Всему Петербургу известно теперь, что новый книгопродавец г. Ольхин открывает большой книжный магазин на Невском проспекте. Владея значительным капиталом и находясь в связях со всеми петербургскими книгопродавцами, он действительно может многое сделать, и от него многого можно надеяться – в отношении к поддержанию упадавшего кредита публики к книгопродавцам, но отнюдь не относительно оживления мертвой русской литературы, как уверяет «Северная пчела». Г-н Ольхин может довершить тот спасительный переворот, который начат в недавнее время г-м Ивановым. Всей русской читающей публике известно, как г. Иванов начал свое книгопродавческое поприще: – скромно, почти без всяких средств, кроме собственной деятельности, расторопности, усердия и честности, – начал с управления конторою «Отечественных записок», и вот теперь он уже едва ли не лучший русский книгопродавец. Он комиссионер почти всех провинций России, и его оборот уже весьма значителен. А спросите его, как достиг он этого? Очень просто: надобно было только поступать честно с своими корреспондентами. Например, житель провинции высылал к нему деньги на покупку книг: он денег этих не брал себе, не бросал письма в корзинку с ненужными бумагами и не оставлял корреспондента своего без денег, без книг и без ответа на многократно повторяемые письма; он по первой же почте отсылал требуемые книги по настоящей их цене, а вместе с ними и счет, и отчет, и расчет. Естественно, появление такого человека не могло не обрадовать иногородних покупателей книг: ибо, кроме того, что никому не приятно мучиться пустым ожиданием и, вдобавок, потерять свои деньги, – всякому хотелось бы, особенно живя в глуши, вовремя получить ожидаемую литературную новость. Г-н Иванов понял, как много значит удовлетворение подобной потребности, начал действовать сообразно с этим, – и здесь-то причина его успехов. Очень хорошо было бы, если б на Руси развелось поболее таких книгопродавцев, как г. Иванов. Вот почему нельзя не радоваться, слыша о появлении нового книгопродавца, на которого можно полагать прочные надежды. Если г. Ольхин оправдает эти надежды, – в чем мы и не имеем никаких причин сомневаться, – тогда честь нашей книжной торговли может восстановиться вполне. Его коммерческая оборотливость, подкрепляемая значительными денежными средствами, при честности, расчетливости и аккуратности, может дать новое движение делу. А от этого не может не быть своей пользы (до известной степени) и бедствующей во всех отношениях русской литературе. Но с этой-то стороны и должно г. Ольхину показать себя; это будет пробным камнем его книгопродавческого уменья. Если он, по примеру иных, сделается исключительным поборником какой-нибудь литературной партии, будет скупать у нее разный хлам, бесполезно тратясь на его издание, то в этом не будет пользы ни для литературы, ни для книжной торговли, ни, следственно, для него самого. Ничто так не вредит авторитету и выгодам книгопродавца, как издание лежалого хлама выписавшихся сочинителей. Этим гарпиям то и на руку; но тут-то книгопродавец и должен держать, что называется, ухо востро. Поставщики книжного товара, потерявшие уже кредит в публике, которую когда-то удавалось им поддевать, тотчас проведают о деньгах нового книгопродавца и явятся к нему с предложением своих услуг, станут навязывать ему свои продукты, плеснеющие в кладовых, или отрекомендуют новые, задуманные ими спекуляции на доверенность публики, будут обещать хвалить его в подручных им газетах и журналах, если он примет их предложения, или ругать и преследовать в случае отказа. Но пусть г. Ольхин не смущается ни этими угрозами, ни лестными обещаниями: они ровно ничего не значат! Исправность и честность в исполнении принятых обязанностей – вот одно, что может доставить ему кредит в публике; продажные похвалы никого поддержать не могут, равно как и брань обманутого в расчетах своих корыстолюбия не уронит честного и исправного книгопродавца. Перед глазами много примеров, как гибли книгопродавцы, убаюканные похвалами и обещаниями своих покровителей, которые, высосав из них все, что можно было высосать, после сами же смеялись над ними{55}. Первейшая обязанность книгопродавца – не приставать ни к какой партии, быть книгопродавцем, а не полемистом… Желаем от души, чтоб г. Ольхин принял к сведению эти советы наши, подаваемые ему с самым чистым побуждением.
«Северная пчела» извещает еще, что г. Ольхин, по примеру г. Смирдина, соединит в одном толстом ежемесячном журнале труды всех русских литераторов. Не знаем, до какой степени было бы полезно русской литературе соединение трудов всех наших литераторов; но знаем достоверно, что это соединение – дело решительно невозможное, особенно в настоящее время. «Северная пчела» фактически ошибается, утверждая, будто подобное соединение существовало когда-то в «Библиотеке для чтения». Самое сильное соединение в этом роде было в первом (1834) году издания «Библиотеки для чтения»; но и тогда оно было соединением трудов далеко не всех русских литераторов; в ней совсем не участвовали гг. Гоголь, Лажечников, Н. Ф. Павлов, М. Г. Павлов, Вельтман, Даль, Плетнев, Н. Полевой, Надеждин, Андросов и многие другие. Мало того, что еще в том же 1834 году издавались «Телеграф» и «Телескоп», имевшие своих постоянных сотрудников, которые не очень интересовались честью красоваться на страницах «Библиотеки для чтения», – в 1835 году основался еще новый журнал, «Московский наблюдатель», и основался именно для того, чтоб целой части русских литераторов было где печатать свои статьи. Но теперь мысль о подобном соединении еще несбыточнее: теперь издается в России несколько журналов, соединяющих в себе труды одинаково мыслящих литераторов, которые и сами не захотят участвовать в журнале, чуждом их убеждению; да если б и захотели, то для журнала от этого мало было бы прибыли, ибо из их соединенных трудов вышел бы престранный дивертисман. Но этого не может быть, во-первых, потому что не все же русские литераторы готовы с аукциона продавать свою деятельность или для денег дробить и растягивать ее на несколько журналов; а во-вторых, не все же из существующих журналов издаются даром: между ними наверное найдется хоть один, который платит за статьи… Сверх того, если бы и возможно было соединить в одном периодическом издании труды всех русских литераторов, – из этого издания вышел бы еще только сборник, а не журнал. Журнал составляет мнение, а не сбор случайно набранных статей. За мнение журнала может ручаться только имя редактора, а мы знаем наперечет имена всех русских литераторов… Кто же будет редактором журнала г. Ольхина? Это вопрос, без решения которого нечего и говорить о журнале. Пожалуй, найдется и редактор, и журнал будет с мнением, – но с каким? – вот еще вопрос!.. Если мнение нового журнала будет состоять в том, что Сократ был плут, что ум человеческий – надувало, что греки раскрашивали свои мраморные изваяния, что исторический роман есть незаконный плод прелюбодеяния истории с поэзией, что «Мертвые души» Гоголя – плоское и бездарное произведение, а «Сердце женщины» г. Воскресенского – превосходный роман, так, как некогда «Ледяной дом» г. Лажечникова очутился плохим романом, а «Постоялый двор» г. Степанова – колоссальным созданием; если… но этим «если» не было бы конца{56}. Скажем коротко, что если таково будет мнение нового журнала, – то прошла уже безвозвратно пора таким мнениям и таким журналам. Публика уже не та, и ее нельзя, как прежде, уверить криками и воплями в приятельском фельетоне. Ведь «Северная пчела» уверяла же, что «Русский вестник» (остановившийся в нынешнем году на четвертой книжке, тогда как другие журналы издали свои одиннадцатые книжки) – лучший из всех современных журналов и что хуже «Отечественных записок» не было и нет на Руси журнала; публика рассудила же иначе!..
* * *
В № 233 той же «Северной пчелы» прочли мы фельетон, преисполненный удивительными вещами. Речь идет, между прочим, о г. Полевом. О нем сказано тут весьма много нового и поучительного, – например, что «Комедия о войне Федосьи Сидоровны с китайцами» – фарс, который основан на нелепости (ab absurdo), но который позволяли себе первейшие драматурги, – какие именно, не сказано, почему мы и думаем, что это тонкий намек на «Шкуну Нюкарлеби», сочинение г. Булгарина…. В этом фарсе фельетонист нашел – что бы вы думали? – идею, да еще презабавную!!!.. Потом, мы узнаём из фельетона, что никто так не понял смысла народной русской драмы и современной потребности (в чем – неизвестно!), как Н. А. Полевой; далее, что он отличается в женских ролях; потом, что г. Краевский не имеет права судить о драмах г. Полевого, ибо сам не написал ни одной драмы!!!.. Это, должно быть, уж насмешка над читателями «Северной пчелы». Бедные! в них не предполагается и столько здравого смысла, чтобы понять, что право критика дается способностию к критике, а не способностию или охотою делать то же, что делали критикуемые авторы. Иначе кто же бы стал критиковать Шекспира? – неужели г. Полевой, сочинитель «Параши», «Елены Глинской», «Комедии о войне Федосьи Сидоровны с китайцами» и подобных «драматических представлений»?.. Или не господин ли Булгарин, сочинитель «Шкуны Нюкарлеби»? И притом неужели, чтобы оценить критически дюжину плохих сценических фарсов, надо самому написать дюжину таких же фарсов? Помилуйте! это-то бы и значило лишить себя всякого права заниматься критикою… Но – извините, мы заговорились, забыли, что подобные истины новы и неслыханны только для «Северной пчелы» и разве еще для тех, кто добродушно верит ее мнениям… За этими «мнениями» о драматических заслугах г. Полевого следует оригинальное, по искренности и нецеремонности, мнение о его личном характере. Вот оно:
