если не перестанем быть простыми пользователями и потребителями контента. Именно поэтому для Ловинка так важен опыт тактических медиа в 1990-х и альтерглобалистских форумов в нулевые, когда политика становилась одновременно попыткой редизайна социальности через эксперименты с технологиями.
В российском контексте эти вопросы и проблемы приобретают новое звучание. С одной стороны, у нас не так очевидна корпоративная гегемония – более актуальны попытки поставить интернет под контроль государства на фоне скромного молчания индустрии. С другой стороны, критика Ловинка глубже, чем просто ворчание на властные институты. В своих эссе – особенно последних двух-трех лет – он занимается своего рода феноменологией и одновременно генеалогией цифровой повседневности: тем, как технологии воздействуют на наши привычки, на внимание, на отношение ко времени, телу и, в конечном счете, субъективности. Делая предметом своего исследования интернет, Ловинк в итоге говорит о проблеме субъекта внутри цифрового капитализма и о самой возможности социальности, когда ее локусом оказывается смартфон. Эти проблемы актуальны в разных контекстах: проникновение смартфонов и интернета в России – давно свершившийся факт, и вопрос о том, как социальность и возможность организованного действия меняются и подстраиваются под потоки данных из приложений на смартфоне, в конечном итоге становится универсальной проблемой. Если же ее наложить на вопрос политической организации – еще одна idée fixe Ловинка – то мы получаем достаточно аналитического пространства, но не для ответов, а для новых вопросов. Это видно и по языку книги: Ловинк многие предложения заканчивает вопросительным знаком. Его теория слишком хорошо знает свои слабости, слишком давно знакома с успехами и провалами медиа-активизма, чтобы бомбардировать нас универсальными тезисами.
Предисловие к русскому изданию. Общество социального
Добро пожаловать в статус-кво. Наш любимый интернет можно описывать как «вывернутую наизнанку гидру с сотней задниц», но ладно уж, это всего лишь обычное уродство или, как говорил Дэвид Робертс, «куча раздражающих ментальных телодвижений, пытающихся напоминать идеи, союз ресентимента и нетерпимости, который приводит в движение эрозия привилегий белого человека». Нас не ждет референдум об «Интернексите». Интернет никуда не денется, и мы в нем застряли. Наши приложения толком не могут отметить нарастающее утомление и кажутся нам осенней тропой, о которой писал Кафка: едва став чистой, она через мгновение снова завалена листьями. Ни одна проблема не решена. Быстрый возврат к привычному ходу вещей после скандала с Cambridge Analytica в марте 2018 является в этом смысле показательным. Почему на горизонте до сих пор нет жизнеспособных альтернатив основным платформам? Как говаривал Антонио Грамши, «старое уже умирает, а новое еще не может родиться; в этом междуцарствии возникает множество разнообразнейших патологий».
Непреодолимый соблазн свайпинга, апдейтов и лайков кажется сильнее, чем когда-либо. Когда мы говорим о пользователях как о жертвах Силиконовой долины, то это уже не звучит убедительно. «Колючая проволока остается невидимой», как однажды написал Евгений Морозов. Грозные силы, возникающие в наших лентах новостей, больше не производят на нас впечатления. На бумаге глобальные вызовы кажутся невероятными, но это никак не влияет на повседневные привычки. Вместо того чтобы взглянуть грозным силам прямо в глаза, мы теряем дар речи. Мы живем в крайне плоскую эру, когда нет ни героев, ни мифов. Мы уставились в черный ящик и размышляем о бедности сегодняшнего внутреннего мира. Стоит ли считать повсеместное использование социальных медиа компенсацией за веберианское расколдовывание мира? Недовольство социальными медиа, может быть, и возрастает, но что указывает на то, что времена действительно меняются? Мы читаем лишь о моральном банкротстве Силиконовой долины: от манипуляций методами поведенческих наук до фейковых новостей и мегаприбылей.
У каждого своя причина избегать этих вопросов. Вслед за Славоем Жижеком можно заявить, что мы знаем, что социальные медиа – это зло, но все равно продолжаем их использовать. И пока корпорации в одночасье превращаются в Бегемотов со своей странной инфраструктурой и скрытым от глаз влиянием, наше понимание динамики подобных процессов плетется где-то позади. Этот разрыв – современная инкарнация того, что когда-то называлось «цифровым барьером». Мы, простые смертные, замечаем только явные политические проблемы и толком не понимаем, в чем состоит долгосрочный эффект таких невидимых изменений, как, например, переход искусственного интеллекта Google от принципа поиска к принципу рекомендации. Сегодня большинство людей в интернете общается через мобильные приложения, а не через браузер, и это наводит на размышления о том, что «смерть веба наступит не как драматичная утрата, а как постепенное угасание потребности в нем».
После того, как эффект новизны улетучился, а пользовательская база стабилизировалась, интернет-культура приближается к кризису среднего возраста. В отличие от тех, кто ностальгирует по 1990-м, мы не можем сказать, что она когда-либо переживала период счастливой молодости. Нет, это был брак в молодом возрасте, каковой до сих пор практикуется в большинстве незападных культур, – со всеми вытекающими ограничениями. Кто еще осмеливается говорить о «новых» медиа? Только невинные сторонние комментаторы иногда употребляют этот в прошлом многообещающий термин. Как осмыслить эту романтическую тоску по первым дням интернета, когда все придумывали виртуальную реальность, интерфейсы были кривоватыми, а вокруг творили пионеры нет-арта? Возможное объяснение мы находим у Клода Леви-Стросса: «Человек творит великие дела только в начале; истинную ценность имеет только первый шаг, все последующие действия полны нерешительности и сожалений, они направлены лишь на то, чтобы пядь за пядью возвращать себе уже освоенную территорию» [1].
Я рад представить первую антологию своих работ на русском языке, которые были отобраны и переведены Дмитрием Лебедевым и Петром Торкановским. Эти эссе были написаны в период с 2006 по 2018 годы, когда использование интернета росло впечатляющими темпами. В этот период произошел переход от партиципаторной культуры веб 2.0 с ее блогами и онлайн-видео к эпохе монополий современных социальных платформ. В этих эссе я рассматриваю три ключевых понятия для моих исследований и активистских инициатив: медиа, сети и платформы. Каждый из этих терминов имел определяющее значение в определенное десятилетие. Если в 1980-х я занимался организацией альтернативных медиа, связанных с автономистскими социальными движениями, то, став теоретиком медиа, в начале 1990-х я оказался вовлечен в работу «ризоматических» компьютерных сетей, в которых искусство смешивалось с активизмом. Тогда я продвигал идею «интернет-критики» с главным двигателем в виде до сих пор действующей рассылки nettime. После защиты докторской диссертации по «критической интернет-культуре» в Мельбурне в 2002 мне представилась уникальная возможность создать собственный небольшой исследовательский центр – Институт сетевых культур в Амстердаме. После множества проектов по критическому изучению онлайн-видео, цифрового издательства, Википедии, биткойна и блокчейна вся эта работа вступила
