Татьяна Суденко - Савелий Мительман

В постперестроечное время творчество Савелия Мительмана смогло выйти из андеграунда на поверхность. Его первая персональная выставка состоялась в 1986 году на Малой Грузинской. В последующие годы прошли еще два десятка персональных выставок. Он участвовал в международных салонах в Москве и Барселоне, на аукционах в Гданьске, Лондоне и Нью-Йорке. По приглашению западной фирмы совершил поездку в Голландию. Работы художника находятся в галереях и частных собраниях 30 стран мира. Пять его картин висят в Государственном музее современной истории России на Тверской улице в Москве. Работа «Урок истории» находится в музее-заповеднике г. Александров. Во Всемирном фонде милосердия также есть несколько работ художника. Южнокорейская принцесса приобрела несколько его красиво написанных картин.

Савелий Мительман всю свою жизнь подчинил творчеству. Им написано более трех сотен картин. Причем это не моментальные, экспрессивные выплески настроения, а серьезно и трудно обдуманные композиции, требующие профессиональной живописной проработки. Сейчас, наверное, преждевременно оценивать вклад Савелия Мительмана в искусство. Должны пройти десятилетия, чтобы был понятен масштаб художника. Но вклад Мительмана в жизнь современников значителен. Это и бескомпромиссная преданность творчеству, и совершенно исключительная личная смелость, способность противостоять режиму. Савелий Мительман - крупная личность. Именно такие личности оставляют след в своем окружении, формируют свою эпоху. От них, как от брошенных в реку камней, расходятся круги нравственности и совести. Картины Савелия будут нести в себе талант художника, болевшего за свое Отечество, за судьбы живущих в нем людей. И если проводить какие-то параллели, то говоря, в частности, о Гойе, мы, прежде всего, вспоминаем его графические листы «Каприччос», потому что там с наибольшей силой выражена его гражданская позиция, его гнев и боль за страну. И это несмотря на то, что Гойя считается одним из величайших живописцев. Накал чувств, сила и мощь изображения всегда ценились современниками и потомками, потому что во все времена были достаточно редким явлением. И это залог того, что творчество Савелия Яковлевича Мительмана и в будущем должно находить сочувствующих и понимающих, поскольку оно учит думать и сопереживать.

Икар, 1992, холст, масло, 85х60 см.

В моей памяти представление о Савелии Мительмане до сих пор не утратило своей свежести. Мысленно я невольно обращаюсь к нему как к живому человеку. Помню, как впервые он появился в нашей редакции, где я работала. Это было в 1975 году. Ему предложили оформить какую-то небольшую книгу. Когда я его увидела, меня поразил этот живой, энергичный, со вкусом одетый человек. Он сильно отличался от корпевших за столами работников редакции. Длинное замшевое пальто и замшевые брюки, небрежно наброшенный яркий шарф, развевавшийся при ходьбе, аккуратная рыжая бородка создавали образ благополучного бонвивана, которому все легко в жизни дается. Статная, хорошо вылепленная фигура гимнаста, а также твердый, плотно сжатый рот свидетельствовали о воле и целеустремленности. И лишь наивный взгляд голубых, по-детски чистых глаз, опушенных загнутыми длинными ресницами, контрастировал с модным, современным обликом. Он стал довольно часто появляться в нашей редакции. Его приветливость, внимание и врожденный артистизм располагали к нему людей. Мне он представился как Саша, и с тех пор я его так и называла. Узнав его получше, я поняла, что это незаурядная личность. Не только глаза, но и душа у него была чистая и наивная. Он был открыт людям, был очень доверчив и всегда болезненно реагировал на любую несправедливость. Неважно, касалось ли это его самого или кого-то другого. На мой взгляд, именно это неравнодушие к людям и к судьбе страны определило все его творчество, не только живописное, но и литературное. Помимо душевных качеств, природа щедро одарила Савелия всевозможными талантами. Он мог работать в разных областях. Мог быть журналистом, скульптором, декоратором, имел задатки актера, режиссера. Как всякий художник, Савелий превыше всего ценил свободу. Он не любил ходить на службу, не любил подчиняться, поэтому не задерживался подолгу ни на одной работе. Для того чтобы подработать, он оформлял в издательствах обложки книг. В этом смысле он ничуть не уступал профессиональным полиграфистам. К тому же он все это делал за короткий срок. Я не знаю ни одного другого художника, который мог бы так быстро справляться с любым заданием. В работе он всегда искал неожиданный, нестандартный ход. Его постоянно переполняла творческая энергия, и, казалось, что эта энергия неисчерпаема. Он и сам говорил, что ощущает себя бессмертным, и эта уверенность передавалась окружающим.

Особое уважение у меня вызывает то, что как художник и как личность Савелий сформировался самостоятельно. Это пример человека, который сделал себя сам. Он мне много рассказывал о своем детстве. В детстве Савелий жил в Люберцах. Несмотря на то, что послевоенное детство было тяжелым и безрадостным, у него всегда была тяга к красоте. Свое призвание он почувствовал еще мальчишкой, когда в одной из передач увидел по телевизору скульптуру Давида Микельанджело. Он был потрясен, и я думаю, это определило его жизнь. Однажды он мне сказал,что еще в юные годы почувствовал, что на нем лежит какая-то миссия, что он должен прожить не рядовую жизнь, а обязательно что-то сделать. Никто из родных ему не помогал, не направлял, ни в какой художественной школе он не учился. Его занятия — это Пушкинский музей, куда он приходил и рисовал то, что ему нравилось. Когда в детстве он слепил из пластилина небольшую копию «Моисея» Микельанджело и поставил ее на телевизор, никто даже не обратил внимания. Вскоре эта фигурка просто куда-то задевалась. Отец и позже никогда не понимал и не одобрял его творчества. Ему не нравилось, что сын берется поднимать такие острые темы. Считал это опасным. Из всей семьи в зрелые годы у Савелия были теплые отношения лишь со старшей сестрой. Она интересовалась его творчеством, приходила на выставки, как могла морально его поддерживала.

После школы Савелий пытался поступить в Строгановку но помешало отсутствие необходимой профессиональной подготовки по композиции и рисунку. Его взяли в армию. Поскольку он не мог выносить никакого диктата, то у него постоянно были конфликты с армейским начальством, и он часто оказывался на гауптвахте. Можно сказать, сознательно напрашивался на добровольные отсидки. На гауптвахте читал, занимался самообразованием. Прослужил три года в армии, а когда вернулся, за лето подготовил необходимые работы и поступил в Текстильный институт. Студенческое время было для Савелия самым ярким в жизни. После армии и Люберец он попал в молодежную, творческую среду, в круг своих единомышленников, которых у него никогда раньше не было. Позже Савелий с некоторой ностальгией вспоминал в стихах студенческое время, когда «наслаждались свободой, влюблялись шутя, и с усердьем натурщиц затем рисовали, и блаженно трепались ...». Поскольку в институт он пришел уже сформировавшимся человеком, а не сразу после школьной скамьи, то он более осознанно воспринимал все то, чему в институте учили. В Текстильном были очень хорошие преподаватели по живописи, которые позволили ему восполнить то, что усваивают длительным обучением в художественных школах.

Помимо того, что Савелий был талантлив от природы, он многое добирал самообразованием. Он относился к редкому типу прекрасно образованных, думающих и, главное, умеющих точно формулировать свои мысли художников. У него всегда была очень живая, умная и красивая речь. Он хорошо разбирался в философии, знал мифологию, историю, музыку, театр, кино. Не говоря уже о серьезном знании художественной литературы. С ним было интересно общаться, и он сам притягивал интересных людей. Когда Савелий жил в коммунальной квартире на Кропоткинской, у него в доме всегда собирался народ. Он был очень гостеприимным хозяином и к нему любили заходить на огонек. В те времена люди более тесно общались, наверное, к этому их побуждал информационный и интеллектуальный голод. Собирались поэты, художники, актеры, композиторы, писатели — самая разнообразная публика. Были споры, дискуссии, застолья. И, несмотря на такую свободную, богемную жизнь, как могло показаться со стороны, у Савелия была жесткая дисциплина — он ежедневно занимался живописью. Это правило никогда не нарушалось. Днем у него были рабочие часы, а вечером — пожалуйста, приходите общаться.

Савелию была присуща еще одна довольно редкая в наш прагматичный век черта. Он по натуре был эстет. Органически не выносил чего-то некрасивого. Я помню, как он говорил, что англичане были тысячу раз правы, когда считали, что самый большой недостаток в человеке — это отсутствие вкуса. При этом они имели в виду нечто большее, а именно, аспекты личности: чувство гармонии, чувство цвета, аллергию к пошлости, врожденное достоинство и чувство такта. Поскольку Савелий учился в Текстильном институте, а позже работал в Доме Моды Зайцева, то он понимал толк в одежде. В институте делал диплом по моделированию обуви и всю жизнь был неравнодушен к дорогой, красивой обуви. Правда, потом с возрастом стал относиться к внешнему виду проще. Я думаю, что и свою фигуру он создал из стремления к красоте. По подобию греческих атлетов, которых еще в детстве он видел в Пушкинском музее. Кроме того, он хотел быть сильным, независимым, непохожим на задавленных жизнью обывателей, которых видел вокруг. Он с юности занимался гимнастикой, делал упражнения на кольцах и брусьях. Вообще был очень спортивным, быстрым в движениях, делал все молниеносно. Жизнь в нем буквально бурлила. И даже когда ему было за шестьдесят, сзади казалось, что идет юноша — пружинящая, легкая походка, не шел, а летал. Он выглядел молодо не только за счет того, что был спортивным, но и потому, что занимался творчеством. Когда человек так глубоко уходит в творчество, это молодит.