Пронеслась весть, что появился новый судья, ему передали дело Григорьева. Новый судья носил довольно странную фамилию — Шутилкин.
Кто-то мне сказал, что процесс возобновляется во второй половине декабря.
8. ВЫСТАВКА
Как раз в этих числах в музее газеты «Правда» развернулась выставка митьков "100 картин в защиту Олега Григорьева Она проходила в двух, не очень больших, комнатах, но картин вмещала где-то около ста, а может быть и побольше, наряду с многочисленными рисунками и аппликациями. На входе лежали добровольные билеты ценой в копеек шестьдесят. Входящий сам ложил деньги в какую-то посудину и сам же отрывал билет. На двери висел большой ватман с приклеенными фотографиями из здания суда на Московском проспекте. Стены были украшены картинами Котельникова, Шагина, Устюгова, еще кого-то. Большой стол ломился от множества рисунков, гравюр, аппликаций. Под стеклом, как в настоящем музее, лежали рисунки Олега Григорьева, афтографы его стихов… Видел даже картину с таким названием "Олег Григорьев рассказывает всемирную историю Гене Устюгову".
Выставочное судебное табло по-прежнему хранило молчание.
9. НАЧАЛОСЬ
Затишье разорвалось к 18 декабря. Я, прихрамывая, примчался в здание телефона-телеграфа. Долго там ждал, потом объяснили, что адвокат на какой-то сессии и заседание возобновиться завтра… Завтра. Завтра.
19 декабря было большое стечение народа, как будто бы процесс не возобновлялся, а только начинался. Ажиотаж был велик. За время вынужденной стоянки умы перекипели, воспаленнее воображение пририсовало над головой бородатого Олега Евгеньевича терновый венчик мученика. Нагнетался психоз. Люди в коридоре набросились на какого-то скандинавского профессора, которого никто не понимал, но все слушали. Затем зал всех всосал в себя и процесс начался по новой. Дружная партия свидетелей сидела в коридоре. Вызывали по одиночке.
Саша Царапкин принес декабрьский номер «Собеседника». Напечатана подборка произведений Олега, а сам он назван классиком черного юмора. Я и Володя Соколовский так и проторчали весь день в коридоре. Все были вызваны, кроме нас. Зато мы поговорили о монахах, Валдае, голливудской пленке "Кодак".
Перерывы выплевывали людей. Люди сообщали, что положение вполне обнадеживающее, судья сносен. Настораживает то, что он хихикает почти на каждое слово опрашиваемых. Таким образом, судьба Григорьева начинает зависить от сплоченной работы прокурора, адвоката и общественной защиты. Общественный защитник, писатель Александр Крестинский приложил нимало усилий для выполнения своих обязанностей на процессе. Это он передал суду на первых трех заседаниях письма в защиту Олега Григорьева, подписанные Эдуардом Успенским, Андреем Битовым, Бэллой Ахмадуллиной, а также членами Союза Композиторов, Союза писателей и некоторыми известными художниками. Прокурор тогда опротестовал приложение таких писем к делу, но судья отклонил.
20-го с утра первым вызвали Соколовского, затем меня. Опыт в допросах подобного рода уже имел, чувствовал себя категорично спокойно. Короткие вопросы встречали такие же короткие ответы. Некоторые вопросы были поистине дурные:
— Сколько сможет выпить Игорь?
— А сколько сможете вы?
— Но мы ведь с вами разные люди!
— Вот про это я и говорю!
Мои прежние показания насчет падения Григорьева на стол, а потом и на пол подверг строжайшей критике, поскольку стерлось все в памяти за восемь месяцев, и дал показания падения на диван. Заставили опять чертить схему расположения, кто где стоял, куда упал. Опрос шел таким квадратом. Сначала судья, затем прокурор, адвокат, потерпевший и Григорьев /это про то кто в какой последовательности задавал вопросы стоящему перед судом свидетелю/. Мне Олег задал вообще такой вопрос:
"Послушай, как там остался ли «Зенит» в высшей лиге..?"
Последним вопрос задавал Крестинский.
Ольга Тимофеевна Ковалевская, издатель Олега Григорьева, принесла с собой четыре экземпляра 150 — тысячного тиража третьей книги поэта под названием "Говорящий ворон". Это было, как говориться, первой новостью в номер, а само появление Ольги Тимофеевны и разговор ее с судом непременно повлияло самым лучшим образом на отношение суда к личности Григорьева. Ковалевская рассказала суду все о своей работе с Олегом:
"Олег Евгеньевич очень исполнительный и добросовестный человек. Именно в отношении работы. Ведь знаете, работа над составлением книги очень трудоемкая, требующая и от издателя и от поэта больших усилий. Где-то приходиться подправить, уточнить порядок стихов. И все, что в результате совместной работы выяснялось к доработкам, то Олег Евгеньевич относился к этому очень исполнительно и всегда сделанное приносил вовремя..
Мы работали над этой книгой /"Говорящий ворон"/ с 1981 года. Олег Евгеньевич во время доработки над материалом книги работал на «Скороходе». Это было в 86–87 годах. Время для работы над книгой, казалось, совсем не оставалось. Но Олег Евгеньевич регулярно появлялся у меня, книгу мы почти доработали… и вдруг он пропал. Я не понимала, что произошло. Потом отправилась к нему домой и от соседей узнала, что Григорьева увезли в психиатрическую больницу. Я была потрясена таким фактом, потом там все выяснилось, его отпустили.
Выпуск книги затормаживался а за все эти девять лет она так и не могла увидеть свет. Вот только сейчас. Вы ведь сами знаете, как это больно для автора, для такого популярного детского автора, каковым является Олег Евгеньевич, не печататься. А Олег Евгеньевич очень талантливый. Ведь эта книга, которая у меня в руках появится в магазинах недели через две и моментально исчезнет с прилавков в течении получаса. Исключительно благодаря таланту и большой популярности поэта у читателя. И не только у детского. Такое произошло и с книгами «Чудаки», "Витамин роста". Но после выхода "Витамина роста" на Олега Евгеньевича начались какие-то гонения. Ему закрыли доступ к последующему изданию стихов. Тогдашний лидер детской поэзии Михалхов написал очень резкую неблагожелательную рецензию на "Витамин роста" и это предрешило отношение к нему со стороны издательства".
На вопрос суда, выпивал ли Григорьев, злоупотреблял ли Ковалевская отвечала им: "Не замечала".
Очень характерный вопрос всего процесса ко всем участникам. Дело даже не очень в том, что на столе вечером 11 февраля стояла водка и вино, а суд жал именно на систематическое употребление спиртного в процессе всей жизни, что в данном случае вызывает вполне здоровый смех, не верящий в эту бредовую идею.
В этот же день вышли на свет две бывшие жены Григорьева, которым усиленно задавали вопрос о злоупотреблении спиртным. Ну кому как не им, такой вопрос задавать! Фамилии одной не помню. Учительница, нормальная женщина со спокойным лицом очень скептически отнеслась к вопросу. /"Я ее до сих пор люблю" О. Григорьев/. Вторая — Терехова. Нервно сверкающие ее очки выдавали неспокойное психическое состояние. Она волновалась, говорила так, как будто бы имела кого-то незримого за спиной, давлеющего над ее сознанием. Гул ненависти прокатывался по залу. "Он водку о пятнадцатилетнего возраста с Глебом Горбовским пил…" Жаловалась, что вот жилья с 81 года ей нет. Живет до сих пор у какой-то подруги хотя и регулярно раз в полгода наведывалась на проспект Космонавтов. Зачем? она объяснить не могла. Настолько она запуталась, что Олег со скамьи подсудимых пообещал взять дело в свои руки и разделиться с ней.
Олег Григорьев у себя дома
Поднимался разговор о еще одной женщине — Лобановской. Женой Олегу Григорьеву она не являлась, но немало попила у него крови будучи сожительницей. У Олега была дочка и он с Лобановской имел много неприятных разговоров по поводу ухода за ребенком. "Прихожу с работы, ребенок кричит, распеленат, она пьяная валяется…" — говорил Олег в суде. Здесь Бокалов приложил нимало усилий, чтобы дочку отдать в детский дом, хотя Григорьев, как отец, был категорично против.
"Да, и как это произошло со «Скороходом». Приходит Бокалов, значит, говорит: Ага, ты тунеядец! Мол не работаешь, пьешь вот. А когда я один, я вообще молоко пью. Ну ладно… Приходит, значит, я ему показываю договора с издательством там, с «Ленфильмом», чтобы показать ему, что вот, пишу по договорам, гонорары получаю. Да он и сам видел неоднократно, потом ездил с ними куда-то… Ага! Проверял. И ходил, ходил ко мне так: не работаешь, не работаешь, как муха "жу — жу" у уха. Вообщем пошел на «Скороход» работать, на конвейер, лишь бы Бокалов отвязался. Все, думаю приставать больше не будет. Стою на конвейере, нажимаю на рычажок, значит, каблучкового станка. Чух-тюх-тюх… Хорошая работа, кстати, а я в это время, я еще над книгой работаю. И тут приходят эти бумажки. Сначала одна, потом вторая. От Бокалова. А ведь никто не знает, что я поэт. Я вживаюсь в коллектив, работаю с людьми и тут вот это: дайте характеристику на алкоголика и тунеядца… Еще раз, еще раз, а потом приезжают санитары, в машину и на Пряжку, в психбольницу. Бланки чистые, врачи недоумевают, что такое? А там рукой Бокалова написаны фамилия мое, имя и отчество…"
