Стихотворная часть «Одесского альманаха» особенно богата и разнообразна: тут вы найдете стихотворения и переводы – вой, стихотворения, обозначенные селом Анною{13}, стихотворения гг. Бенедиктова, Подолинского, кн. Вяземского, А. П. Глинки, Ф. Н. Глинки, переводы гг. Аксакова и Струговщикова, даже два стихотворения г. Лермонтова, словом, большую часть современных знаменитостей. Для разнообразия и теней тут помещены даже стишки гг. Бернета, Галанина, Гербановского, Губера, М. Дмитриева, Дымчевича, Ободовского, Степанова, Струйского, Филимонова, Чеславского, Чужбинского, Щеткина, г-жи Шаховой и даже вирши г. Раича. В первом ряду много хорошего, но мало превосходного или хоть чего-нибудь резкого, выдающегося, если исключить прекрасное стихотворение кн. Вяземского «Любить, молиться, петь». Переводы г. Аксакова не принадлежат к числу его удачных переводов; два стихотворения г. Лермонтова, вероятно, принадлежат к самым первым его опытам, – и нам, понимающим и ценящим его поэтический талант, приятно думать, что они не войдут в собрание его сочинений, которое, слышали мы, выйдет весною{14}. Впрочем, эти два стихотворения недурны, даже хороши, но только не превосходны, а без этого не могут быть и хороши, когда под ними подписано имя г. Лермонтова.
От грусти-злодейки, от черного горя,
В волненьи бежал я до Черного моря{15},
говорит г. Бенедиктов, и далее все так же.
А луна? – Луна здесь греет,
Хочет солнцем быть луна;
Соблазнительно пышна,
Грудь томит и чары деет
Блеском сладостным она.
Это тоже из стихотворения г. Бенедиктова, в котором он, между прочим, говорит:
…Не о ком вздохнуть!..
И любовью беспредметной
Высоко взметалась грудь{16}.
Второй ряд очень интересен; но самое лучшее в нем – это послание г. М. Дмитриева «К Делилю». Вещь столько же интересная, сколько умилительная! Истинный голос с того света!{17} Настоящий протест покойного XVIII века против здравствующего XIX века! Или несчастному еще долго суждено скитаться незаклятою тенью?.. Г-н Дмитриев приглашает Делиля на полку своей библиотеки, – и затем идет бесконечный ряд рондо, начинающихся и оканчивающихся фразою: «Делиль! ты не поэт!»; в средине рондо очень удачно размещены приличные доказательства, что Делиль был поэт и что его не признают теперь таким только по развратности настоящего века. Впрочем, г. М. Дмитриев в французах XIX века, не в пример прочим европейским народам, признает еще некоторую нравственность. Послушайте:
Но к чести Франции и к чести просвещенья,
Еще в сынах ее остаток уваженья
К тебе, к другим певцам хранится и поднесь.
В них есть какая-то врожденная им спесь,
С которой классиков, чтецами позабытых,
Они считают всё в великих, знаменитых.
У них Расин, Вольтер и Севинье сама —
Всё слава нации, всё образцы ума;
И самый Буало, их строгий воспитатель;
Не слушают его, а все законодатель!..
Сам Александр Петрович Сумароков, в какой-нибудь сатире или эпистоле, не мог бы выражаться обстоятельнее, и доказательнее, и более звучными, гладкими и гармоническими стихами! Мы думаем, что такой род стихов, напоминающий доброе старое время, – самый приличный для защиты Делиля против безнравственности и разврата настоящего времени. Сверх того, что за наивность в доказательствах! – Послушайте еще немножко:
…Они перед Мольером
Доныне фимиам жгут полною рукой;
Их Лафонтен доднесь пленяет простотой;
Они забыли их, как моду двух столетий,
Но уважают.
Хорошо уважение: забыли, не читают, но уважают! Впрочем, истинная побудительная причина этой прозаической элегии-сатиры не Делиль, а другие певцы, именно российские, которые еще ниже и Делиля:
…Когда уж наши деды,
Сражаясь с языком, достигнувши победы
И поле славы нам очистив наконец,
И те не возмогли свой удержать венец —
Чего ждать будет нам?..
А! вот что!.. Но кто же эти вы, почтенные господа «инкогнито»? Об истинных талантах старого времени нечего хлопотать: их, может быть, мало или и совсем не читает публика, но заслуги их литературе, их труды известны всем, занимающимся дельно отечественною литературою; их имена стали историческими; о гениальных людях еще менее нужно хлопотать: они и без ваших хлопот бессмертны. Что же касается до вас, господа «инкогнито», – не спрашивайте, «чего ждать будет вам?» – вы уж дождались своего и вам больше нечего ждать…
После рифм г. М. Дмитриева, во втором ряду стихотворений «Одесского альманаха», особенно замечательны стишки гг. Степанова, Щеткина, Раича и Струйского. К этому же второму ряду должно отнести и отрывок из перевода «Энеиды» г. де Ларю. Когда перевод напечатается вполне, г. де Ларю окажет им великую услугу русской публике в пользу развития ее эстетического вкуса: тогда все, сравнив «Илиаду» с «Энеидою», поймут разницу между великим, самобытным, свежим, целомудренным, в своей возвышенной простоте, созданием художественной древности, – и между щеголеватым, обточенным, но мертвым и бездушным подражанием. Сравнения очень полезны для разумных выводов и результатов: все понимают достоинство и красоту человеческого стана, но возле красивого человека поставьте орангутанга – и красота первого будет еще виднее…
Но в «Одесском альманахе» есть третий ряд стихотворений, который нам кажется лучше обоих прежних. К нему мы относим шесть новогреческих песней, дышащих наивною поэзиею народной фантазии и прекрасно переведенных г. Протопоповым; грациозное, проникнутое чувством, хотя и шутливо написанное стихотворение «Городок» г. И. К.{18}, впрочем, кроме последнего куплета, который портит эту прекрасную пьеску; и, наконец, два маленькие стихотворения, подписанные буквою М. и отличающиеся художественностию формы, напоминающей подражания древним Пушкина{19}. Выписываем лучшее из них – «Сон»:
Когда ложится тень прозрачными клубами
На нивы спелые, покрытые скирдами,
На синие леса, на влажный злак лугов,
Когда над озером белеет столп паров
И в редком тростнике, медлительно качаясь,
Сном чутким лебедь спит, на влаге отражаясь,
Иду я под родной соломенный мой кров,
Раскинутый в тени акаций и дубов,
И там, с улыбкой на устах своих приветных,
В венце из ярких звезд и маков темноцветных,
И с грудью белою под черной кисеей,
Богиня мирная, являясь предо мной,
Сияньем палевым главу мне обливает
И очи тихою рукою закрывает,
И, кудри подобрав, главой склонясь ко мне,
Лобзает мне уста и очи в тишине.
Издание «Одесского альманаха» очень красиво. Печать делает честь провинциальной типографии; только бумага не совсем ей соответствует. Две виньеты и шесть картинок, прекрасно сделанных, составляют важное украшение книжки. Сверх того, к ней приложены ноты на песню Кольцова «Если встречусь с тобой», музыка г. Глинки.
Другое имя муз.
Жалею, – конечно, и читатели «Аонид» будут жалеть вместе со мною – что любезный мой Д – в, который издал приятные свои стихотворения под именем «И мои безделки», не прислал мне ничего для сей первой книжки.
в восьмую долю листа (лат.). – Ред.
В эпоху Белинского первыми отечественными альманахами считали издания Карамзина: «Аглаю» (кн. 1–2, 1794–1795) и «Аониды» (кн. 1–3, 1796–1799). Однако ранее, в 1771 г., вышел альманах «Российский Парнас», изданный Херасковым.
Критик здесь не точен, так как до «Полярной звезды» издавались альманахи «Свиток муз» (кн. 1–2, 1802–1803), «Маленький летучий альманах на 1819 год» и др.
Альманах «Полярная звезда» (кн. 1–3, 1823–1825), издававшийся Рылеевым и Бестужевым, наиболее четко выражал общественно-литературную программу декабризма. На его страницах публиковались также произведения Пушкина, Грибоедова, Жуковского, Баратынского, Вяземского, Дельвига, Хомякова и других. Подробную характеристику «Полярной звезды» см. в статье и комментариях В. А. Архипова, Я. Л. Левкович и В. Г. Базанова в кн.: «Полярная звезда, изданная А. Бестужевым и К. Рылеевым». М. – Л., Изд-во АН СССР, 1960, с. 803–982.
Альманах «Северные цветы» (кн. 1–8, 1825–1831), редактором которого до 1831 г. являлся Дельвиг (он же с 1827 г. был его издателем), в известном смысле служил трибуной писателям пушкинского круга. Пушкин опубликовал здесь отрывки из «Евгения Онегина», «Бориса Годунова», целиком «Графа Нулина» и др. В «Северных цветах» сотрудничали Баратынский, Жуковский, В. Ф. Одоевский, О. М. Сомов (фактический соредактор альманаха) и др. Последний том альманаха издал Пушкин в пользу семьи скончавшегося в 1831 г. Дельвига.
