117
В конечном счете отношение к этой версии исследователей-биографов часто диктуется их религиозной или внерелигиозной позицией: в первом случае версия будет скорее отметена (ср.: Воропаев В.А. Николай Гоголь: Опыт духовной биографии. Предисловие. С. 75–82), во втором – признана допустимой (ср.: Манн Ю.В. В поисках живой души. С. 278–279).
Воропаев В.А., Песков А.М. Последние дни жизни Гоголя и проблема второго тома «Мертвых душ». С. 140–141.
Дата эта, как известно, не является общепринятой, но предпочитается большинством биографов Гоголя; основанием для этого является в первую очередь свидетельство матери, Марии Ивановны Гоголь; см.: Литературное наследство. М.; Л., 1952. Т. 58. С. 759.
Лотман Ю.М. Александр Сергеевич Пушкин: Биография писателя: Пособие для учащихся. М., 1982. С. 110.
Там же. С. 226, 230.
Воропаев В.А. «Монастырь ваш – Россия!». С. 12.
Собственно, и в одном и в другом тексте предназначение России представлено как мессианское (в том строгом значении, которое придавал этому слову кн. Е.Н. Трубецкой; см.: Трубецкой Е.Н. Старый и новый национальный мессианизм // Трубецкой Е.Н. Смысл жизни / Сост., послесловие и коммент. В.В. Сапова. М., 2005. (Серия «История христианской мысли в памятниках»). С. 310–315), в поэме – еще приглушенно, под сурдинку, в книге писем – во весь голос.
Так, В.А. Воропаев (Воропаев В.А. Николай Гоголь: Опыт духовной биографии. Предисловие. С. 76) цитирует как авторитетное свидетельство слова Л.И. Арнольди, что писатель «был в состоянии довольствоваться самою скудною пищей, и постился иногда как самый строгий отшельник, а во время говенья почти ничего не ел». – Арнольди Л.И. Мое знакомство с Гоголем // Н.В. Гоголь в воспоминаниях современников / Ред., предисл. и коммент. С.И. Машинского. М., 1952. С. 480–481. При этом он решительно пропускает мимо такой пассаж, читающийся чуть выше: «Иногда Гоголь поражал меня своими странностями. Вдруг явится к обеду в ярких желтых панталонах и в жилете светлоголубого, бирюзового цвета; иногда же оденется весь в черное, даже спрячет воротничок рубашки и волосы не причешет, а на другой день, опять без всякой причины, явится в платье ярких цветов, приглаженный, откроет белую, как снег, рубашку, развесит золотую цепь по жилету и весь смотрит каким-то именинником. Одевался он вообще без всякого вкуса и, казалось, мало заботился об одежде, а зато в другой раз наденет что-нибудь очень безобразное, а между тем видно, что он много думал, как бы нарядиться покрасивее. Знакомые Гоголя уверяли меня, что иногда встречали его в Москве у куаферов и что он завивал свои волосы. Усами своими он тоже занимался немало. Странно все это в человеке, который так тонко смеялся над смешными привычками и слабостями других людей, от внимания которого ничего не ускользало и который подмечал не только душевные качества и недостатки человека, не только его наружность в совершенстве, но и как он говорит, ходит, ест, спит, одевается, всю его внешность до последней булавки, до самой ничтожной вещи, отличающей его от других людей. Кто знал Гоголя коротко, тот не может не верить его признанию, когда он говорит, что бо́льшую часть своих пороков и слабостей он передавал своим героям, осмеивал их в своих повестях и таким образом избавлялся от них навсегда. Я решительно верю этому наивному откровенному признанию» (Там же. С. 480–481).
Гоголь-аскет плохо сочетается с Гоголем – безвкусным франтом, однако у мемуариста и то и другое – штрихи к портрету одной личности, причем увиденной не на разных этапах, а в одну эпоху развития. Конечно, автор «Опыта духовной биографии», рисующий почти иконописный лик Гоголя, вправе пренебречь этими «частностями» или затушевать их. (Впрочем, несколько затруднительно было бы представить себе на месте Гоголя аскета, православного подвижника, питающего слабость к экстравагантным и ярким власяницам и рубищам, способным поразить воображение мирянина.) Однако такой портрет писателя, публикуемый в качестве предисловия к собранию его сочинений (преимущественно светских, «беллетристических»), тем самым претендует на то, чтобы заместить, заменить собою все остальные портреты – биографии и очерки творчества Гоголя.
Мочульский К.В. Духовный путь Гоголя. С. 7.
Золотусский И. Гоголь. Изд. 5-е. М., 2005. (Серия «Жизнь замечательных людей». Вып. 1161 (961)). С. 470.
«В такие минуты Гоголь более, чем когда-либо, был подвержен слову, влиянию слова, неожиданному толчку со стороны, который мог привести к обвалу накопившихся горьких чувств. Все колебалось в нем, все было неустойчиво, зыбко, дрожаще, и твердый голос как нельзя более нужен был ему сейчас. Не за кого было ухватиться, не к кому прижаться, как прижимался он в детстве к матери. В последнюю их встречу с отцом Матвеем (уже в феврале) Гоголь решительно отказался последовать его совету – бросить писанье». – Там же. С. 471.
«Его лечили. Ему лили на голову холодную воду («матушка, что они со мной делают?»), он просил нe трогать его, говорил, что ему хорошо и он хочет скорее умереть. Его насильно раздевали, опускали в ванну, обматывали мокрыми полотенцами, сажали ему на нос пиявок». – Там же. С. 475–476.
«А врачи, не понимая причины его болезни и ища ее в теле, старались лечить тело. При этом они насиловали его тело, обижая душу этим насилием, этим вмешательством в таинство ухода. То был уход, а не самоубийство, уход сознательный, бесповоротный, как уход Пульхерии Ивановны, Афанасия Ивановича, понявших, что их время истекло. Жить, чтобы просто жить, чтобы повторяться, чтоб тянуть дни и ожидать старости, он не мог. Жить и не писать (а писать он был более не в силах), жить и стоять на месте значило для него при жизни стать мертвецом. Верный своей вере в то, что жизнь дается человеку для того, чтобы сделать свое дело и уйти, он и ушел от них, все еще думавших, что имеют власть над ним». – Там же. С. 476–477.
Отец Матвей, как известно, решительно отрицал, что высказал Гоголю подобный совет; см.: Тверские епархиальные ведомости. 1902. 1 марта. № 5. С. 138–139. Никаких оснований не верить этому свидетельству нет.
Таково, например, широко распространенное представление о несовместимости христианских ценностей с крепостническими идеями автора «Выбранных мест <…>». Действительно, по словам К. Мангейма, «в обществе, основанном на крепостничестве, представление о христианской любви к ближнему всегда остается трансцендентным, неосуществимым и в этом смысле “идеологичным”, даже если оно совершенно искренне принято в качестве мотива индивидуального поведения», потому что «[п]оследовательно строить свою жизнь в духе той христианской любви к ближнему в обществе, основанном на этом принципе, невозможно». – Мангейм К. Идеология и утопия // Утопия и утопическое мышление: Антология зарубежной литературы / Сост., предисл. и общ. ред. В.А. Чаликовой. М., 1991. С. 115, пер. с нем. М. Левиной. Однако для Гоголя, основывавшегося на одной из трактовок высказываний апостола Павла о повиновении рабов господам, здесь никакого противоречия не было.
Попытки такого рода уже существуют; ограничусь упоминанием о классической книге Андрея Белого «Мастерство Гоголя» (М.; Л., 1934), о работах Ю.В. Манна и об исследовании М.Я. Вайскопфа «Сюжет Гоголя: Морфология. Идеология. Контекст» (2-е изд., М., 2002); в этой работе, впрочем, творчество Гоголя рассмотрено преимущественно на очень специфическом оккультно-теософском фоне.
* Варинант: «Октябрь уж наступил» и «Знамя».
Вариант: И я тогда его убил.
Впервые: Литература. 2003. № 44.
Шкловский В. Матерьял и стиль в романе Льва Толстого «Война и мир». М., [1928]. С. 76–85; Эйхенбаум Б.М. Лев Толстой. М.; Л., 1931. Кн. 2. С. 391–394. «<…> [С]оциальный архаист, Толстой сатирически изображает придворную и военную аристократию <…>, а аристократию поместную, землевладельческую изображает сочувственно и <…> сливает помещика и крестьянина в одно целое» (Там же. С. 392). Здесь же – анализ откликов на «Войну и мир» в «левой» и «правой» критике (роман не устраивает большинство как «левых», так и «правых» критиков). Б.М. Эйхенбаум доказывает, что социальные воззрения Толстого этого периода носят отпечаток взглядов немецкого философа А. Риля.
«Век нынешний и век минувший…»: Комедия А.С. Грибоедова «Горе от ума» в русской критике и литературоведении / Сост. В.М. Марковича и М.Я. Билинкиса; Вступ. ст. В.М. Марковича; коммент. М.Я. Билинкиса. СПб., 2002. (Серия «Круг чтения. Русская литература»). С. 227.
