Символическая власть — возможность создавать и навязывать определенные социальные представления, модели желаемого устройства общества и государства, власть наименований и классификаций, которая в большинстве стран еще недавно была отделена от политической и экономической, в настоящее время все более концентрируется в руках одних и тех же людей. Владельцы крупных корпораций приобретают средства массовой информации, они во все большей степени контролируют большие информационные группы, присваивая инструменты производства и распространения культурных благ. Объединяя разного рода средства производства «символической продукции»: телевизионные каналы, Интернет-компании, журнальные и книжные издательства, кино- и телестудии и т. д., — они предлагают одинаковую логику рынка для всех. Культурные блага, информация рассматриваются как любой другой товар, а, следовательно, их создание и распространение должны подчиняться общим экономическим регуляторам, главный среди которых — прибыль.
Пели обратиться к российским реалиям, то история формирования поля масс-медиа в конце восьмидесятых — начале девяностых годов дает нам множество примеров, иллюстрирующих «основное противоречие» поля журналистики: высокие профессиональные требования и признание в среде образованной публики и самих журналистов (символический капитал) противостоит требованиям рынка с его стремлением к прибыли любой ценой (экономический капитал). Достаточно вспомнить случаи с НТВ, ТВ-6 или с «Независимой газетой». Российские медиа формировались при участии частного капитала: альянс крупных компаний со СМИ дал несколько известных медиа-корпораций, главными владельцами которых стали Б. Березовский и В. Гусинский[1]. Известно, что им удалось объединить в своих руках телерадиокомпании, газеты, журналы, информационные агентства, средства Интернета. Вес экономической составляющей в успехе этих медиа-корпораций соперничал с политической и символической, причем «газеты влияния» соседствовали с массовыми коммерческими изданиями и программами, в попытке завоевать максимально широкие доли рынка СМИ.
П. Бурдье стремится разрушить миф о демократичности рыночных законов в применении к культуре. Он показывает, что в противовес представлению о том, что рыночная конкуренция ведет к бесконечному разнообразию предложения, на деле мы наблюдаем постоянную стандартизация культурной продукции (особенно этот процесс затрагивает телевидение и прессу). Большие информационные группы, стремясь к сокращению затрат и увеличению прибыли, ставят на поток производство развлекательных телепрограмм, сериалов, «глянцевых» журналов и т. д., при этом, желая ни в чем не уступить конкуренту, они производят продукцию того же типа. Борьба за расширение аудитории, за рейтинг приводит к коммерциализации культуры и к тому, что распространитель начинает диктовать творцу. Для П. Бурдье логика получения максимальной прибыли за минимальные сроки несовместима с идеей культуры. В течение многих столетий художники боролись за автономию творчества, пытаясь оторваться от диктата заказчика, но сегодняшняя коммерциализация культуры отбрасывает художника назад, отрицает его независимость. «Мне хотелось бы доказать, — пишет П. Бурдье, — что поиск немедленной максимальной прибыли вовсе необязателен, когда речь идет о книгах, фильмах или картинах… Отождествлять стремление к максимальной прибыльности с поиском максимально широкой аудитории — значит рисковать потерять уже имеющуюся публику, относительно узкую аудиторию тех, кто много читает, часто ходит в музеи, театры и кино, которых не могут заместить новые, случайные читатели и зрители <…> Инвестиции в производителей и продукцию „высокого качества“ могут быть рентабельными — даже экономически — в среднесрочной перспективе (если, конечно, система образования будет продолжать эффективно работать)»{5}
Логика культурного производства все более подпадает под влияние логики функционирования телевидения и других средств массовой информации с их тенденцией к получению быстрой прибыли, захватом новых рынков, обращением к максимально широкому зрителю и читателю. Причем этот процесс затрагивает не только «зрелищные» области культуры, но и «высокую» литературу, художественную критику и социальную науку. Так, социология и философия больше не представляют собой области закрытые для журналистов. Они все более вторгаются в гуманитарные исследования, предлагая свое видение тех или иных профессиональных проблем, вынося свои суждения по поводу отдельных ученых и их взглядов. Более того, журналисты, желающие создать себе имидж интеллектуалов, стремятся пригласить на свою передачу ученых, организовать дискуссию и т. п. С другой стороны, многие интеллектуалы, исследователи, университетские преподаватели сами стремятся попасть на экран телевизора или на страницы газет, чтобы получить внешнюю, независимую от их профессиональной среды поддержку своим идеям. Появились так называемые «медиатические интеллектуалы»{6}, представляющие собой завсегдатаев различных «интеллектуальных» теле- и радиопрограмм. «Для некоторых из наших философов (и писателей), — замечает П. Бурдье, — „быть“ значит быть показанным по телевизору, т. е. в итоге быть замеченным журналистами или, как говорят, находиться на хорошем счету у журналистов (что невозможно без компромиссов и самокомпрометации)»[2].
«Медиатизация» социальной науки является индикатором ее слабой автономии: журналисты и телеведущие, некомпетентные с точки зрения специфических научных норм, имеют возможность влиять на нее от имени гетерономных принципов, решая какие проблемы являются важными, а какие нет, кто может быть экспертом, кто «блестящий» ученый, а кто «устарел». Взаимодействие журналистов и интеллектуалов содействует стиранию границ между этими группами, а также вносит изменения в определение интеллектуала, ученого. На месте исследователей на экранах телевизоров все чаще появляются «публицисты»: лица, обладающие учеными степенями, которые стремятся сделать карьеру новыми средствами, с помощью внешней поддержки и легитимации со стороны масс-медиа. Поле СМИ подчиняет проблематику социальных исследований медиатической логике, и ставит, таким образом, социальные науки на службу себе. Помимо положительного эффекта, который может дать публичное обсуждение социальных проблем в средствах массовой информации, вторжение журналистов в данную область имеет еще и негативные последствия: логика производства сенсации, постоянное стремление к новому, отсутствие необходимой компетенции приводит к разного рода перекосам. «Наиболее интеллектуальные из этих новых производителей „знания“ [журналистов — H.Ш.] находят в возникновении „нового“ неожиданную возможность деклассировать самых авторитетных интеллектуалов, ученых, чей авторитет в течение длительного времени наводил на них страх»{7}. В поле социальных наук ведется постоянная «политическая» борьба за научное доминирование. Цель этой борьбы не есть нечто заданное: ее формулировка сама по себе есть ставка в борьбе. Побеждают в ней те, «кому удалось навязать такое определение науки, согласно которому наиболее полноценное занятие наукой состоит в том, чтобы иметь, быть и делать то, что они имеют, чем они являются, или что они делают»{8}. Масс-медиа осуществляют тираническое вмешательство в ноле науки, поскольку опираются на внешние культурному производству политические и экономические силы. Журналисты пытаются диктовать ученым форму и содержание суждений, выступая от имени «широких масс» и демократии, однако под демократией часто подразумевается потребительский рейтинг и поиск новых рынков сбыта продукции.
Объективируя собственную позицию в отношении масс-медиа и в особенности телевидения, П. Бурдье обращается к анализу нескольких передач с его участием. Он обращает внимание на то, что логика построения передач не оставляет исследователю возможности раскрыть свои взгляды, поскольку существуют ограничения во времени, в выборе словаря (ориентация на широкую публику не позволяет использование точной научной терминологии), в манере представления материала (связанной с концепцией передачи). Он показывает тенденцию к сокращению «пространства дебатов», выражающуюся не только в сокращении времени, выделяемого телевидением на обсуждение социально значимых тем, но и в сокращении круга лиц, допускающихся к такому обсуждению. Одним из пороков аналитических передач, в том числе, с участием ученых и экспертов, П. Бурдье считает их «короткую память». Этот феномен имеет два проявления. С одной стороны, многие передачи и статьи основаны на сиюминутных событиях и их анализе вне исторического контекста. Они игнорируют предшествующие события, да и не считают нужным отслеживать их развитие. Заранее предполагается, что к материалу возвращаться никто не будет. С другой стороны, аналитики, приглашенные СМИ, выступают с прогнозами: политическими, экономическими и прочими, — за которые они не несут никакой ответственности. Сбылись ли прогнозы или нет — это редко интересует журналистов. Масс-медиа страдают своего рода амнезией. Однако, даже с учетом всего сказанного, П. Бурдье считает необходимым для ученого использовать власть масс-медиа, чтобы, с одной стороны, донести результаты своих исследований, а с другой — утвердить независимость аналитического и критического дискурса науки.
