят, сидя кружками на земле, на танцы, фокусников, укротителей змей (совсем как дервиши и индусы) и т. д., и т. д. Все женщины закрыты с ног до головы, и ничего, кроме глаз, не видно. Я вот уже две недели как здесь, но так одурела от новизны впечатлений, что никак не могу сообразить, что и как рисовать…»
И после этого столь выразительного описания продолжает: «Как только сядешь (в углу улицы, всегда, впрочем, смрадном) рисовать, женщины уходят, арабы же не желают, чтобы их рисовали, и закрывают свои лавочки или требуют на чай — 20 или 10 франков за час!!! Вообще… каждый шаг здесь стоит ужасно дорого (это американцы противные напортили своими долларами…)».
В результате Серебряковой приходится нанять «араба, проводника, говорящего по-французски, — 10 долларов в день, — чтобы ходить со мной по городу, т. к. одной никак нельзя: запутаешься в лабиринте уличек и еще попадешь в запретные для европейцев места» [101].
Несмотря на все эти трудности и непосильные расходы на оплату проводника и позирующих, несмотря на то, что Серебрякова — как всегда — безжалостно умаляет объем и качество своей работы («…до сих пор ничего не нарисовала, и каждый день ложусь в отчаянии и решаю уехать, а утром опять не нагляжусь на эту удивительную картину жизни…»), она трудится необычайно успешно, умея в самые сжатые сроки вложить в этюд, а на самом деле — в законченный портрет (не говоря уже об изображении интерьеров лавочек и дворов и о пейзажах) все свое мастерство и вдохновение. И конечно, в этих поездках (а второе путешествие, когда она увидела новые города и горы Атласа, еще одарило ее неожиданными впечатлениями) Серебряковой помогал и ее «специально портретный талант» (Е. Е. Лансере), и то, что благодаря заказам на пастельные портреты в Париже она привыкла работать с полной сосредоточенностью и быстротой (вспомним и слова К. А. Сомова, что «как раз быстрые вещи удаются ей блестяще»). А это оказалось ей теперь особенно необходимым — марокканцы отказывались позировать Серебряковой более получаса.
Надо сразу же подчеркнуть, что марокканские работы 1928 и 1932 годов представляют, несомненно, единое целое и по взгляду живописца на открывшуюся ему жизнь, и по удивительному мастерству исполнения. Может быть, портреты 1932 года более законченны, позирующий более «изучен», спокойнее «наблюден», чем это было во время первой поездки. Хотя запечатленный в этюде марокканец-водонос (1928) с его вдумчивым взглядом и внимательно переданным Серебряковой обликом, как и бегло, но очень точно набросанный пейзаж с пальмами, кипарисом и горной цепью Атласа на горизонте, более чем убедительны и предельно живописны. Обычно, как это случалось и в работе над «европейскими» портретами — заказными и дружескими, художница лишь бегло намечает фон — место действия, сосредоточиваясь на изображении лица модели.
Пожалуй, более чем «Марокканец-водонос», носит несколько этюдный характер пастель «Три марокканки» (1928). Задача в такое короткое время запечатлеть трех молодых женщин, сидящих в непринужденных позах на земле у стены, была, конечно, невероятно трудной. Однако Серебряковой блестяще удалось в живом «тройном» портрете схватить все характерное в чертах, выражении лиц и позах простых марокканок, как бы задумавшихся во время разговора. Народные типы лиц — у двух из позирующих более арабский, у одной с признаками негритянской расы — переданы мастерски. И, как всегда у художницы, блестяще намечено колористическое решение, очень сложное из-за
