Николай Добролюбов - Воспитанница, комедия А. Н. Островского

Так говорится в одной народной русской песне, и первый из приведенных стихов оправдался в нынешнем году над русской беллетристикой (из чего, впрочем, не следует еще, чтобы и второй стих непременно должен был оправдаться).

Несколько лет уже слышались жалобы на бедность талантливых произведений в нашей беллетристике. В массе читающей публики в последние три года интерес к легкой литературе поддерживался еще рассказами и очерками, посвященными разным общественным вопросам. Но строгие ценители, для которых общественные вопросы не были новостью, постоянно отделяли в этих произведениях живую, общественно-полезную сторону от того, что, собственно, называется художественным талантом. За ними шли другие, мелкие, тряпичные люди, раскиснувшие в лени, износившиеся в гусарских шалостях, – люди, которых общественные вопросы и не занимали никогда; эти люди тоже произносили строгий суд над утилитарной литературой последнего времени и в подкрепление себе призывали тоже требования искусства и чистой художественности.[2] На их выходки смешно было смотреть; но все-таки оставалось справедливым то общее положение, что литература последнего времени мало представляла для удовлетворения художественному чувству эстетически развитых читателей. За последние десять лет, при строгом выборе, едва наберешь, пожалуй, десять значительных литературных произведений, которые можно бы было высоко поставить в художественном отношении.[3] Любители литературы приходили в уныние. Но нынешний год начался для нашей беллетристики таким блестящим образом, как немногие годы начинались… Мы не станем говорить о «Дворянском гнезде» г. Тургенева: высокое и чистое наслаждение, испытанное нами при чтении этой повести, давпо уже, конечно, разделили с нами все читатели, и, без сомнения, все согласны, что одного такого произведения было бы уже достаточно для того, чтобы сделать очень замечательным литературное начало нынешнего года.[4]

Но «Дворянское гнездо» явилось не одно. В «Отечественных записках» начался роман г. Гончарова «Обломов», которого так давно и нетерпеливо ожидала русская публика. Роман этот состоит из трех частей, и все, читавшие его вполне, соглашаются, что замечательные достоинства этого первоклассного произведения еще увеличиваются в следующих частях, далеко превосходящих первую – и в развитии характеров и в художественной отделке подробностей. Когда он напечатан будет весь, мы надеемся поговорить о нем подробнее.[5]

В «Библиотеке для чтения» также напечатана весьма замечательная вещь – комедия г. Островского «Воспитанница», о которой мы скажем теперь несколько слов. Появление ее чрезвычайно обрадовало всех почитателей таланта г. Островского, и в особенности тех, которые были не совсем довольны в его последних произведениях некоторой идеализацией купеческого быта.[6] В новой своей пьесе г. Островский стоит на другой почве: содержание ее взято из деревенского быта богатой помещицы, со всем ее антуражем – воспитанницами, приживалками, горничными, лакеями. В этом произведении вовсе нет резких и грубых черт, к каким прибегают иногда писатели для того, чтобы ярче выставить пошлость и гадость изображаемого ими предмета. Вся пьеса отличается необыкновенно спокойным, сдержанным характером, и ни в одном слове, ни в одном движении действующих лиц мы ие заметили вмешательства личности самого автора. С первой до последней сцены – перед нами действительная жизнь, наша русская – жолтельная (по выражению одного из лиц пьесы)[7] жизнь, близкая и знакомая нам всем. Мы не будем здесь разбирать всей пьесы, надеясь скоро говорить о г. Островском по поводу нового издания его сочинений.[8] Но не можем не обратить внимания читателей особенно на одну сцену «Воспитанницы», полную чудной, поэтической прелести. Дело в том, что у старухи Уланбековой живет воспитанница Надя, за которой ухаживает восемнадцатилетний сын старухи – Леонид. Это – добрый, но пустой мальчик, еще неопытный, но уже начинающий развращаться под влиянием заразительной атмосферы, которою окружен в поместье своей матери. Надя ничего к нему не чувствует, удаляется от него и мечтает о том счастье, которое ожидает ее в добром замужестве. Но Уланбекова любит отдавать своих воспитанниц за кого ей угодно; Надю решилась она выдать за Неглитентова, пьяного и совершенно неприличного приказного… Леонид заступается за Надю и упрашивает мать переменить решение; та соглашается; Надя с радости соглашается на просьбу Леонида выйти вечером в сад гулять… Вечером является она в сад с Лизой; Лиза удивляется ее решимости и напоминает, что она прежде пряталась от Леонида. Надя отвечает.

НАДЯ. Да, прежде бегала от него, теперь не хочу. (Стоит задумчиво.) Теперь и сама не знаю, что со мной вдруг сделалось! Как только барыня давеча сказала, чтоб не смела я разговаривать, а шла за кого прикажут, так у меня все сердце перевернулось. Что, я подумала, за жизнь моя, господи! (Плачет.) Что в том проку-то, что живу я честно, что берегу себя не только от слова от какого, а и от взгляду-то! Так меня зло даже взяло на себя. Для чего, я думаю, мне беречь-то себя? Вот не хочу ж, не хочу! А у самой так сердце замерло; кажется, еще скажи она слово, я б умерла на месте.

ЛИЗА. Что ты говоришь! я ведь думала, что ты шутя к барину-то вышла.

НАДЯ. Какие шутки! Не могу я обиды переносить! не могу! (Молчание.) Эх, Лиза, будь жизнь получше, не пошла б я ночью в сад. Помнишь, бывало, как я об себе раздумывала; да и тебе самой, чай, тоже в голову приходило, что ты вот девушка честная, живешь ты себе, как птичка какая, вдруг тебе понравился некоторый человек, начинает он за тебя свататься, ходит к тебе часто, целует тебя… тебе и стыдно-то его, и рада-то ты ему. Все это идет порядком. Хоть и не богато, хоть, может быть, сидишь ты с женихом в людской, а словно ты княжна какая, словно у тебя каждый день праздник. Потом обвенчают, все тебя поздравляют. Ну, там хоть и трудно будет замужем жить; может быть, работы много будет; да зато живешь ты, как в раю, словно ты гордишься чем!

ЛИЗА. Разумеется, девушка.

НАДЯ. А как тебе скажут: ступай за пьяного, да еще и разговаривать не смей, и поплакать-то о себе не смей… Ах, Лиза!.. Да как подумаешь, что станет этот безобразный человек издеваться над тобой, да ломаться, да свою власть показывать, загубит он твой век так, ни за что! Не живя, ты за ним состаришься! (Плачет.) Говорить-то – только свое сердце надрывать! (Махнув рукой.) Так уж, право, молодой барин лучше.

Приходит и Леонид, и тут происходит следующая сцена, которую мы решаемся целиком представить читателям.

ЛЕОНИД (подходя). А я думал, что ты обманешь меня – не придешь.

НАДЯ. Отчего же вы так думали?

ЛЕОНИД. Да ведь ты говорила, что не любишь меня.

НАДЯ. Мало ли что девушки говорят, а вы им не верьте. Как вас не любить, красавца этакого.

ЛЕОНИД (удивленный). Что ты, Надя! (Берет ее руку, несколько времени держит, потом целует.)

НАДЯ (в испуге, отнимает руку). Ах! Что вы это делаете! Голубчик, барин! Как вам не стыдно!

ЛЕОНИД. Уж я тебя очень люблю, Надя!

НАДЯ. Любите? Ну что ж, вы бы так меня поцеловали.

ЛЕОНИД. Можно, Надя? а? ты позволишь?

НАДЯ. А что ж такое за беда!

ЛЕОНИД (оборотившись). Ах, и ты, Лиза, здесь…

ЛИЗА. Уйду, уйду!.. Мешать не буду.

ЛЕОНИД (сконфуженный). Я совсем не потому. С чего это ты выдумала?..

ЛИЗА. Ну уж, не хитрите. Мы тоже знаем… (отходит за кусты).

ЛЕОНИД. Так ты мне позволишь поцеловать тебя (робко целует). Да нет, дай мне руку поцеловать.

НАДЯ (прячет руки). Нет, нет, как можно! Что это вы!..

ЛЕОНИД. Отчего же? Знаешь ли ты это: ты для меня теперь дороже всего на свете.

НАДЯ. Будто и правда?

ЛЕОНИД. Ведь меня еще никто не любил.

НАДЯ. Не обманываете вы?

ЛЕОНИД. Нет, право!.. Право, никто не любил. Ей-богу!

НАДЯ. Не божитесь, я и так поверю.

ЛЕОНИД. Пойдем, сядем на лавочку.

НАДЯ. Пойдемте (садятся).

ЛЕОНИД. Что ты так дрожишь?

НАДЯ. А разве я дрожу?

ЛЕОНИД. Дрожишь.

НАДЯ. Так, должно быть, озябла немножко.

ЛЕОНИД. Позволь, я тебя одену (одевает ее полой плаща и обнимает. Надя берет его руки и держит).

НАДЯ. Ну, вот и давайте так сидеть да разговаривать.

ЛЕОНИД. Да об чем же мы будем разговаривать? Я только одно и буду говорить тебе, что люблю тебя.

НАДЯ. Вы будете говорить, а я буду слушать.

ЛЕОНИД. Да ведь это надоест, одно и то же.