Заинтересовавшая нас антитеза была в свое время воплощена в сюжете "Ганца Кюхельгартена": героя юношеской идиллии дерзкие мечтания уводили прочь от жизни, которая была изображена как буколическая и оценена как низменная, а возвращение к буколической жизни означало отказ от дерзких мечтаний. И если в идиллии нет той точной формулы противопоставления, как в повести, то дело не только в неразвитости мастерства начинающего художника. В "Ганце Кюхельгартене" автор смотрел на антитезу так же, как герой: с точки зрения автора идиллии, жизненная программа героя вполне истинно объясняется тем, как сам герой ее осознаёт. Антитеза в идиллии ничем не поверяется; на ней строится взгляд .на вещи, а сама она не становится предметом художественного исследования. Поэтому нет и настоятельной нужды в завершенной формулировке. Слияние авторской концепции с миропониманием героя в "Ганце Кюхельгартене" отвечает не столько нормам романтизма (вообще-то культивировавшего такое слияние, но не всегда), сколько закономерностям литературной вторичности: герой осмысливает жизнь в ограниченном наборе категорий, извлеченных из литературы, автор считает такое осмысление безупречно истинным. В "Старосветских помещиках" антитеза остается для рассказчика основой самооценки и взгляда на жизнь, между тем как автор, передоверивший рассказчику первое лицо, показывает - невидимо для рассказчика, - какими житейскими условиями порождена та же антитеза. При этом даже в самый момент возникновения антитезы системы сознания автора и рассказчика частью совпадают (в самооценке рассказчика сказалась и художническая индивидуальность Гоголя), а частично расходятся до противостояния4. (32)
2
По мысли Г. А. Гуковского, рассказчик в "Старосветских помещиках" представитель "мира зла", "ада. современности"; он "отравлен той злой жизнью, которая воплощена для Гоголя в городе, столице, Петербурге", но "оттуда, из мира зла", он "всей душой тянется к утраченному миру идиллии", "в нем, в рассказчике, явна непобедимость начала добра в человеке, и она-то и создала всю повесть об украинских Филемоне и Бавкиде"5. В мире зла, обступившем со всех сторон имение "двух старичков", господствуют чиновные и карьерные отношения с бездушной всеобщей регламентацией. Сущность регламентации для Гоголя в том, что мнимые, призрачные ценности и лишенные смысла взаимоотношения подчиняют себе практическое поведение человека и его душевный мир. Регламентация придает пустоте внешнюю значительность. Действительность, основанная на одном лишь регламенте, призрачна, ее нормы не оправданы никакими внутренними основаниями и потому легко, самопроизвольно и постоянно обращают жизнь в фантастический гротеск. Этот взгляд широко развит в пяти петербургских повестях, но присутствует уже в "Старосветских помещиках", усиливаясь в конце повести. Губительные перемены, постигшие мирный уголок после смерти Афанасия Ивановича, рисуются как вторжение бессмысленной и самодовлеющей регламентации; вершина ее - особенный номер, который наследник имения "приколотил к каждой избе". Наследник, бывший поначалу "страшным реформатором", оказывается мнимым владельцем: "имение через шесть месяцев взято было в опеку"6. Впрочем, и опека мнимая: она только и сделала, что "перевела в непродолжительное время всех кур и все яйца", а наследник превращается также и в мнимого покупщика - "до сих пор ездит по всем ярмаркам в Малороссии; тщательно осведомляется и применивается о ценах на разные большие произведения, продающиеся оптом", но покупает безделушки не дороже рубля. Стремительность, с которою обнаруживается призрачная суть целых сфер поведения людей, предвосхищает поэтику "Мерт(33)вых душ"; действия наследника на ярмарках сродни мечтам Манилова о мосте и о бельведере, откуда можно видеть Москву, хвастовству Ноздрева и многому другому в поэме.
Надо ли говорить о том, что гоголевский приговор - во всем его объеме, в контексте всего творчества писателя - адресован отношениям крепостничества и чиновнической государственности. Показательно, что в заключительной фразе "Старосветских помещиков" повествование выведено в длящееся настоящее время ("до сих пор ездит"); черты мнимого существования характерны, по Гоголю, для его современности. Печатью гоголевской .современности (современный строй понятий, фразеология) отмечена и антитеза, утверждающая ценность "дерзких мечтаний"; современна и биография рассказчика. Она находится в полном согласии с нормами той регламентированной действительности, которая окружила мир старосветских помещиков, с тем чтобы вскоре его поглотить. Фразеология тоже могла бы не "ссорить" человека с этим кругом действительности: обыкновения чиновничьего мира не возбраняли романтической позы и фразы. Люди, поглощенные вожделениями по части чинов и окладов, с охотою говорили и думали, что ими движут дерзкие, пылкие и т. п. мечтания. В гоголевской повести, однако, такое предположение не вступает в силу: отношение рассказчика к героям препятствует этому.
Если б рассказчик мыслил и судил о вещах так, и только так, как того требует всеобщая и самодовлеющая регламентация, то он мог бы испытать и тоску по старосветской идиллии, и сочувствие "двум старичкам", - ведь мир чувств человека может быть шире мира усвоенных понятий, тем более - если чувства добрые, а понятия - бездушные. В повести рассказчик совершает большее: он со всей определенностью осознаёт высокую ценность этих своих чувств, стремится ничего в них не утерять, для всего найти подходящее слово. Совершается работа сознания, несовместимая с тем, что диктует человеку "мир зла" в гоголевской повести; так и открывается "непобедимость добра в человеке". Взгляд рассказчика на старосветских помещиков полностью им самим осознан, рассказчик не только выражает этот взгляд (что могло бы быть и непроизвольным), но и изъясняет, и это позволяет отчасти оспорить приведенное выше мнение Г. А. Гуковского; житейские обстоятельства увели рассказчика в "мир зла", но он не принял ни мерок ценностей, ни вообще норм сознания, навязываемых человеку этим миром; роль представителя "мира зла" не объясняет его отношения к старосветским помещикам, его способности разглядеть и оценить, даже возвысить своей оценкой человеческое, драматиче(34)ское, а в конце концов - и трагическое (при последней встрече с Афанасием Ивановичем) содержание их жизни.
Рассказчик обладает такой системой сознания, которая, отделяя его от "уединенных владетелей отдаленных деревень", находится также и в совершенном разрыве с "миром зла". Кстати, и в "Ганце Кюхельгартене" возвышенный мечтатель отвергал и идиллический малый мир, и обширный внешний мир, который "расквадрачен весь на мили". Так уже в юношеском опыте Гоголя явилась тема бездушного регламента и убийственного разъятия действительности на части. Противопоставление "дерзких мечтаний" "низменной буколической жизни" - если только оно не выродилось в пустую фразу (а этого у рассказчика в гоголевской повести нет) - как раз и принадлежит той системе сознания, которую художник разделял с героем в "Ганце Кюхельгартене" и приписал рассказчику в "Старосветских помещиках". Рассказчик следует этой системе, автор также смотрит на нее и извне - художественно объясняет и оценивает ее. Современность включила человека в определенные житейские, социальные обстоятельства; ,они указаны в повести, но не уточнены: дав контур биографии рассказчика, Гоголь предоставляет читателю свободу окинуть взглядом весь круг житейских обстоятельств, манивших или гнавших молодого человека из провинции на службу в столицу. Современность предоставляла человеку также и такие понятия и взгляды, которые - если только им искренно следовать - обеспечивают и известную духовную свободу от норм, навязываемых обстоятельствами. Если воспользоваться тем же словом, которое употребил Г. А. Гуковский, то рассказчик в "Старосветских помещиках" - представитель того строя сознания, который утверждается одновременно с "миром зла" как человеческое, гуманное противодействие этому миру. Потому и возможно духовное единство рассказчика с Афанасием Ивановичем и Пульхерией Ивановной, чем и движется повесть. В старосветских помещиках открывается некий человеческий "остаток", не поглощенный пошлым и бездейственным, недостойным человека бытием; рассказчик видит это, потому что и в нем есть подобный "остаток", защищенный от мертвящего воздействия "мира зла" его романтическими взглядами и понятиями.
Романтическое самоизъяснение героя не отвечает ясно видимой автору жизненной реальности. Но способность к романтической постановке цели вкупе с потребностью в романтической самооценке позволяет человеку духовно развиться, не подчиняясь вполне тем уродливым формам, какие накладывает на его сознание мир чиновных отношений. (35)
3
Всё та же антитеза сохраняет свою определяющую роль в толковании действительности, преподносимом двумя историческими повестями "Миргорода".
