Как творец русской поэзии, Пушкин на вечные времена останется учителем (maestro) всех будущих поэтов; но если б кто-нибудь из них, подобно ему, остановился на идее художественности, – это было бы ясным доказательством отсутствия гениальности или великости таланта. Вот почему или Лермонтов пошел дальше Пушкина, или он – талант обыкновенный, не стоящий тех разнообразных толков и жарких споров, предметом которых он сделался. В самом деле, есть люди, которые считают Лермонтова не более, как счастливым подражателем Пушкина, еще не успевшим проложить собственной дороги для своего таланта[3]. Это мнение столь мелочно и ошибочно, что не стоит и возражения. Нет двух поэтов, столь существенно различных, как Пушкин и Лермонтов. Пушкин – поэт внутреннего чувства души; Лермонтов – поэт беспощадной мысли-истины. Пафос Пушкина заключается в сфере самого искусства как искусства; пафос поэзии Лермонтова заключается в нравственных вопросах о судьбе и правах человеческой личности. Пушкин лелеял всякое чувство, и ему любо было в теплой стороне предания; встречи с демоном нарушали гармонию духа его, и он содрогался этих встреч; поэзия Лермонтова растет на почве беспощадного разума и гордо отрицает предание. Для кого доступна великая мысль лучшей поэмы его «Боярин Орша», и особенно мысль сцены суда монахов над Арсением, те поймут нас и согласятся с нами. Демон не пугал Лермонтова: он был его певцом[4]. После Пушкина ни у кого из русских поэтов не было такого стиха, как у Лермонтова, и, конечно, Лермонтов обязан им Пушкину; но тем не менее у Лермонтова свой стих. В «Сказке для детей» этот стих возвышается до удивительной художественности; но в большей части стихотворений Лермонтова он отличается какою-то стальною прозаичностию и простотою выражения. Очевидно, что для Лермонтова стих был только средством для выражения его идей, глубоких и вместе простых своею беспощадною истиною, и он не слишком дорожил им. Как у Пушкина грация и задушевность, так у Лермонтова жгучая и острая сила составляет преобладающее свойство стиха: это треск грома, блеск молнии, взмах меча, визг пули. Некоторые критики находят очень смешным, что Лермонтова называют русским Байроном: [5] это действительно смешно уже по одному сравнению трех тощеньких книжек безвременно погибшего поэта русского с огромною книгою компактной печати британского поэта, и это еще смешнее по сравнению колоссальной и всемирной славы европейского гения с яркою известностию в своем отечестве быстро промелькнувшего поэта русского. Еще раз повторяем: это и смешно и нелепо. Но находить сродство в духе Лермонтова с духом Байрона (сродство, которое может быть и не у поэта, как было оно у друга Байрона, Шеллея) и, при условии полного развития Лермонтова, провидеть в нем не такое же точно (что невозможно), но соответственное Байрону явление, – это, по нашему мнению, нисколько не смешно, тем более что близко к истине[6]. Есть еще третий род критиканов (самый смешной и жалкий), которые уверяют всех в великом уважении, питаемом ими к необыкновенному таланту Лермонтова, и в то же время говорят, что «в стихах Лермонтова отзывается явно отголосок лиры другого»[7]. Не знаем, что означает подобное мнение – ограниченность и слабость ума, совершенное отсутствие эстетического чувства или (говоря печатными словами одного критикана) «гадкую, притаенную мысль», которая, если б могла дойти до Лермонтова, так же бы точно посмешила и потешила его, как, помним мы, смешили и тешили его критики одного журнала об его стихотворениях и «Герое нашего времени»… Мы убеждены, что совершенно ничтожен будет тот, на кого подействует, хотя немного, нелепое внушение, что поэзия русская в лице Лермонтова не сделала ни шагу вперед против Пушкина… Кстати заметим, что едва ли какой-нибудь класс людей представляет столько аномалий, как класс «критиканов»: из них есть такие, которые, из зависти к вашему успеху и вашей известности на поприще недоступной им критики, готовы перевернуть ваши слова и с умыслом (если поймут их) и без умысла (если не поймут). За последнее да простит им бог, ради их умственной слабости! но за первое да накажет их общественное мнение… Вы сказали, например, что Лермонтов пошел далее Пушкина, а они кричат, что вы употребляете Лермонтова как средство для того, чтоб расторгнуть через него союз молодого поколения с Пушкиным и нарушить связь преданий. Это обвинение, достойное завистливого педанта[8], очень похоже на знаменитый силлогизм: на дворе дождь идет, следовательно, в углу стол стоит… Но оставим педантов, критиканов, их ограниченность и их мелкую зависть, обратимся к Лермонтову и скажем, что восемь новооткрытых стихотворений его принадлежат к замечательнейшим его произведениям, особенно: «Сон», «Тамара», «Нет, не тебя так пылко я люблю» и «Выхожу один я на дорогу». В них нет ничего пушкинского, но все лермонтовское, – Разумеется, для тех только, кто умеет вникать не в одну букву, но и в дух, и кто не может видеть в Лермонтове подражателя не только Пушкина и Жуковского, но даже и г. Бенедиктова…[9] Четыре из означенных стихотворений напечатаны в этой книжке «Отечественных записок», Остальные четыре: «Морская царевна», «Из-под таинственной холодной полумаски», «Дубовый листок оторвался от ветки родимой» и «Нет, не тебя так пылко я люблю» будут напечатаны в следующей книжке»[10].
При всей действительно всеобъемлющей широте поэзии Пушкина «индифферентизм», «отсутствие… убеждения» никогда не были ему свойственны. Передовые идеи времени нашли в творчестве Пушкина свое выражение и сделали поэта властителем дум его времени.
Имеются в виду «Песни западных славян», созданные Пушкиным на основе сербских народных песен, а также по мотивам песен книги П. Мериме «Гузла, или Избранные иллирийские стихотворения, собранные в Далмации, Боснии, Кроации и Герцеговине».
О Лермонтове как о таланте, еще не успевшем развиться, еще во многом подражательном, писал, в частности, Сенковский (см.: «Библиотека для чтения», 1843, т. LVI, отд. VI, с. 39).
Мысль, развиваемая Белинским и в статье «Стихотворения Е. Баратынского», и в цикле статей о Пушкине.
Имеется в виду Н. А. Полевой.
Любопытно сравнить это высказывание Белинского с дневниковой записью В. К. Кюхельбекера, сделанной в 1844 г.: «В нем (Лермонтове) найдутся отголоски и Шекспиру, и Байрону, и Пушкину, и Кюхельбекеру… Но и в самых подражаниях у него есть что-то свое» («Дневник В. К. Кюхельбекера». Л., «Прибой», 1929, с. 292).
Речь идет о С. П. Шевыреве и его статье о «Стихотворениях М. Лермонтова» («Москвитянин», 1841, № 4).
«Завистливый педант» – Шевырев.
Шевырев в статье о «Стихотворениях М. Лермонтова» писал, что в них ему «слышатся попеременно звуки – то Жуковского, то Пушкина, то Кирши Данилова, то Бенедиктова…» («Москвитянин», 1841, № 4, с. 527).
Одно стихотворение – «Утес» – Белинским пропущено.
