Виссарион Белинский - Репертуар русского театра, издаваемый И. Песоцким… Книжки 1 и 2, за генварь и февраль… Пантеон русского и всех европейских театров. Часть I

Хотя «Репертуар» и «Пантеон» принадлежат к повременным и срочным изданиям, но их нельзя отнести к числу журналов, потому что они составляются из целых пьес одного рода, а не из разных статей, не выходящих из известного объема, допускаемого журналом, и не из отрывков от больших сочинений. Театральная хроника, театральные анекдоты, биографии артистов составляют не капитальные статьи этих изданий, а, изредка, роскошь, чаще же – балласт: драматические сочинения, целиком печатаемые, – вот их капитальные статьи. Посему оба эти издания отнюдь не журналы, а разве драматические альманахи, срочно и по подписке издаваемые. Вследствие этого они и могут занимать свое место в библиографической хронике «Отечественных записок», в состав которой не входит и никогда не войдет обозрение журналов, современных «Отечественным запискам»{1}.

О «Репертуаре» много говорить нечего, во-первых, потому, что он успел уже вполне обозначиться в течение прошлого года, выполняя как следует свои обязанности перед публикою; во-вторых, потому, что содержание его составляют большею частию водвили домашней работы, то есть переделки из французских водвилей, переделки, похожие на кушанья, которые при переноске из чужой кухни, где готовились, простыли и разогреваются в своей другими поварами. Нового об этих переделках сказать ничего нельзя – о них давно уже все сказано. Конечно, в «Репертуаре» помещаются и оригинальные произведения; но много ли их и чьи они?.. Здесь опять нового ничего не скажешь. Поставщики, или – и это будет вернее – поставщик все тот же и отличается все теми же красотами, которыми всегда отличаются великие люди на малые дела и которые можно вперед угадать. Итак, о водвилях – изредка, когда-нибудь, а теперь – ни слова. «Репертуар» издается; следовательно, есть охотники до чтения этого рода произведений, – и мы не будем им мешать: пусть себе тешатся. Да оно и хорошо: что бы ни читать, все лучше, чем ничего не делать или играть в карты, что гораздо хуже, чем ничего не делать. А об оригинальных… Кстати: во второй книжке «Репертуара» напечатана «Параша-сибирячка» г. Полевого, имевшая такой блестящий успех на Александрийском театре. Очень хорошая пьеска; но как много переменилась она в печати, лишенная помощи гг. Каратыгиных, г-жи Асенковой и прекрасных декораций! Право, с трудом узнаёте ее! Это обыкновенная участь многих театральных пьес, даже имевших на сцене большой успех: водвили наши особенно подвержены этой горькой участи. Посмотрите, например, как хороша в представлении сцена борьбы дочерней любви, колеблющейся между желанием спасти отца и страхом расстаться с ним, – та самая сцена, где под чувствительные звуки мелодраматической музыки г. Болле г. Каратыгин влечет г-жу Асенкову к себе, а г. Сосницкий к себе. Но, увы! в печати нет эффектной музыки г. Болле, а трогательное мелодраматическое действие обозначено в прописи и потому не производит никакого эффекта. Далее, все, что ни слышите вы со сцены, из уст Каратыгина, кажется вам так сильно, ново, блестяще, а перечитываете – видите что-то очень похожее на обыкновенные общие места во всех старинных мелодрамах{2}. Но, во всяком случае, «Параша-сибирячка» есть лучшая пьеса г. Полевого, с которою нейдет ни в какое сравнение ни его «Уголино», ни «Ужасный незнакомец». Она переложена на сцены из такого анекдота, который и сам по себе громко говорит душе и сердцу, и в ней уже одна прекрасная цель – тронуть публику зрелищем торжества дочерней любви – заслуживает уважение и благодарность и искупляет недостатки{3}.

Из прочих статей в «Репертуаре» укажем на «Биографию Рязанцева», прекрасно составленную г. Мундтом. Обо всем остальном нельзя ничего сказать ни нового, ни старого. Обозрения театров в «Репертуаре» давно уже знамениты отсутствием всякого мнения, удивлением всему и всем, и разве легкими заметками насчет самых плохоньких, которых, по русской пословице, только ленивый не бьет, да еще таким изложением, в котором что ни слово, то и общее место, как бы напрокат взятое из забытых журнальных рецензий о спектаклях. Театральные анекдоты в «Репертуаре» отличаются особенно тем, что, прочтя их, вы никак не угадаете, в чем состоит их острота. Есть во 2-й книжке «Репертуара» статья важная{4}, но к ней мы обратимся, поговорив сперва о «Пантеоне».

«Пантеон» напрасно почитается соперником «Репертуара»: соперники по назначению своему, они очень разнятся между собою и обширностию кланов и исполнением. «Пантеон» – аристократ перед «Репертуаром»: он и толще и объемистее его, он обещает не водвили, но и драмы Шекспира и Кальдерона, не одни игранные на сцене пьесы, но и не игранные. В самом деле, говорят: мы скоро прочтем в нем «Бурю», «Кориолана» и другие произведения Шекспира{5}. Одно уже это заставляет смотреть на «Пантеон», как на нечто дельное и достойное внимания публики. Первая его книжка обещает в будущем много хорошего, – в добрый час! Взглянем на нее.

Капитальная пьеса в ней – «Велизарий», чувствительно эффектная мелодрама в немецком вкусе, местами порядочно переведенная г. Ободовским{6}. Своим успехом на сцене она обязана превосходному таланту г. Каратыгина; но в чтении наводит апатическую скуку. Вообще, г. Ободовский принадлежит к числу лучших наших драматических переводчиков, но ему недостает уменья выбирать оригиналы для своих переводов. Равным образом, он не мастер и переделывать их, что необходимо с произведениями вроде «Иоанна, герцога финляндского»{7} и «Велизария», с которыми, как с произведениями дюжинными, не следовало бы слишком церемониться. – Несравненно выше всех возможных «Велизариев» вторая драматическая пьеса в «Пантеоне» – «Очерки канцелярской жизни и торжество добродетели», драматическая фантазия г. П. М.{8}. Не представляя собою целого, в художественном значении, она обнаруживает в авторе большую наблюдательность и заметный талант схватывать черты действительности. Не знаем, что выйдет из этого таланта, но готовы радушно приветствовать его, если он развернется и не обманет ожиданий, возбуждаемых этим опытом. – «Грешница»{9}, рассказ для драмы, есть отрывок из романа, который, как слышно, скоро должен выйти в свет. – «Музыка в Швеции» и «Шведский театр», коротенькие статейки г-на Штиглица, интересны в фактическом отношении. «История балов и маскарадов», статья редактора «Пантеона» г. Кони, очень интересна по фактам о труппе немецких комедиантов, прибывших в Россию при царе Алексии Михайловиче, и о начале балов и маскарадов в России. Статья эта, кроме того, отличается и хорошим изложением; жаль только, что автор иногда увлекается излишним желанием блистать остротами, бог знает почему называя Платона патетическим и мокрою курицею (стр. 123), приписывая искусство женщин в притворстве знанию языка страстей, которому они будто бы научились из грамматики г-на Греча (стр. 124), где и мужчины не узнают даже просто русского языка, которого законы так запутанно и сбивчиво в ней излагаются, а уж не только языка страстей, которого в ней так же мало, как и в романах г. Греча. В статьях «Закулисная хроника» и «Панорама всех возможных театров» много любопытного, веселого и забавного, хотя много и балласта{10}.

Чуть было мы не проглядели в «Пантеоне» очень интересной статьи г. Булгарина «Театральные воспоминания моей юности» из которой мы сперва узнаем несколько подробностей о прежних артистах петербургского театра, а потом видим, что Дидло был Байрон балета (стр. 81); что «теперь народ как-то мельчает: не видно ни гигантов времен екатерининских, ни женщин с формами и ростом Афродиты-каллипиги{11}[1]» (стр. 88); что в то время никто не стыдился, как ныне, приносить жертв Бахусу; что в Красном кабачке, в Желтеньком, в Екатерингофе, на Крестовском острову происходили настоящие оргии; что в трактирах шампанского спрашивали не бутылками, как ныне, а целыми корзинами; вместо чая молодцы пили пунш мертвою чашею; что это имело вредное влияние на нравы, но что они понимали свое дело и к ним шли стихи Крылова:

Кроме того, из статьи г. Булгарина узнаем, что Воробьев был большой остряк, хотя из приложенных острот никакой остроты не видно: верно, причина этому та, что есть остроты, которые в печати теряются и делаются тупыми. Далее узнаем, что Шекспир должен быть для нашего века не образцом, а только историческим памятником (стр. 91); что если бы явился новый Коцебу, то он, г. Булгарин, первый преклонил бы перед ним чело{13} (стр. 92); что Гоголь «Ревизором» доказал, что он имеет комический талант (и мы то же думаем!), и что если бы Пушкин подчинил своего «Бориса Годунова» условиям сцены, то мог бы стать наряду с Шиллером (конечно!); что, наконец, г. Полевой (первый в драматическом триумвирате, состоящем из него, г. Полевого, Пушкина и Гоголя) обезоруживает умную критику тем, что, из любви к литературе и жалости к бесплодию драматической почвы, оживляет русскую сцену оригинальными произведениями (стр. 93–95).