"Наше сердце работает, как новый мотор! Мы в четырнадцать лет знаем все, что нам надо знать!" -- но ни сила, ни знание не приносят радости. "Мы будем делать все, что мы захотим -- а сейчас мы хотим танцевать!" -- но и танцевать ему не хочется. Слова падают мерно, ровно, и возбуждающие восклицательные знаки распадаются в многоточия...
252
Ответом на отчаянное одиночество КИНО стал боевой клич группы АЛИСА: "Мы вместе!" Лидер ее, лидер второго поколения "новой волны" Константин Кинчев слово "мы" нес как знамя. Вопрос "Во имя чего вместе?" предполагался некорректным.
Жесткий, напористый, чрезвычайно эффектный шоумен Кинчев предлагал залу свой собственный образ как собирательный: "Мое поколение" -- и постепенно, почти незаметно перемещал акцент на слово "мое". Позиция трибуна перерастала в позу завоевателя.
Приученная воспринимать создание Кинчева как себя самое, аудитория радостно подчиняется певцу и сегодня, когда'подчеркнутый коллективизм "мы" вытесняется гордым "я": "Там иду я", "Мне нужен воздух". Условием единства Кинчев ставит свою монополию на высказывание. Нет слов -- оно того стоит: выступление АЛИСЫ -- едва ли не сильнейшее в концерте. Музыкальная мощь, цвет, свет, пластика -- все соподчинено, все завораживает и требует ответа: но не диалога, а отзвука. Последовательно декларируемый антитоталитаризм АЛИСЫ странно уживается с этим довольно авторитарным и расчетливым управлением чувствами зала.
"Тоталитарный рэп -- это аквариум для тех, кто когда-то любил океан. Тоталитарный рэп -- это зоопарк, когда за решеткой ты сам. Тоталитарный рэп -- это аукцион, где тебя покупают, тебя продают..."
-- поет Кинчев, играя с названиями ленинградских рок-групп. Можно добавить: тоталитарный рэп -- это Зазеркалье без Алисы.
Слава (Алиса) Задерий когда-то подарил свою кличку группе -- как название. Пока Алиса играл в АЛИСЕ -- то на гитаре, то на ударных, -- за спиной красивого демона Кинчева маячил и кривлялся озорной мелкий бес, властные жесты пародировались в кривом зеркале. Задерий ушел, изображение утратило объемность и ироничность, и взыскуемая Кинчевым цельность все заметнее стала оборачиваться маршевыми ритмами и весьма решительными лозунгами. Кинчев видит мир черно-белым (учитывая "фирменные цвета" группы, надо бы сказать: "черно-красным") и своей романтикой монолита и верой в сильную личность отчасти напоминает героев дореволюционных рассказов М. Горького. Оно и по цвету похоже -- помните: "По красному небу плыли черные косы Рады..."
Второе поколение "новой волны" предложило выбор между холодноватой неприкаянностью, властолюбивой победоносностью и несколько болезненной самоиронией,
253
приводящей мир к абсурду и .кувыркающейся на его острых обломках (группы АУКЦИОН, АВИА, ИГРЫ и т.д. -- их довольно много). Для того, чтобы занять одну из позиций, нужно было немалое мужество. Но едва ли не большее потребовалось для того, чтобы вообще отказаться от такого выбора.
Слава Задерий -- мягкая кошачья пластика, хитрая усмешка -- появляется со своей новой группой НАТЕ. Роль предводителя ему чужда -- он желает залу свободы и готов расплатиться за это невниманием. Все способы подчинить себе аудиторию отвергнуты заранее, право на лидерство под сомнением: НАТЕ словно проделывет путь АЛИСЫ в обратном направлении. Кинчев говорит с залом сверху вниз -- Задерий ненавязчиво предлагает равенство. Ответ на жесткую выстроенность мысли -- капризная вольность тела. Песни НАТЕ ироничны и даже фривольны, но чувственность в них оттенена застенчивостью.
Задерий ищет выхода из эротики в любовь. Пока что он пытается открыть эту дверь чужими, подаренными ему ключами. НАТЕ играет тихую песню Башлачева, играет неуверенно, прислащивая искренность разговора музыкальными переливами.
"Платина платья, штанов свинец душат только тех, кто не рискует дышать. А нам так легко -- мы наконец сбросили все то, что нам могло мешать..."
Прежде Задерий пропускал несколько строк, лишь обозначал проигрышем. Но, раскрепощая аудиторию, певец и сам освобождается от табу на прямосказания. "Наверное, я тебя люблю", -- он наконец решился произнести это. С трудом, но решился.
Возможно, будь у лидера НАТЕ больше профессионализма, это облегчило бы его путь. Но ставка на профессионализм в роке несколько сомнительна. До поры до времени проблемы избыточной мастеровитоеTM у рок-музыкантов просто не было: уровень игры определялся условиями техники и вообще жизни. Сейчас она осознается как одна из кардинальных: подчинение себя технике, искушение искусностью подталкивает рок в распростертые объятия поп-индустрии.
К ленинградскому рок-барду Юрию Наумову эти слова впрямую не относятся. Но все же его выступление -- чрезвычайно красивое, необычное по технике владения гитарой, выдающее талант -- слегка отдавало интеллектуальным эквилибром. Внешне песни Ю. Наумова сходны с песнями Башлачева -сопряжением дальних смыслов, богатством внутренних рифм, изысканным переплетением
254
корнесловии. Однако игра слов, бывшая для Башлачева мукой, для Наумова остается лишь игрой. Корни, растущие и питающие, -- не чета хитроумно извлекаемым корням: хоть второй, хоть десятой степени.
Сегодняшний рок старательно и страстно ищет точки опоры: кажется, он всерьез намерен перевернуть землю. Опора обретается в освобождающейся искренности, в позволяющей выразить себя сполна виртуозности и, может быт, самое главное -- в поисках несомненной, неопровергаемой подлинности за пределами сегодняшнего дня. Рок ищет прямых связей с народной поэзией и музыкой. Отсылка прежде всего к творчеству А. Башлачева здесь и естественна, и обязательна.
Трудно решить, насколько сам певец осознавал глубинную укорененность своих песен в русской поэтической традиции. "Все дело в том, то я в этих песнях не лгу -- видимо, не могу". Именно неумение лгать вело к сознанию трагических противоречий, к глубине и гордости самопорицания.
Он мог предъявить "чужим" счет:
"Через пень колоду сдавали да окно решеткой крестили -- вы для нас подковы ковали, мы большую цену платили. Вы снимали с дерева стружку -- мы пускали корни по новой..."
Но и со "своих" вины не снимал:
"Если забредет кто нездешний, позразится живности бедной, нашей редкой силе сердешной да дури нашей -- злой, заповедной..."
Название новосибирской группы КАЛИНОВ МОСТ-- одной из наиболее интересных групп нового поколения -- самое что ни на есть былинное. На Калиновом мосту русские богатыри бились насмерть с нечистой силой -- и, как водится, побеждали. В мелодике, в поэтической и вокальной интонации, в самой внешности вокалиста Дмитрия Ревякина очевидно стремление к национальной самобытности -- не к стилизованной, а к всамделишной. Ревякин хорош как царевич Иванушка, и в песнях его слышится неподдельная боль "за землю русскую".
"Долго ли еще моей земле страдать, дурью задыхаться, пот и слезы глотать, косы заплетать мором да гладом, язвы прикрывать Москвой да Ленинградом..."
Пафос вполне искренен, но в самой пафосности видится некоторая опасность.
Всякое декларирование идеи -- особенно когда речь идет о "русской идее" -- делает смысл ее линейным и плоским. Народность грозит обернуться лубком, слово "русский" -- не именованием этноса, но призывом к действию.
255
Если душевная мука разродится угрюмой нетерпимостью -- в схватке на "Калиновом мосту" добро, быть может, впервые потерпит поражение.
Совсем иной образ "россиянина" предлагает свердловский ЧАЙ-Ф -- пышущий здоровьем, жизнерадостный, простой и крепкий. Он заявляет, что устал от всеобщей усталости и изысков неврастении.
Он младший брат петербуржца ЗООПАРКА, отнюдь не претендующий на родство с интеллигенцией: задиристый рабочий парень с Урала. Это одна из немногих групп, сохранивших веселую иронию и не стесняющихся подтрунить над собой:
"Возвращаемся с работы -- мы ребята от сохи -- а вокруг читают "Дао". Что творится, мужики! А мы вдыхаем вольный ветер, наши души так легки! И пока мы не в Шанхае, нам все это не с руки..."
Простота не возводится ЧАЙ-Фом в ранг гражданской доблести, но остается естественной жизненной позицией. И даже загадочное "китайское" название расшифровывается обескураживающе просто: "Чайная фабрика..."
Спор между КАЛИНОВЫМ МОСТОМ и ЧАЙ-ФОМ, между констатацией надломленности и волей к цельности, между болезненным "да" и веселым "нет" решается и в самых верхних этажах сегодняшней нашей рок-культуры. Вновь приходится сказать, что с особой остротой и яркостью он идет в "северной столице" -- в Ленинграде.
Простота? Цельность? Этих слов Михаил Борзыкин, лидер группы ТЕЛЕВИЗОР, изысканный атлет-ипохондрик, кажется, не знает вовсе. Он выглядел бы суперменом, если бы не безвольно повисшие кисти рук. Он казался бы красавцем, если бы не застывшее на лице выражение брезгливого испуга. "Зубная боль в сердце" -- о, это о нем, закручивающем свое тело в судорожные пируэты и отшатывающемся от осаждающих его невидимок.
