Ознакомительная версия.
21 марта 1865 года Макс Мария фон Вебер, чей знаменитый отец посетил Россини почти тридцать девять лет назад, впервые приехал к Россини. В уже цитировавшейся статье Вебер написал: «Я никогда не испытывал смущения, встречая великих мира сего. Однако 21 марта 1865 года, поднимаясь по темной лестнице дома номер 2 по Шоссе-д’Антен, я чувствовал, как билось мое сердце. Как только объявили мое имя, меня сразу же приняли. Пройдя через большой довольно темный вестибюль, я вошел в кабинет маэстро. Он сидел за небольшим столиком, покрытым бумагами, но тотчас же встал мне навстречу, совершенно не похожий на того, каким я его представлял – героем или артистом, – и представил мне свою жену, маленькую, довольно толстую женщину, но веселую и энергичную». Вебер был потрясен мыслью о том, что находившийся перед ним человек очень походил на его отца, каким тот мог стать, если бы дожил до семидесяти трех лет.
«Оберон» больше никогда не будет написан снова, – сказал Россини. – Почему человек начинает понимать великих только тогда, когда становится старым и мудрым, и, что хуже всего, тогда, когда они уже мертвы? Будь он жив, я уверен, что теперь он отнесся бы ко мне благосклонно. В конце концов мы оба были бы стариками!» Россини заметил, что Вебер поступил правильно, умерев молодым: ему же, став стариком, постоянно приходится искать что-либо занимательное, чем бы заняться. Он постоянно что-то сочиняет, потому что не может бросить эту привычку. Но если бы он жил в древности, его утешала бы мысль о том, что его произведения сожгут вместе с ним. Вебер с удовольствием заметил лежащие на столе Россини произведения немецких композиторов, особенно Моцарта и Глюка. «Только старые!» – прокомментировал Россини, добавив, что Вагнер, возможно, и великий гений, но сам он никогда не сможет понять его и сможет оценить его величие только в том случае, если Вагнер продемонстрирует его в какой-то иной, а не музыкальной деятельности.
Вебер вскоре уезжал, и Россини пригласил его пообедать в следующую субботу, когда среди гостей присутствовал и Гюстав Доре. Вебер обратил внимание на то, что Россини и его гости были полностью поглощены превосходным обедом и что Россини флиртовал с несколькими присутствовавшими молодыми женщинами. Затем были исполнены произведения, которые Вебер называет новыми «испанскими романсами» Россини, он счел их восхитительными, но обратил внимание на то, что Россини впадал в раздражение, когда исполнитель несколько отходил или каким-то образом искажал им написанное, – такое отношение напомнило ему о требовательности отца в подобных делах.
Веберу довелось еще раз навестить Россини летом 1867 года, на этот раз в Пасси. Ему сказали, что вилла находится под номером 20 на авеню Ингрес, но он вскоре обнаружил, что не все виллы имеют номера. Он обратился к трубочисту: «Дружище, разве дома в Пасси не имеют номеров?» – «А кого вы ищете?» – «Месье Россини». – «О, – произнес человек, показывая на виллу Россини. – Это имя красноречивее, чем номер дома», – таким образом предоставив Веберу заглавие для будущих воспоминаний. Найдя Россини в саду, Вебер вскоре болтал с ним об его отце, Шумане и Морлакки. Их разговор часто прерывался свистом локомотива с расположенной неподалеку железной дороги, и Вебер заметил: «Как эти ультрасовременные диссонансы должны оскорблять ваш музыкальный слух!» – «О нет! – улыбаясь, возразил Россини. – Эти свистки всегда напоминают мне благословенные времена моей юности. Боже, сколько свистков я выслушал на представлениях своих первых опер, а также при исполнении «Золушки» и «Торвальдо и Дорлиски»!» Они обсуждали план, как представить оперы Вебера в Париже. «Вам следует приехать и послушать, как мы, французы, разрушаем немецкую музыку! – сказал Россини и добавил: – Возможно, и я решусь присоединиться к сыну Вебера и снова послушать одну из опер его отца!»
В понедельник 24 апреля 1865 года «Маленькую торжественную мессу» повторили в особняке Пилле-Вилля. «Ревю э газетт мюзикаль» отметила, что «композитор уклонился от оваций, уготованных ему публикой». Но он оказался чувствителен к похвале, которую это «ученое» сочинение вызвало со стороны парижских критиков. В письме к Франческо Флоримо от 10 июня он сообщает: «Счастлив известить тебя, что месяц назад моя месса исполнялась моим другом графом Пилле-Виллем в его палаццо. Поверите ли вы? Парижские ученые благодаря этому произведению произвели меня в разряд ученых и классиков. Россини – ученый! Россини – классик! Смейся, дорогой друг, а вместе с тобой пусть улыбнутся Меркаданте и Конти (которого я нежно обнимаю). Если бы бедный маэстро Маттеи был жив, он сказал бы: «Что ж, на этот раз Джоакино не посрамил моей школы». Вот что бедняга написал мне в начале моей оперной карьеры. Когда ты приедешь сюда, я покажу тебе мою работу, и ты решишь, судил ли Маттеи более правильно сначала или впоследствии».
Переписка между Россини и его «обожаемым сыном» Микеле Коста продолжала пересекать Английский канал. Письмо, которое Фрэнк Уокер метко назвал «одним из самых курьезных, когда-либо написанных Россини», датируется 3 января 1865 года (из Парижа):
«Мой обожаемый сын! Я не сразу ответил тебе, потому что мое пошатнувшееся здоровье не позволило мне насладиться твоим бесценным даром – стилтоном. Сегодня, вновь обретший силы благодаря этому восхитительному сыру и охваченный его ароматом, я, наконец, могу выразить чувства живой благодарности со стороны своих желудка и сердца. Теперь более, чем всегда, я утвердился во мнении, что, если человек ест стилтон часто и в больших количествах (как, я полагаю, делаешь ты), он должен сочинять классические оратории и, увенчанный лаврами, бежать рысью навстречу последующим поколениям. Продолжай в том же духе, мой любимый сын, в специальности, которая делает тебя уникальным и таким образом стань славой отечества и утешением твоего родителя.
Я должен просить тебя о большом одолжении, и вот в чем дело: один мой близкий друг, граф [Джузеппе] Маттеи из Болоньи, изобрел лекарство на основе овощей; если его применить вовремя, оно способно совершать чудесные излечения раковых заболеваний. Маттеи не врач и тем более не шарлатан, им руководит только благородное филантропическое чувство на благо человечества. Понимаешь? Моя просьба заключается в том, что я прошу тебя спросить у своего врача, существует ли действительно в Лондоне специальный госпиталь для больных раком и где он находится. Умоляю тебя сделать мне это одолжение. Если таковой существует, Маттеи хочет приехать в Лондон и предпринять несколько экспериментов. Заметь, что твой врач может извлечь из этого большую прибыль! Здесь в Париже я принес облегчение нескольким несчастным, находившимся на пути в мир иной, и могу поручиться за изумительную эффективность этой жидкости. Я знаю твое сердце и не сомневаюсь, что ты захочешь оказать мне эту услугу. Моя жена присоединяется ко мне в пожелании тебе в только что начавшемся году в полной мере довольства, телесного и духовного. Всегда счастлив назвать себя твоим любящим отцом Россини.
Нежно обнимаю твоего брата».
Для парижан Россини был объектом постоянного любопытства. Карафа как-то сказал, что русская княгиня уже два часа ждет на бульваре, чтобы мельком увидеть его, а если повезет, то и познакомиться. Что же делать? Россини ответил так: «Скажите ей, что я чрезвычайно люблю спаржу. От нее требуется только отправиться в Потель-де-Шабо, купить самый лучший пучок, какой только сможет найти, и принести сюда. Тогда я встану, и после того, как она как следует рассмотрит меня спереди, я повернусь, и она сможет завершить осмотр, рассмотрев и с другой стороны тоже, а затем уйти».
27 декабря 1865 года Россини написал письмо Верди, во всем остальном ничем не примечательное, привлекают внимание только подпись и обращение – соответственно: «Россини / бывший сочинитель музыки» и «месье Верди / знаменитому сочинителю музыки/ пианисту пятого класса!!!» Здесь Россини, по-видимому, ссылается на всем известный инцидент из раннего периода жизни Верди, когда ему отказали в приеме в консерваторию отчасти из-за того, что его игру на фортепьяно сочли недостаточно совершенной.
В конце мая или начале июня 1866 года к Россини привели двенадцатилетнюю девочку по имени Тереза Карреньо. Она так рассказывает об этой первой встрече почти шестьдесят лет спустя: «Здесь [в Париже] у меня появилась возможность познакомиться со многими великими музыкантами и знаменитостями того времени, среди которых был и великий Россини, любопытно, что именно он давал мне первые уроки пения. Да, в юности, говорят, я обладала хорошим голосом, занималась пением и даже пела несколько раз в большой опере.
Когда я познакомилась с Россини, мне было двенадцать лет, но поскольку я была крепкой и здоровой девочкой, то, несомненно, казалась старше. Россини посмотрел на меня оценивающе и сказал моему отцу: «Мне кажется, этот ребенок может петь. Давай, – сказал он, усаживаясь за пианино, – я хочу услышать твой голос». Он дал мне кое-какие советы по поводу дыхания и кое-чего прочего, выразил свое одобрение и направил к знаменитому итальянскому учителю делле Седие, с которым я довольно долго занималась». На Россини произвел такое большое впечатление «двойной талант «Терезиты», певицы и пианистки, что он написал для нее несколько рекомендательных писем – Луиджи Ардити и знаменитой учительнице пения мадам Пуцци Тозо, оба датированные 6 июня 1866 года. В первом он пишет о Карреньо как об «ученице природы, которая всегда будет матерью изящных искусств, обучавшейся у знаменитого [Луи Моро] Готтшалка».
Ознакомительная версия.
