"...Я убью твово нелюба с туга лука."
- Убить-то, мой сердечный друг, не убьешь,
Хоша убьешь, ты каку корысть получишь?
Только получишь ты напасти,
От которых напастей нам пропасти!
Ю. В. Шатин характеризует ряд чеховских рассказов и повестей как произведения "контекстно-романного типа сюжета" 160. По его мнению, в этих произведениях "возникает жанровый романный контекст, то есть совокупность мотивов, имеющихся в том или ином тексте, которые могут быть реализованы в романе и соответственно не могут в рассказе и повести" 161.
Такова особенность лирического сюжета. Если чеховский рассказ-это, в определенном смысле, несостоявшийся роман162, то русская лирическая песня-это несостоявшаяся сказка или баллада. Сказочные железные подошвы остаются не сношенными, балладное ружье-не стреляет.
Лирическая ситуация подчас оказывается у Чехова не только формой, но и как бы предметом изображения. Выше уже отмечено как характерное свойство народной лирики почти полное отсутствие в ней указаний типа "он подумал", "он сказал". В этом мы видим одно из проявлений неопределенной модальности: то ли сказал добрый молодец, то ли подумал, то ли послышалось девушке, что он сказал ей именно о там, о чем ей хотелось бы услышать. Чехов эту лирическую ситуацию делает основой сюжета-на ней построен рассказ "Шуточка". Показательно, что, перерабатывая рассказ для собрания сочинений, Чехов отбросил имевшуюся в журнальном варианте (1886 г.) развязку.
В чеховском повествовании дают себя знать и другие свойства лирической песенной речи. Так, с затруднениями при ответе на вопрос о том, кому принадлежит речь - повествователю или персонажу,-сталкиваемся не только в песенной лирике, но и при восприятии чеховской прозы. "Читателю,- замечает К. Чуковский о рассказе "Попрыгунья",-предоставляется догадываться, что только по внешнему виду рассказ ведется здесь от имени Чехова, а, в сущности, вся первая главка рассказа написана от имени Ольги Ивановны (...)
Здесь тот же рискованный и сложный прием, что и в. "Скрипке Ротшильда": повествование, имеющее все признаки авторской речи, является на самом-то деле речью одного из. персонажей рассказа"163. Такое разграничение здесь оказывается обязательным элементом читательского восприятия, причем "от читателя требуется удесятеренная зоркость и чуткость, чтобы размежевать эти разные речи"164, тогда как народная песня такого размежевания не требует (да оно там к неосуществимо). Различие важнейшее, но в обоих случаях- и в народной песне, и в чеховском повествовании-присутствует эффект соучастия повествователя, хотя мера совмещения позиций повествователя и героя в первом случае ясна и абсолютна, во втором - проблематична и изменчива.
Близость столь общих "моделей" дает основание предположить, что именно включение лиризма как важнейшего компонента повествования способствовало формированию художественной формы, получившей наименование русской, или чеховской.
Сопоставление чеховского повествования с построением музыкальных произведений делалось неоднократно165. Поиски более близких аналогий приводят к сравнению с лирическим стихотворением "с его повторением, варьированием тем и мотивов, игрой образов-символов"166. Это заметили уже современники Чехова, и Толстому принадлежит ставшая хрестоматийной характеристика: "Чехов-это Пушкин в прозе" 167.
Некоторые из возможностей, едва наметившихся в традиционной песенной лирике, получили затем своеобразное развитие в частушке. На типологическую соотнесенность чеховского повествования с народной песней указал в свое время Ал. Горелов: "Когда литература и фольклор совершенствуют поэтику в одном направлении (лирический подтекст, эмоциональный фон как средство создания и передачи настроения; запечатление "контрапункта" мышления) и, отражая общую эволюцию национального художественного сознания, достигают несомненного сближения, - на одном полюсе мы видим Чехова, на другом... частушку.
Парадоксальность этого явления - кажущаяся"168.
Незавершенный роман А. П. Чехова
Однако само по себе наличие лиризма в прозе еще не порождало новой повествовательной структуры (вспомним, что проникновение лиризма отмечено уже в древнерусской повести) ; да и не всякий лиризм вел к образованию "русской формы". Лиричной была проза современников Чехова - Гаршина и Короленко, чьи поиски шли, однако, в ином, чем у Чехова, направлении, и это явственно проявлялось в природе их фоль-клоризма1в9.
Сопоставление с фольклоризмом современников ярче подчеркивает тот факт, что у "русской формы" своя, во многом отличная от других повествовательных жанров соотнесенность с лирикой. Б. О. Корман справедливо отмечает "близость субъективной структуры и соответствующего ей стилистического строя многих, но далеко не всех явлений романной литературы и лирической поэзии"; с Чеховым утверждается в литературе форма, в которой "выдвижение в высказывание субъективной функции парадоксальным образом ведет не к ослаблению, а к усилению и осложнению функции объектной: сама субъективность речи становится в реалистической литературе новым объектом" 170.
Нам представляется, что именно русская народная лирика с ее объективным лиризмом, с ее деликатностью в проявлении чувств, демократичностью, вниманием к обычному течению жизни и со сложившейся на этой основе поэтикой при сопоставлении с произведениями Чехова помогает с особой наглядностью представить природу чеховского лиризма-к прежде всего его сюжетно-композиционные основы. Если бы нам удалось найти народную лирическую песню и произведение А. П. Чехова, в основу которых положены сходные, разумеется, по своим самым общим признакам ситуации и если бы в ходе сопоставления этих произведений при их "наложении" основные композиционные узлы совместились, то наше предположение можно было бы считать справедливым.
Обратимся к рассказу Чехова "После театра" и попытаемся найти ему песенный аналог. Выбор именно этого рассказа продиктован рядом обстоятельств. Во-первых, его создание (на основе ранее написанного рассказа) относится к 1892 году, т. е. ко времени, когда основные принципы чеховской поэтики уже сложились (но до их перестройки в конце 90 - начале 900-х годов). Во-вторых, рассказ оказался в числе отобранных автором для собрания сочинений (т. II, 1699 г.) и, следовательно, самим Чеховым, и притом в последние годы в его жизни, был отнесен к числу лучших. Наконец, в-третьих,. среди других рассказов Чехова, обладающих теми же свойствами, "После театра" занимает особое место. Как нам удалось установить, рассказ этот связан с неосуществленным чеховским замыслом, судьба которого до последнего времен" остается предметом дискуссий. Речь идет о задуманном Чеховым романе, который уже в ходе работы над ним (1887- 1891 гг.) получил название "Рассказы из жизни моих друзей". Очевидно, наблюдения над поэтикой одного из "рассказов" (два других-."У Зелениных" и "Письмо" 171) могут оказаться полезными при решении спорных вопросов творческой истории чеховского замысла в целом.
Изложим кратко содержание рассказа Чехова "После театра". Молодая девушка, оставшись вечером дома одна, вспоминает своих поклонников, не решаясь кому-либо из них отдать предпочтение. Никаких происшествий в произведении нег - есть размышление и настроение. Ясно, что героиня бескорыстна, что свою будущую жизнь она видит веселой и интересной, а потому появившуюся на мгновение мысль о монастыре она тут же отгоняет прочь. Так представляет она себе то, что может произойти - на этом рассказ завершается.
Примерно такую же ситуацию находим в лирической народной песне, текст одного из вариантов которой приведен выше ("Сидела Катенька поздно вечером одна"). Все компоненты композиции при "наложении" двух произведений совмещаются.
Близость построения русской лирической песни и чеховского рассказа несомненна, причем существенны здесь как раз. не те явные совпадения, которые прежде всего бросаются в глаза. Сходство отдельных фактов в двух столь различных произведениях-случайность. Существенно иное: как только совпали основные реалии и сходная ситуация, на их основе возникла композиция, подчиненная одному общему принципу-лирическая композиция. Это уже не совпадение-это типологическая общность.
Конечно, между героиней крестьянской песни, известной уже по первым сборникам XVIII века, и чеховской Надей Зелениной, находящейся под впечатлением только что прослушанной оперы Чайковского "Евгений Онегин", дистанция огромная, равно как и между устойчивой фольклорной традицией и новаторской поэтикой Чехова. Типологические сопоставления столь далеких художественных явлений не таят ли в себе подспудно угрозу дурной абстракции? Выбор жениха - ситуация настолько всеобщая, что, казалось бы, при любом характере повествования сюжетные соответствия неизбежны, и ни о каких глубинных корнях "русской формы" не может быть и речи. И то, что при "наложении" узловые моменты. лирической песни совпали с сюжетными компонентами чеховского рассказа, не говорит ли о том, что народная песня опирается на ту же, общую едва ли не для всех народов ситуацию-и только? Дело, однако, в том, что эта ситуация получает в прозе Чехова лирическое развитие172, наподобие того, какое мы находим в русской песне, а не лиро-эпическое, как в балладе или романсе (ср. с приведенным выше романсом-"Эта дама так прекрасна"). "Неоконтуренность" композиции в рассказе Чехова и в народной песне (при всех принципиально важных различиях этих двух произведений) не случайное совпадение. В этом убеждает нас сходство и в ряде других моментов, прямо или косвенно с этой "неоконтуренностью" связанных.
