г. выпустил сборник «Стихи». Ст-ния, представленные в обеих книгах, полностью обращены к «домодернистским» традициям 1880-х гг., демонстративно «консервативны», несовершенны и вторичны (см.: ПРП 1900. С. 334).
Стр. 200–205. — Приводится ст-ние «Мысли мои — беспокойное море...».
Салтыков Александр Александрович, граф (1865–1940) — поэт, публицист. В 1923 г. издал в Мюнхене второй сборник стихов «Оды и гимны. Новые песни» (ПРП 1990. С. 335).
Стр. 216–219. — Цитируется ст-ние «Pegli ночью». Стр. 228–230. — Цитируется ст-ние «Июнь» из цикла сонетов «Святой год», к которому приложены специальные «Комментарии», раскрывающие сложную христианско-языческую символику двенадцати месяцев (в случае с «Июнем» — богородичную символику, возникшую из языческого культа Юноны); вне комментария текст, как и указывает Гумилев, оказывается «герметичным»:
Божественная Мать — зовусь я Dea Dia;
Несу, Пречистая, предвечный я завет...
Небес Царица я: дала я миру свет;
Но близки мне печаль и горести земные.
Моим предстательством стоят дела людские;
Скорбящих радость я... Lucina давних лет —
С рождения твои оберегаю дни я...
И Дева я, и Мать; превыше тайны нет...
Я — Juno Sospita... Я — Juno Populona...
Juturna Януса и вместе Dea bona —
Я Марса Nerio, я Fauna ранних дней...
И в материнства день, в день радостных Матралий,
В священных возгласах, в сиянии огней —
При Сервии-царе рабынь освобождали...
Пруссак Владимир Васильевич (1895–1918) — поэт. Входил в группу эгофутуристов. За участие в революционном кружке был в 1914 году выслан в Иркутск, где в 1917 году издал книгу стихов «Деревянный крест». «Д. Д. Бурлюк считал его «весьма значительным поэтом» (Новая русская книга (Берлин). 1922. № 2. С. 46). Ему посвящена статья Ф. Сологуба «Поэт-витмеровец» (Новые ведомости. 1918. 30 мая)» (ПРП 1990. С. 335).
Стр. 234. — Герой рассказа Л. Н. Андреева — влюбленный и мечтательный юноша-подросток, заразившийся после посещения публичного дома венерической болезнью; психически неуравновешенный и слабовольный, он, запутавшись в собственной лжи близким, в конце концов, становится убийцей и кончает с собой. Стр. 236. — Имеются в виду многочисленные ст-ния, объединенные в разделе «Поэтезы», в которых с болезненной настойчивостью репродуцируются «северянинские» эгофутуристические мотивы «самовосхваления» (но без самоиронии Северянина) в сочетании с болезненной же эротоманией:
Потише, люди! Поэт в ударе.
Он быстро нижет сплетенья строк;
Он мчится с Музой в угарной паре;
В его движеньях — всевластный рок.
(«Потише, люди! Поэт в ударе...»)
Нам будет томно в шикарном номере;
Мы сядем вместе на софу.
Я расскажу, как рифмы померли,
Когда запели эго-фу.
(«Я знаю, дамы! Я знаю, барышни...»)
Стр. 237. — Самое странное (но и оригинальное) у В. В. Пруссака сочетание его «революционных» тем с узнаваемой «северянинской» поэтикой:
Но ты скажи суровой матери,
Что я в Сибири останусь пламенным,
Что буду гордым я и на каторге,
Умру безмолвно, умру под знаменем.
(«Я уничтожил перед обыском...»)
На это невероятное сочетание обратил особое внимание в рецензии на книгу В. В. Пруссака В. А. Рождественский (Новый журнал для всех. 1916. № 2–3. С. 75), категорически отрицая возможность «социалистических мотивов» в «эгофутуристической» трактовке:
Я — партийный оратор. Вы — моя оппонентка.
Деловая дискуссия замерла увертюрно.
Мы, конечно, товарищи. Но бывали моменты...
Но бывали моменты ожиданий лазурных.
(«Неужели проиграна жизнеценная ставка...»)
Стр. 237–239. — Имеется в виду ст-ние «Огонь молодой одалиски...»:
Вся жизнь — хоровод водевилей;
Но я поклоняюсь химерам:
Гигантским полотнам де-Лиля,
Больному рисунку Бодлера.
Мне кажется — грубо вульгарен
Ветшающий замок природы.
Прекраснее солнца Верхарен,
Бальмонт голубей небосвода.
<...>
Стр. 250–252. — «Ждать великопостия — не смеяться масленнице. / Радости бояться — поминать беду. / Слушай, гимназисточка, детка семиклассница, / Вечером в субботу? — Радостный приду!» («Девочка в коричневом. Быстрая цыганочка...»). Стр. 259 — «Она отдавалась, закурив пахитоску / На брошенном в угол собольем манто. / Иногда напевая ариетку из «Тоски», / Иногда воплощая грезонегу Ватто. // Шляпка с яркими перьями раздавила меренги / Запятнало ковры дорогое аи; / Я сжигаю рассчетливо, я сжигаю за деньги / Восхищенно-наивные идеалы мои» («Она отдавалась, закурив пахитоску...»).
68
Аполлон. 1916. № 1.
СС IV, ЗС, ПРП 1990, СС IV (Р-т), Соч III, ОС 1991, Изб (Вече), Мандельштам О. Э. Камень. Л., 1990 (Лит. памятники), Мандельштам О. Э. Собрание произведений. М., 1992, Лекманов.
Дат.: январь 1916 г. — по времени публикации.
Перевод на англ. яз. — Lapeza.
Будущий замечательный критик «русского зарубежья», организатор и теоретик самого влиятельного эмигрантского поэтического объединения — «парижской ноты» — Георгий Викторович Адамович (1892–1972) начинал в кругу литературной молодежи, считавшей Гумилева своим «мэтром». С Гумилевым у Адамовича были и особые «личные» отношения — его сестра Т. В. Адамович была героиней самого «серьезного» любовного романа поэта в 1913–1915 гг., ей посвящен «Колчан». Г. В. Адамович входил в «первый» «Цех поэтов» и был одним из организаторов «второго», а после революции являлся одним из ближайших сторонников Гумилева в литературной борьбе первых «советских» лет. Тем не менее, даже «ученик» Адамович обнаруживал иную, нежели у «учителя», природу своего поэтического дарования. «Я вообще здесь, в своих одиноких «рассуждениях о русской поэзии» часто думаю о Вас, — писал он Гумилеву. — Это совсем не признание, и для меня совсем не неожиданно, — у меня только привычка вести с Вами полуоппозиционные разговоры, а в сущности я Вами, Вами только и стойкостью среди напора всякой «дряни» — давно и с завистью восхищаюсь. Вы настоящий «бедный рыцарь», и Вас нельзя не любить, если любишь поэзию. Меня чуть отпугивает только Ваше желание всех подравнять и всех сгладить, Ваш поэтический социализм к младшим современникам, — но даже и тут я головой понимаю, что так и надо; и что нечего носиться с «индивидуальностью», и никому в сущности она не нужна. Хорошая общая школа и общий для всех «большой стиль» много нужнее» (РГАЛИ. Ф. 2567. Оп. 2. Ед. хр. 145; цит. по: ПРП
