Ознакомительная версия.
Кочующие персонажи и кочующие тексты
Демонстрация наличия у литературных утверждений алетических свойств не объясняет, почему мы плачем над судьбой литературных персонажей. Человек не может страдать из-за того, что Толстой написал, что Анна Каренина умерла. Сильный эмоциональный отклик вызывает именно тот факт, что Анна Каренина умерла, — даже если не знать, что первым об этом написал Толстой.
Обратите внимание: вышесказанное касается Анны Карениной, Кларка Кента, Гамлета и многих других персонажей, но отнюдь не распространяется на всех без исключения литературных героев. Никто (кроме специалистов по Ниро Вульфу) не знает, кто такой Дейна Хэммонд и чем он занимался. В лучшем случае мы вспомним, что в тексте романа «В лучших семействах» (опубликованного Рексом Стаутом в 1950 году) говорится, что некий банкир по имени Дейна Хэммонд сделал то-то и то-то. Дейна Хэммонд пребывает, скажем так, в плену своей исходной партитуры. Для сравнения: если мы начнем перечислять известных и не очень известных банкиров, в числе упомянутых вполне может встретиться имя барона Нусингена, который каким-то образом ухитрился обрести жизнь за пределами книг Бальзака, где появился на свет. Нусинген превратился в то, что в некоторых эстетических системах называется «универсальным типом». Проще говоря, его имя стало нарицательным. А имя Дейны Хэммонда не стало. Что ж, тем хуже для бедняги Хэммонда.
Рассматривая ситуацию с этой точки зрения, мы вынуждены предположить, что некоторые литературные персонажи способны обрести некое подобие существования, не зависящее от их исходной партитуры, от литературного текста. Многие ли узнали, что Анна Каренина покончила с собой, из книги Толстого? А сколько народу знакомо с историей Анны лишь по кинофильмам (в частности, по двум картинам с Гретой Гарбо) или телевизионным экранизациям? Точные цифры мне неизвестны, но могу с уверенностью сказать, что множество литературных персонажей «живут» вне границ породившей их партитуры художественного текста, они перекочевали в ту область Вселенной, границы которой практически невозможно определить. Некоторые из них даже перемещаются из одного текста в другой, поскольку за те столетия, что протекли с момента их рождения, коллективное воображение успело вложить в них массу эмоций, тем самым превратив их в личности «кочующие». Большинство пришло из великих произведений искусства или из мифологии, но, естественно, не все. В нашем содружестве кочующих героев — Гамлет и Робин Гуд, Хитклифф и Миледи, Леопольд Блум и Супермен.
Поскольку меня всегда восхищали мигрирующие персонажи, я когда-то написал безобидную шутку (прошу прощения за сей образец литературного хулиганства):
Вена, 1950. Прошло двадцать лет, но Сэм Спейд не оставил поисков мальтийского сокола. Теперь у него в напарниках «третий человек» Гарри Лайм, с которым они тайно встречаются в Пратере на колесе обозрения. Потом заходят в кафе «Моцарт», где Сэм исполняет на кифаре As Time Goes By. За столиком у дальней стены (из уголка рта свисает сигарета, лицо угрюмо) сидит Рик. Он нашел ключ к разгадке в бумагах, которые показал ему Угарте. Он показывает фото Угарте Сэму Спейду. «Каир!» — бормочет сыщик. Рик продолжает свой доклад: когда они с капитаном Рено победным маршем вошли в Париж в составе освободительной армии де Голля, он слыхал о некой леди Дракон (по некоторым данным, ликвидировавшей Роберта Джордана во время гражданской войны в Испании), которую тайная разведка пустила по следу сокола. Она должна появиться с минуты на минуту. Дверь открывается, входит дама. «Ильза!» — восклицает Рик. «Бриджит!» — восклицает Сэм Спейд. «Анна Шмидт!» — восклицает Лайм. «Мисс Скарлетт! — восклицает Сэм. — Вы вернулись! Не заставляйте больше моего шефа так страдать!»
Из темноты за баром появляется некто с саркастической ухмылкой на лице. Это Филип Марло. «Пойдемте, мисс Марпл, — обращается он к даме. — Отец Браун дожидается нас на Бейкер-стрит»[42].
Знакомство с кочующим литературным персонажем не подразумевает знакомства с его исходным текстом. Тысячи людей знают, кто такой Улисс, но никогда не читали «Одиссею»; миллионы детей говорят о Красной Шапочке, не будучи знакомыми с двумя основными источниками ее истории — сказками Шарля Перро и братьев Гримм.
Превращение персонажа в кочующий субъект не зависит от эстетических достоинств исходного текста-партитуры. Почему столь многих печалит суицид Анны Карениной, тогда как лишь кучка преданных поклонников творчества Виктора Гюго оплакивает самоубийство Симурдэна из «Девяносто третьего года»? Лично меня судьба Симурдэна (монументальный персонаж) трогает куда сильнее, чем печальная участь несчастной дамы. Увы, большинство думает иначе. Кто, кроме знатоков французской литературы, помнит Огюстена Мольна? А ведь это главный герой великого романа Ален-Фурнье «Большой Мольн». Для отдельных чувствительных книгочеев, с головой погрузившихся в миры этих романов, Огюстен Мольн и Симурдэн превратились в живых людей. Однако подавляющее большинство современных читателей вряд ли ожидают встречи с ними на улице. При этом, по данным опросов (которые я недавно читал), пятая часть британских подростков уверена, что Уинстон Черчилль, Ганди и Диккенс — это литературные герои, тогда как Шерлок Холмс и Элинор Ригби существовали на самом деле[43]. Значит, Черчилль может получить почетное звание кочующего литературного героя, а Огюстен Мольн — нет.
Многие литературные герои гораздо лучше известны благодаря своим экстратекстуальным аватарам, чем благодаря присутствию в конкретном литературном произведении. Возьмем в качестве примера Красную Шапочку. В тексте Перро маленькую девочку съел волк — и на этом история заканчивается (наводя читателя на мысль, что неосмотрительность бывает опасна для жизни). В тексте братьев Гримм проходившие мимо избушки дровосеки убивают волка, вспарывают ему брюхо и спасают ребенка и бабушку. Та история Красной Шапочки, которую сегодня знают все дети и их родители, — не вариант Перро и не вариант братьев Гримм. Да, счастливый конец взят из версии Гримм, но в остальном современная сказка является тесным переплетением двух исходных версий. Известная всем нам сказка о Красной Шапочке — это кочующий текст, авторство которого в той или иной степени принадлежит всем, кто рассказывает детям сказки на ночь.
Многие герои мифологии обитали в этом царстве коллективного творчества задолго до того, как обрели пристанище в каком-то конкретном тексте. Истории о царе Эдипе рассказывали задолго до того, как Софокл сделал его героем пьесы. После стольких экранизаций три мушкетера уже совсем не те, кого описал Дюма. Каждый читатель историй про Ниро Вульфа знает, что тот жил на Манхэттене, в собственном каменном особняке где-то на Западной Тридцать пятой улице, — однако Рекс Стаут в своих книгах упоминает как минимум десять разных номеров этого особняка. В какой-то момент фанаты Вульфа молчаливо сошлись на том, что правильный номер его дома — 454; как следствие, 22 июня 1996 года власти города Нью-Йорк и клуб с говорящим названием Wolf Pack почтили память Рекса Стаута и Ниро Вульфа установкой бронзовой мемориальной доски на доме номер 454 по Западной Тридцать пятой улице, тем самым закрепив реальное географическое пространство за вымышленным особняком.
Аналогичным образом самостоятельной жизнью вне исходных литературных текстов живут Дидона, Медея, Дон Кихот, мадам Бовари, Холден Колфилд, Джей Гэтсби, Филип Марло, комиссар Мегрэ и Эркюль Пуаро, — и даже люди, никогда не читавшие Вергилия, Еврипида, Сервантеса, Флобера, Сэлинджера, Фицджеральда, Чэндлера, Сименона или Кристи, могут претендовать на истинность утверждений, этих персонажей касающихся. Обретя независимость от исходного текста и от возможного мира, в котором они родились, герои эти, если можно так выразиться, вращаются в нашей среде, и мы уже не можем думать о них иначе, чем как о живых людях. При этом воспринимаем их не только как образец для собственной жизни, но также как образец для жизни других людей. Мы не задумываясь говорим, что кто-то из наших знакомых страдает от эдипова комплекса, прожорлив, как Гаргантюа, ревнив, как Отелло, терзается сомнениями, как Гамлет, или жаден, как Скрудж.
Литературные герои как семиотические объекты
На данном этапе разговора, хоть я и сказал ранее, что не намерен углубляться в онтологические рассуждения, не могу обойти вниманием один из базовых онтологических вопросов: к какому виду существ могут быть отнесены литературные персонажи и каким образом эти персонажи если не существуют на самом деле, то как минимум считаются существующими?
Несомненно, литературный персонаж — это семиотический объект. То есть ему присущ определенный набор свойств, информация о котором содержится в энциклопедии культуры и который передан посредством данного выражения (слово, изображение или любое другое приспособление). Такой комплекс свойств называется «значением» или «означаемым» данного выражения. Например, слово «собака» передает содержащиеся в нем свойства: животное, млекопитающее из семейства псовых, лающее существо, лучший друг человека — и еще массу характеристик, упомянутых в общедоступной энциклопедии человеческого знания. Эти свойства могут, в свою очередь, быть интерпретированы посредством других выражений; цепочки таких взаимосвязанных интерпретаций формируют совокупность знаний о данном термине, имеющуюся в обществе и хранящуюся в коллективном сознании.
Ознакомительная версия.
