и вам станет ясно различие между сомнамбулической невнятицей мистических бардов и мажорной интонацией классовой громкости пролетарских поэтов.
В свете этих беглых цитат я позволю себе приступить к разбору стихотворения М. Лермонтова "Выхожу один я на дорогу".
Что характерно для эмоциональной окраски мелкобуржуазного сознания?
Еще Жан Поль Рихтер говорил, что одиночество души есть мерило величия личности (том 3-й, стр. 543). Помните, у Пушкина:
Ты царь. Живи один.
(А. Пушкин. ГИХЛ, 1934)
Или у А. Блока:
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
(А. Блок. Незнакомка, 2-е издание)
Лейтмотив одиночества с элегической интонацией звучит и у Лермонтова:
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит…
(М. Лермонтов. Полное собрание сочинений. ГИЗ, 1934. Издание 5-е, стр. 40)
Меланхолическая картина культурного бездорожья ясна (любопытно сравнить с дорожным строительством хотя бы Чувашской республики!). И напрасно Лермонтов пытается прикрыть его иллюзорным утверждением свободы. Этот наивный волюнтаризм не заполнит социальной пустоты поэта.
Над этим ситуативным положением стоит задуматься всем, кого забвение классового резонанса толкает на кремнистый путь мелкобуржуазной обреченности и, как правильно сказал Н. Я. Марр, создатель яфетидологии, приводит в тупик солипсизма.
М. Лифшиц
ФИЛОСОФЕМЫ И РАССУЖДЕНИЯ
(К 200-летию Иогана Брудершафта)
Иоган Ульрих Брудершафт родился примерно в первой половине начала второй четверти позапрошлого столетия. Значительно позже вышел его капитальный труд "Гармония прекрасного". Влияние этой книги на дальнейшее не было показано с исчерпывающей глубиной до пишущего эти строки. Тем приятней восполнить этот исторический пробел.
Уже Герцлих фон Мерц в полемике с Зильбербергом упрекал последнего в отсутствии правильных установок. Позднее Анри де Дюа, разоблачая схоластов и вульгарных социологов типа Сульфиция-младшего, выдвинул принцип, обратный утверждениям последнего. Последующие эпохи мало осветили этот столь важный вопрос. Высказывания Гегеля были значительно позже. Даже у такого малоизвестного мыслителя, как Арчибальд Фредж, ярого поклонника Зигфрида Зимер-швелле, нет прямых указаний на истинное понимание. У Гете и Дидро оно обнаруживается в большей степени. Герц фон Мерцлих в дальнейшем выдвинет ряд проблем, которые позже подвергнутся уничтожающей критике. Яков Кран-ке и Жан де ла Тюр в своих трактатах попытаются утверждать принцип гармонии, против чего значительно позже ополчится Ганс Обербург. На этом фоне выделится совершенно правильный взгляд Маркса.
Только наша эпоха позволяет, благодаря автору этих строк, правильно и понятно, несмотря на столь отдаленную от нашей ту эпоху, разъяснить значение наследия Иогана Брудершафта и его влияние на последующие эпохи.
П. Рожков
ЕСТЬ ЛИ У НАС КРИТИКИ?
Как известно, время от времени в наших журналах появляются критические статьи. Стало быть, критики у нас имеются. Однако для диалектически мыслящего марксиста недостаточно констатировать этот факт, но следует подвергнуть его подробному анализу.
Итак, как я уже доказал, критики у нас есть. Но что это за критики? Начнем, как полагается, с недоброй памяти рапповских монстров. Их злопыхательские теории и теорийки, в плену которых они находились, общеизвестны. Общеизвестно, что и теперь некоторые рапповские наследнички начальным образом продолжают быть в плену своих бесславных предшественников. Далее. Возьмем хотя бы критиков А., Б., В. Общеизвестно, что эти горе-диалектики ни уха ни рыла не смыслят в марксизме. То же следует сказать и о критиках Г., Д., Е., Ж., 3. Недалеко от них ушли критики И., К., Л. -эти гнусные эклектики и эмпирики (более подробный анализ смотри в моих статьях в NoNo "Нового мира" за 1934 г.). Вульгарные социологи М., Н., О., П., Р. разоблачены и заклеймены мною в моих прежних статьях (смотри NoNo "Нового мира" за первую половину 1935 г.), и я не буду останавливаться на них, так же как и на критиках С., Т., У. — этих лжемарксистах, прозябающих в плену абстрактных схем и идеалистических концепций. Развернутую критику этих «критиков» я дал в моих статьях в NoNo "Нового мира" за вторую половину 1934–1935 гг. О критиках ф., X., Ц., Ч. и т. д. можно и не говорить. Общеизвестно, что эти псевдомарксисты, претендующие на научность, не более как помесь вульгарных социологов с эклектиками и смыслят в диалектике, как некое домашнее животное в ананасах.
Подведем итоги. Итак, стало быть, я доказал, что у нас критики имеются, что эти критики:
а) рапповские наследнички, пребывающие и по сие время в плену;
б) горе-диалектики, не смыслящие ни уха ни рыла;
в) гнусные эклектики;
г) гнусные эмпирики;
д) наиболее гнусные вульгарные социологи;
е) прозябающие в плену;
ж) помесь тех и других;
з) прочие.
Все вышесказанное очень важно и значительно. Это общеизвестно. Поэтому я не ограничиваюсь данной статьей и в дальнейшем еще вернусь к затронутым мною темам. (Смотри мои статьи в NoNo "Нового мира" за 1934, 35 и 36 годы, также в будущем и последующие за ним годы.)
Е. Усиевич
ОПАСНАЯ ДОРОГА
Основные задачи текущего момента, расстановка и соотношение сил на данном этапе ни в коей степени не препятствуют тенденции наших некоторых поэтов, с одной стороны, двигаться в сторону лирики, хотя, с другой стороны, у остальной некоторой части налицо тенденции явно недоучитывать значение этого жанра, признаком которого является тенденция, ведущая к организации эмоций пролетариата, явно отвечающая соотношению сил на данном этапе, грандиозному строительству и учитывающая социальные корни.
Тем большая опасность в стихотворении М. Лермонтова "Выхожу один я на дорогу", в тех высказываниях, какие мы имеем на данном этапе в этом чрезвычайно субъективном талантливом произведении:
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда о звездою говорит.
Если учесть категорию образов, которыми оперирует поэт, как то: «один», «я», «пустыня», «бог» и прочие, не отвечающие нашей идеологии предикаты субъективно-идеалистического порядка, мы имеем налицо на данном этапе величайшую опасность, ни в коей степени нас не устраивающую:
В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом…
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? жалею ли о чем?
Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!
Если нас полуустраивает констатирование сна земли в голубом сиянье и в большей степени устраивает отсутствие жалости к прошлому, доминантой которого явились эксплуататорские отношения, то ни в коем случае нас не устраивает неожидание от жизни ничего и хотение забыться и заснуть, как вреднейшее высказывание, тормозящее решение задач на данном этапе, и тенденция чрезвычайно опасная, с которой мы явно будем драться, ибо доминирующие эмоции пассивно-субъективного порядка нас ни в коей мере не устраивают!
Нас не устраивает также и последующее псевдоактивное, с одной стороны, и пассивно-идеалистическое, с другой стороны, высказывание поэта:
Но не тем холодным сном могилы…
Я б желал навеки так уснуть,
Чтоб в груди дрожали жизни силы,
Чтоб дыша вздымалась тихо грудь,
ибо констатирование, с одной стороны, холодного сна могилы, не стоящего на уровне задач, и, с другой стороны, любви, не имеющей социальных корней на данном этапе расстановки и соотношения сил, ведет поэта по дороге, которая ни в коей степени не является нашей дорогой и может завести его в болото формализма, являющегося чрезвычайной опасностью на данном этапе!
ПУШКИНОЕДЫ
РЕВНИВЕЦ Отрывки из юбилейной трагедии
Эпизод: Творчество.
Раннее утро. Кабинет. Стол, свеча, диван, на котором в ночной рубашке, поджав под себя голые ноги, сидит Пушкин. Почесывается.
П у ш к и н.
Все чешется. Смешно подумать — блохи,
Ничтожества, которых мы кладем
Под ноготь и без сожаленья давим,
Напакостить способны человеку.
Прервали сон. Всего лишь семь утра.
Что делать в эту пору? Кушать -
рано, Нить тоже, да и не с ком. Взять перо.
И вдохновенью вольному предаться?
И то пожалуй. Сочиню-ка я
