2
Чтобы не делать длинных выписок, мы ограничимся здесь, для подтверждения своих слов, тем, что выпишем из «Детских годов» изображение того, как встречают молодых Багровых каждый раз, как они приезжают в это село.
(Стр. 77.) «Бабушка и тетушка встретили нас на крыльце. Они с восклицаниями и, как мне показалось, со слезами обнимались и целовались с моим отцом и матерью, а потом и нас с сестрой перецеловали…»
(Стр. 107.) «Двери были растворены настежь; в сенях уже стояли бабушка, тетушка и двоюродные сестрицы. Дождь лил как из ведра, так что на крыльцо нельзя было выйти; подъехала карета, в окошке мелькнул образ моей матери, – и с этой минуты я ничего не помню…»
(Стр. 202.) «Нас ожидали, догадались, что это мы едем, и потому, несмотря на ночное время и стужу, бабушка и тетушка Татьяна Степановна встретили нас на крыльце: обе плакали навзрыд…»
(Стр. 256.) «Когда мы подъехали к дому, бабушка, в полгода очень постаревшая, и тетушка Татьяна Степановна стояли уже на крыльце. Бабушка с искренними, радостными слезами обняла моего отца и мать».
(Стр. 327.) «Тетушка выбежала на крыльцо и очень нам обрадовалась, а бабушка еще больше: из мутных, бесцветных и как будто потухших глаз ее катились крупные слезы. Она благодарила отца и особенно мать…» и пр.
(Стр. 450.) «Нашу карету увидели издали, когда она начала спускаться с горы, а потому не только тетушки и дяди, но вся дворня и множество крестьян и крестьянок собрались у крыльца. Можно себе вообразить, сколько тут было слез, рыданий, причитаний, обниманья и целованья…»
Для образца того, с какою подробностью автор описывает все самые мелочные обстоятельства своей детской жизни, приведем здесь описание приготовления миндального пирожного.
(Стр. 118–119.) «Миндальное пирожное всегда приготовляла она сама (мать Багрова), и смотреть на это приготовленье было одним из любимых моих удовольствий. Я внимательно наблюдал, как она обдавала миндаль кипятком, как счищала с него разбухшую кожицу, как выбирала миндалины только самые чистые и белые, как заставляла толочь их, если пирожное приготовлялось из миндального теста, или как сама резала их ножницами и, замесив эти обрезки на яичных белках, сбитых с сахаром, делала из них чудные фигурки: то венки, то короны, то какие-то шапки или звезды; все это сажалось на железный лист, усыпанный мукою, и посылалось в кухонную печь, откуда приносилось уже перед самым обедом, совершенно готовым и поджарившимся. Мать, щегольски разодетая, по данному ей от меня знаку выбегала из гостиной, надевала на себя высокий белый фартук, снимала бережно ножичком чудное пирожное с железного листа, каждую фигурку окропляла малиновым сиропом, красиво накладывала на большое блюдо и возвращалась к гостям».
Об этих кошках Куролесов говорил: «Не люблю палок и кнутьев; что в них? Как раз убьешь человека. То ли дело – кошечка: и больно и не опасно». Несмотря на то, он сек ими так, что жизнь наказанных людей спасали только, завертывая их в теплые, только что снятые шкуры баранов, тут же зарезанных… Кошками назывались у Куролесова «ременные плети, оканчивающиеся семью хвостами из сыромятной кожи, с узлами на конце каждого хвоста». «В Порошине, – прибавляет Аксаков, – долго хранились в кладовой, разумеется, без употребления, эти отвратительные орудия, и я сам их видел».
Не следует, впрочем, думать, чтобы «Живописец» был уж очень распространен, при своих пяти изданиях; в те времена книги, на расход которых сильно рассчитывали, печатались в числе двухсот экземпляров, о чем упоминает сам Новиков. От этого малого круга действия сатира Новикова, несмотря на свою живость и смелость, мало имела влияния. Она могла поддерживаться только покровительством государыни, служа как бы отголоском ее просвещенных мнений и намерений. Но как скоро Новиков лишился этой поддержки, и сатира его не могла удержаться в своем независимом твердом положении: она скоро измельчала. Впрочем, силы у нее не могло быть и в цветущее ее время, и к ней справедливо приложить то, что писал к «Живописцу» один раздраженный приказный (стр. 109): «Мне кажется, брат, что ты похож на постельную жены моей собачку, которая брешет на всех и никого не кусает, а ето называется брехать на ветер. По-нашему, коли брехнуть, так уж и укусить, да и так укусить, чтобы больно да и больно было. Да на ето есть другие собаки. А постельным хотя и дана воля брехать на всех, только никто их не боится».
См. разбор сочинения кн. Щербатова, написанный С. В. Ешевским и помещенный в «Атенее», 1858, № 3. Статья эта, и особенно выписки из Щербатова, сделанные в ней, чрезвычайно любопытны для объяснения многих явлений в государственной деятельности России прошлого века.
Добролюбов имеет в виду отклики на изд.: Семейная хроника и воспоминания. М., 1856 (см.: Межов В. И. Сергей Тимофеевич Аксаков. Библиографический указатель. СПб., 1888, с. 11–13). Цитаты в тексте приводятся по этому изданию.
Примерами могут служить речь П. И. Мельникова-Печерского на торжественном обеде 5 ноября 1857 г. в честь 50-летия Казанского университета, в которой С. Т. Аксаков был назван «первым русским писателем», и статья Н. П. Гилярова-Платонова о «Семейной хронике» (РБ, 1857, № 1), где Аксаков противопоставляется всей русской литературе как «художник в высшем смысле этого слова», чье «воззрение чище, выше и шире, нежели какое находим мы вообще у современных писателей» (с. 96).
Добролюбов имеет в виду примечание К. С. Аксакова в его статье «Обозрение современной литературы»: «Сочинения С. Т. Аксакова стоят совершенным особняком в литературе нашей», они «требуют особого определения, особой оценки и имеют, свое особое значение среди нашей литературы» (РБ, 1857, № 1, отд. IV, с. 3). Мнение это было связано с тем, что, как считали славянофилы, С. Т. Аксаков был первым русским писателем, который взглянул на русскую жизнь «с положительной, а не с отрицательной точки зрения» (Хомяков А. С. Сергей Тимофеевич Аксаков. – РБ, 1859, № 3, с. VII).
Бывшие студенты Казанского университета в приглашении, адресованном С. Т. Аксакову, просили его как студента первого выпуска и уважаемого писателя занять почетное первое место на торжественном обеде в честь 50-летнего юбилея университета (см.: Берлянд Б. Аксаков Сергей Тимофеевич. – В кн.; Жизнь замечательных людей в Казани, вып. 2. Казань, 1940, с. 166–167).
Рецензию Добролюбова на «Сборник, издаваемый студентами С.-Петербургского университета» (вып. 1, СПб., 1857) – см.: II, 93–99.
Имеется в виду «Письмо петербургского студента» в славянофильском еженедельнике «Молва» (1857, № 9, 8 июня).
«Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков. 1738–1793» – ценный мемуарный источник по истории, культуре, быту XVIII в. Добролюбов имеет в виду частичную публикацию книги в «Отечественных записках» (1850, № 4–10; 1851, № 1, 2, 4, 5); полностью – в приложении к журналу «Русская старина» 1870–1873.
Добролюбов дает эту заведомо идеализированную (с элементом скрытой иронии) картину, чтобы провести статью через цензуру, которой было предписано (циркуляром от 16 января 1858 г.) «не позволять печатать» статьи, где «помещаются события или суждения, могущие возбудить крестьян против помещиков» (Скабичевский А. М. Очерки истории русской цензуры. 1700–1863. СПб., 1892, с. 420).
По-видимому, речь идет о книге К. Пауловича «Замечания об Италии, преимущественно о Риме» (Харьков, 1856). Подобное высказывание содержится на с. 40–41. Из посвящения видно, что автор – действительный статский советник (чин IV класса).
Речь идет о «Выбранных местах из переписки с друзьями» Н. В. Гоголя.
Помимо В. Г. Белинского (статья «Выбранные места из переписки с друзьями» Николая Гоголя» и знаменитое «Письмо К Гоголю»), с критикой этой книги выступили Н. Ф. Павлов (Московские ведомости, 1847, №№ 28, 38, 46–6 и 29 марта, 17 апреля), Э. И. Губер (Санкт-Петербургские ведомости, 1847, № 35, 17 февраля); отрицательные отзывы появились также в журналах «Финский вестник» (1847, № 2) и «Отечественные записки» (1847, № 2).
О журналах Н. И. Новикова см. примеч. 6 к статье «Собеседник любителей российского слова» (с. 785 наст. т.). Преследования Новикова начались в середине 1780-х гг., а в 1792 г. его без суда заключили в Шлиссельбургскую крепость.
Об «Оде к Фелице» см. примеч. 76 к статье «О степени участия народности в развитии русской литературы» (наст. т., с. 818). В оде «Властителям и судиям» (1780–1787), представляющей собой переложение 81-го псалма, поэт обвиняет «царей» в покровительстве торжествующему в мире злу и призывает на них божью кару. При первой попытке опубликовать оду в журнале «Санкт-Петербургский вестник» в 1780 г. она не была пропущена цензурой и увидела свет лишь в 1787 г. (в журнале «Зеркало света»), а впоследствии ода послужила причиной того, что собрание сочинений, в которое поэт включил ее, не было разрешено к печати.
