Виссарион Белинский - Парижские тайны. Роман Эжена Сю. Перевел В. Строев…

В отделе «Критики» этой книжки «Отечественных записок» мы отдали подробный отчет о «Парижских тайнах». Наше мнение об этом романе должно возбудить против нас неудовольствие многочисленных почитателей и обожателей этого quasi-гениального создания{1}. На нас будут нападать и прямо и косвенно, и бранью и намеками. В добрый час! Мы почитаем свое мнение о «Парижских тайнах» безусловно справедливым, иначе не высказали бы мы его так решительно и резко. До неудовольствий разных господ сочинителей нам нет дела: кто добровольно принял на себя обязанность говорить правду, тот должен уметь презирать толки и жужжание мелких самолюбий, дурного вкуса, ограниченных понятий. Но где опровержение подобных толков и жужжаний может вести к выяснению истины, там можно нагнуться до них и сказать слова два касательно полемических войн за резко высказанное мнение о пошлости какого-нибудь пошлого произведения, имеющего в толпе своих восторженных поклонников. Между бесчисленным множеством ограниченных людей, загромождающих собою божий мир, есть особенно несносный разряд: это люди, которым если удастся раз в жизни запастись каким-нибудь чувствованьицем или какою-нибудь мыслишкою, то они всякое чувствованьице, всякую мыслишку в другом считают за личное оскорбление своей особе, лишь только чувствованьице или мыслишка другого не похожи на их собственные и противоречат им. Но ничто не может в такой степени оскорбить их мелкое самолюбие и раздражить задорную энергию их гнева, как чувство или мысль порядочного человека. Видя, что это чувство или эта мысль тяжестию своего содержания уничтожает и делает смешными их чувствованьица и мыслишки, и сознавая свою слабость защищать последние против первых, они прибегают к известной тактике бессилия – начинают вопить о безнравственности, грехе и соблазне… Многие из таких господ добродушно преклонились уже перед неслыханным величием «Парижских тайн» и, не будучи в силах вообразить что-либо выше этого пресловутого творения (как мышь в басне Крылова не в силах была вообразить зверя сильнее кошки){2}, во всеуслышание объявили Эжена Сю гением, а его сказку – бессмертным творением, не упустив при сей верной оказии разругать «Мертвые души» Гоголя, которых любая страница, наудачу развернутая, убьет тысячи таких бедных и жалких произведений, как «Парижские тайны»{3}. Посудите сами: какою неслыханною дерзостию должен показаться им наш откровенный отзыв о их «бессмертном» творении!.. Они так обрадовались, что нашли наконец произведение, которого огромность под силу их чувствованьицам и мыслишкам, – и вдруг им доказывают, что они могут и даже должны верить, в своем подполье, что «сильнее кошки зверя нет», но что напрасно пугают они этим зверьком целый свет… Посмотрите, что достанется нам! А вот и фактическое подтверждение основательности и справедливости наших предчувствий. В «Современнике» тянулся года полтора роман шведской писательницы Фредерики Бремер «Семейство»; в конце прошедшего года он вышел отдельною книгою. Мы высказали о нем свое мнение откровенно и прямо, как всегда имеем привычку говорить. И что же? Некто г. Грот, которого воззрения на жизнь нашли себе подтверждение в романе г-жи Бремер и который поэтому увидел в нем для себя нечто вроде корана, «несомненной книги» мусульман, вдруг грянул многоглаголивою, широковещательною и презадорливою против нас филиппикою. По особенным причинам, не любя полемических битв с разными российскими и иностранными господами сочинителями{4}, мы охотно пропустили бы без внимания статью, не стоящую внимания, если бы ее нападки не касались предметов, до которых образованному литератору нельзя касаться. Последнее обстоятельство невольно заставляет нас сказать несколько слов о статье г. Грота, для отстранения несправедливо устремленных на нас обвинений; да притом оно и кстати пришлось.

Апелляционная статья г. Грота напечатана в 3-й книжке «Москвитянина». Доселе г. Грот упражнялся преимущественно в наполнении приятельского журнала довольно жиденькими и пустенькими статейками о финляндских нравах и литературе;{5} нельзя не пожалеть, что он хотя на минуту мог оторваться от таких невинных и усладительных занятий, чтоб необдуманно и опрометчиво броситься в омут полемики, самой мутной и тинистой. Вот в чем дело. Мы сказали, что для молодых людей, и особенно для молодых девушек, очень вредно чтение романов в духе Августа Лафонтена и Фредерики Бремер, потому что такие романы нечувствительно приучают смотреть превратно на жизнь. Эти романы располагают их к восторженности, которая совсем не годится в прозаической действительности, ожидающей их в жизни; приучают их видеть жизнь в розовом свете, делают их неспособными переносить ее часто черный и всегда серенький цвет. Девушек у нас всегда назначают для более или менее выгодной партии, а они мечтают о блаженстве любви, чистой и бескорыстной. Чувствительные романы поддерживают и раздражают опасную мечтательность. Отсюда выходит несчастие целой жизни многих мечтательниц. Вот что мы говорили, – а г. Гроту заблагорассудилось обвинять нас в нападках на брак, которых у нас и в голове не было. Мы не менее всякого г. Грота убеждены в важности брака как религиозного и гражданского установления; но хотим видеть брак, как он часто бывает в суровой действительности, а не в розовых и детских мечтах экзальтированных юных головок. По нашему мнению, браки бывают трех родов: браки по принуждению – самый гнусный род браков; браки по юношеской страсти – самый опасный род браков, потому что изо ста тысяч наконец удается только один счастливый; и брак по рассудку, где при расчетах не исключается и склонность в известной степени, – это самый благонадежный род браков. Г-н Грот, пожалуй, скажет, что именно этот-то род брака и прославляет г-жа Бремер. В том-то и дело, что нет! В браке, о котором мы говорим, нет ничего обаятельного для юных мечтателей и мечтательниц. Представьте его им в романе, как он есть, они не станут торопиться жениться и выходить замуж. Все признают необходимость брака, но это никому не мешает сознаваться, что брачное состояние – дело довольно трудное в действительности, хотя и обольстительное в романах известного рода. Особенно возмутили г. Грота наши слова, что «теперь жениться по склонности и для счастия считается совсем не в тоне, и все решительно женятся для денег и связей». Что ж? Разве это не несомненная истина? При слухе о новом браке все спрашивают, сколько приданого, приобретаются ли связи, но никто не спрашивает, любят ли брачащиеся друг друга. И жених говорит громко: беру столько-то, или: у моей невесты такая-то родня, а о любви умалчивает; невеста тоже говорит: у моего жениха столько-то, или: у него такие-то связи, партия приличная и выгодная. Неужели все это не известно г. Гроту? Где же он живет, в какой Аркадии, в какой Утопии? Но г. Грот до того простирает милую наивность своих аркадских убеждений, что людей, которые женятся не для страсти и счастия (этой невидимки на земле), а для выгодной партии, называет людьми безнравственными, внушающими презрение и жалость. Вот это и несправедливо и невежливо! Ибо таких людей многое множество, и притом между ними много людей честных, благородных и понимающих нравственность не хуже г. Грота. Нет, г. Грот, воля ваша, а вы слишком много берете на себя, называя негодяями всех, кто женится не по страсти, а по расчету и склонности. Мы сами убеждены, что негодяй тот, кто по расчету, насильно женится на девушке, зная ее отвращение к его особе и, еще более, зная ее склонность к другому; но где нет насилия, а есть расчет – там несправедливо видеть разврат. Согласны, что в таком расчетливом браке может быть много пошлого, грубого и даже низкого; но не согласны, чтоб в нем уж непременно не могло быть благородного, честного и нравственного и чтоб люди, которые женятся по рассудку, а не по страсти, непременно не могли быть хорошими мужьями и отцами. Вот что бы следовало развивать в романах, а не рисовать приторные и пошленькие картинки идиллических радостей и мелочных огорчений (разрешающихся потом опять в радости) филистерской жизни. Не худо бы также предуведомить юные души, с розовыми мечтами счастия, о том, как иногда через необдуманные браки размножаются в обществе нищие, как иногда муж тиранит свою жену и держит детей в рабском трепете, убивающем в них все благородные чувства в самом их зародыше… Вот такие «семейные» романы были бы в духе нашего времени и способствовали бы к тому, чтоб браки, как они есть, – сделались браками, как они должны быть. А то, что в своих водяных и приторных картинках рассказывает Фредерика Бремер, – то давно уже истощено филистерскою кистию Августа Лафонтена блаженной памяти. Но г. Грот с чего-то вообразил, что пошленькие романы г-жи Бремер – совсем не апокрифические писания и что сметь не преклоняться перед их авторитетом – значит отрицать брак как религиозное (вишь куда метнул!){6} и гражданское установление, значит «отвергать законы, совесть, веру»!!.{7}