Таким было детство Тиля, пока в него зловещей черной нотой не ворвался кровавый указ Карла V. Таким же могло быть и детство Питера Брейгеля. Это не больше чем догадка, но не будем упускать ее из виду. Деревенская даль, простор поля и луга, тишина сельской дороги, угол крестьянского дома, раскидистые купы деревьев возникали на картинах Брейгеля даже тогда, когда его острее всего мучили мысли о трагизме окружающей жизни. Не были ли они отзвуком и воспоминанием поэзии его детства?
Один из исследователей творчества Брейгеля задает несколько вопросов, связанных с юностью художника.
Как проявилось впервые его дарование?
Кто покровительствовал ему?
Когда и при каких обстоятельствах Брейгель попал в Антверпен?
Другой исследователь продолжает этот список:
Какие произведения искусства мог видеть Брейгель в детстве?
Способствовало ли его раннее окружение художественным склонностям мальчика или подавляло их?
Кто направил его на дорогу творчества?
Когда это произошло?
Каждый из этих вопросов бесконечно важен для биографии художника, но всем им суждено оставаться без ответа. Даже гипотетического.
Не менее существенно было бы знать, где молодой Брейгель получил общее образование, у кого, как, чему и сколько времени он учился. Здесь догадки возможны.
Нидерланды XVI века — страна необычайно широкого распространения образованности. Уже более ста лет здесь существует Лувенский университет, устроенный по принципу старых университетов Европы. Со своими традиционными факультетами свободных искусств, юридическим, каноническим, медицинским и богословским — он был центром латинской образованности не только для Брабанта, но и для всей страны.
Однако университетов более старых и более знаменитых, с более многочисленными студентами и более прославленными профессорами в Европе того времени было немало. Не университет поражал воображение путешественников, писавших о Нидерландах XVI века, а великое множество школ. Они существовали не только во всех городах и городках, но даже во многих деревнях. Низшая, или приготовительная, школа была рассчитана на обучение в течение почти четырех лет. Вначале в ней заучивали главные молитвы, разумеется, по-латыни. Затем учились читать — по латинской же книге псалмов «Псалтыри». Читали по слогам. Писать тоже учились по слогам. Однако у любознательных даже в пределах этой школы была возможность получить больше знаний. Большинство нидерландских крестьян умело читать и писать. Это было по тем временам делом необычным для других европейских государств, что с изумлением, а нередко с негодованием, отмечают знатные приезжие из Испании. Грамотность крестьян тревожила испанские власти и инквизицию, они отлично понимали, как недалек путь от знаний к сомнениям, от образования к свободомыслию.
Нидерланды XVI века были, наконец, страной больших успехов книгопечатания, высоких, по меркам того времени, тиражей сравнительно дешевой книги.
Пусть у нас нет данных, что Брейгель получил большое систематическое образование. Но есть все основания считать, что он учился — может быть, в родной деревне, может быть, в соседнем городе Бре, — а первым его учителем, как у Тиля, наверное, был церковный причетник. Впоследствии Брейгель обогащал свои познания сам.
Почерк Брейгеля мы знаем. Он, к счастью, сохранился на полях рисунков с натуры — это твердая и четкая скоропись привычного к письму человека. Сохранились также подписи — названия под гравюрами Брейгеля. Подписи сделаны по-латыни. Они коротки, но все-таки показывают, что Брейгель имел познания в латыни. Да и как могло быть иначе! Она входила в его эпоху в начальные ступени образования. Сохранились сравнительно длинные подписи-сентенции, часто рифмованные, под другими гравюрами Брейгеля. Эти тексты не только гравировали, но и сочиняли специалисты по подписям, работавшие в лавке торговца гравюрами. И хотя Брейгель не делал этих подписей сам, он знал, разумеется, что написано под гравюрами по его рисункам. А это был довольно длинный и порою сложный латинский текст.
Брейгель был осведомлен в античной мифологии. Мифологические темы хотя и не занимают большого места в его творчестве, все же присутствуют в некоторых работах. Значительно больше произведений связано с Ветхим и Новым заветом. Среди них есть работы, навеянные текстами, которые сравнительно редко выбирались художниками его времени. Для этого надо было самостоятельно читать Библию. Следовательно, у художника было достаточно знаний для такого чтения. Все это позволяет думать, что крестьянский сын Питер Брейгель выучился в школе не только письму, чтению и счету, не только получил обязательные в те времена познания в религии, но приобрел некоторые основы латинской образованности, которую впоследствии расширил самостоятельным трудом.
Можно даже представить себе, какой была эта его начальная школа. Посмотрим на сатирическую гравюру, исполненную по рисунку Брейгеля. Она, как и многие другие работы Брейгеля, иллюстрирует сатирическое изречение: «Осла не сделаешь лошадью, даже в парижской школе». На школьной скамье — осел. Сияв очки, он безнадежно тупо уставился в ноты. Изображение не ограничивается прямой иллюстрацией к подписи. Мы видим класс, заполненный множеством учеников разных возрастов. Самый старший школьник с тоской выглядывает из-за решетки школьного карцера. Остальные ученики сидят на полу, некоторые вокруг учителя. В руках раскрытые буквари — видны крупно написанные буквы. Другие, пользуясь тем, что наставник не обращает на них внимания, озорничают: гримасничают и кувыркаются. Третьи зубрят. Наставник с пучком розог, воткнутых в поля шляпы, порет ремнем нерадивого школяра.
Как это обычно у Брейгеля, на гравюре реальные сцены школьной жизни совмещены с гротескными и фантастическими образами. Двое учеников сидят, как под крышей дома, под огромной шляпой с павлиньим пером; один залез в неизвестно как попавший в класс улей, а оттуда вылетает рой пчел; тела некоторых учеников перекручены, как у балаганных паяцев, исполняющих номер «человек без костей». Эти изображения несут дополнительный смысл, который трудно истолковать, о котором можно только догадываться. Распрямит эта школа скрученных или скрутит их еще сильнее? Когда всматриваешься в гравюру, то, несмотря на фантастичность некоторых ее образов, слышишь и разноголосый гул зубрежки, и нравоучительные рассуждения учителя, и плач наказываемого, и шепот подсказки, и шлепки ремнем.
«Парижской школы», о которой идет речь в подписи, Брейгель никогда не видел. Но он изобразил не школу вообще, а именно нидерландскую, скорее всего деревенскую. Если внимательно вглядеться в гравюру, можно заметить одну выразительную подробность. На голове самого крошечного ученика круглая крестьянская шляпа. Сквозь ее поля продет черенок деревянной ложки. Точно такую шляпу с ложкой мы увидим на. других работах художника, изображающих деревенский быт.
Словом, нам кажется, что эта гравюра, скорее всего, воспоминание о собственной школе и о поре учения в ней — о маленькой деревенской школе, где одновременно учатся и дети и великовозрастные парни, где один наставник преподает и начатки азбуки, и латынь, и все остальные науки, а также вершит суд и расправу.
Обстановка класса и условия учения — педантический облик наставника, физиономии учеников, нехитрые учебные пособия — все это дано подробно, точно, живо. Видно, не придумано, а свежо в памяти, вспомнилось, как вспоминаются взрослым немеркнущие в течение всей жизни картины школьных лет, особенно школьные страхи.
Чему еще учился Брейгель? Где и как?
Свет на этот, казалось бы, неразрешимый вопрос проливают еще две работы Брейгеля. Это рисунок «Алхимик» и рисунок «Temperamentia», что обычно, поскольку он входит в серию «Добродетели», переводят как «Воздержанность», «Умеренность», но что может быть не дословно, а по смыслу рисунка переведено и как «Соразмерность».
Эти рисунки, казалось бы, ничем между собой не связаны — ни временем появления, ни темой, ни циклом, но их сопоставление позволяет предположить, какой характер носила образованность Брейгеля. Об «Алхимике» мы далее будем говорить подробнее, сейчас скажем лишь, что рисунок трактует алхимию резко сатирически. Алхимия для Брейгеля — лжемудрость, мнимая наука.
Мы могли бы пройти мимо этого листа как случайного эпизода в творчестве нашего художника, если бы столь же сатирически не изображал он медицинских шарлатанов, которым верили многие его современники. И, главное, если бы не «Temperamentia». На ней множество ученых занято измерениями. Здесь определяют географическую широту места, углы склонения светил, взвешивают, считают, проверяют отвесом вертикальность колонны, измеряют циркулем ее диаметр. На рисунке совмещено несколько самостоятельных сцен, связанных общей темой или даже общим пафосом — измерение.
