называя их слабыми и проч. Он росту более, нежели среднего, черноглаз, нос довольно велик, румянец неровный и бакенбард густой. Говорит скоро, с жаром и перебирает всех строго. Сожалеет, что не умел воспользоваться от своих сочинений, и называет их своею деревенькою. Дмитриев росту высокого, волосов на голове мало, кос и худощав. Они живут очень дружно и обращаются просто, хотя один поручик, а другой генерал-поручик. Прощаясь со мной, просил меня, чтоб я чаще к нему ходил{16}.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Третьего дня я сделал второй визит г. Карамзину, и принят им столь же хорошо, как и в первый. Севши в вольтеровские свои кресла, просил он меня, чтобы я сел на диван, возвышенный не более шести вершков от полу, где, как карла перед гигантом, в уничижительнейшем положении, имел удовольствие с час говорить с ним. Г-н Карамзин был в совершенном дезабилье: белый байковый сюртук, нараспашку, и медвежьи большие сапоги составляли его одежду. Говоря о новых французских авторах (которых я очень мало знаю), советовал мне читать новейшие романы, утверждая, что ничем не можно столь себя усовершенствовать в истине, как прилежным чтением оных. Советовал мне сочинять что-нибудь в нынешнем вкусе и признавался, что до издания «Московского журнала» много бумаги им перемарано и что не иначе можно хорошо писать, как писавши прежде худо и посредственно. Журнал его скоро выйдет новым тиснением{17}. – Комнаты его очень хорошо убраны, и на стенах много портретов французских и итальянских писателей; менаду ними заметил я Тасса, Метастазия, Франклина, Бюффлера, Дюпати и других беллетристов. Сколь он ни добр, сколь характер его ни кроток, но имеет многих неприятелей, которые из зависти ему вредить стараются. Некто сочинил на него следующую глупую эпиграмму:
Был я в Женеве, был я в Париже:
Спесью стал выше, разумом ниже.
А на «Безделки» его также кто-то сделал стихи:
Собрав свои творенья мелки,
Француз, из русских, надписал:
«Мои безделки»,
А ум, прочтя, сказал:
Немного дива,
Лишь надпись справедлива{18}.
Г-н Дмитриев, почитатель и друг Карамзина, думая, что последние стихи сочинены Шатровым, отвечал на них:
Коль разум чтить должны мы в образе Шатрова,
Нас, боже, упаси от разума такого{19}.
Занимательная статья г. Струговщикова «О Шиллере и Гете» заключена прекрасным переводом известного стихотворения Гете: «Богиня фантазии».
«Сиротинка», – рассказ князя Одоевского, можно упрекнуть в не совсем естественной идеализации быта деревенских крестьян, наподобие того, как они идеализируются в дивертисманах, даваемых на наших театрах. Впрочем, видно, что этот рассказ еще первый опыт нашего даровитого писателя на новом для него поприще, к которому он еще не успел привыкнуть. Но недостатки этого рассказа вполне выкупаются его прекрасною и благородною мыслию и целью.
Статья гр. А. Толстого: «Артемий Семенович Бервенковский»… Но мы лучше не будем о ней говорить…{20} Honni soit qui mal y pense…[1]
Теперь о стихотворениях. Тут помещена целая повесть в стихах Жуковского: «Капитан Бопп», представляющая чтение весьма назидательное. Кроме того, есть стихи графини Ростопчиной, князя Вяземского, гг. Коренева, Тургенева, Языкова и Бенедиктова. Стихотворение г. Бенедиктова «Ревность» принадлежит к разряду невероятных стихотворений. Представляем его на суд наших читателей так, как оно есть, без всяких замечаний:
Есть чувство адское: оно вскипит в крови
И, вызвав демонов, вселит их в рай любви,
Лобзанья отравит, оледенит объятья,
Вздох неги превратит в хрипящий вопль проклятья;
Отнимет все – и свет и слезы у очей,
В прельстительных власах укажет свитых змей,
В улыбке алых уст – гиены осклабленье
И в тихом шепоте – ехидное шипенье!
Смотрите – вот она! – Улыбка по устам
Ползет, как светлый червь по розовым листам;
Она – с другим – нежна! Увлажены ресницы,
И взоры чуждые сверкают, как зарницы,
По шее мраморной! Как молнии скользят
По персям трепетным! Впиваются, язвят,
По складкам бархата медлительно струятся
И в искры адские у ног ее дробятся,
То брызжут ей в лицо, то лижут милый след:
Вот – руку подала! Изменницы браслет
Не стиснул ей руки! Уж вот ее мизинца
Коснулся этот лев из модного зверинца
С косматой гривою! Зачем на ней надет
Сей ненавистный мне лазурный неба цвет?
Условья нет ли здесь? В вас тайных знаков нет ли,
Извинченных кудрей предательные петли,
Вы, пряди черных кос, задернутые мглой,
Вы, верви адские, облитые смолой,
Щипцами демонов закрученные свитки,
Снаряды колдовства, орудья вечной пытки!
Странно! эти невероятные стихи почему-то напомнили нам эти превосходные стихи Лермонтова:
Какое дело нам, страдал ты или нет?
На что нам знать твои волненья,
Надежды глупые первоначальных лет,
Рассудка злые сожаленья?
Взгляни: перед тобой играючи идет
Толпа дорогою привычной:
На лицах праздничных чуть виден след забот,
Слезы не встретишь неприличной.
А между тем из них едва ли есть один,
Тяжелой пыткой не измятый,
До преждевременных добравшийся морщин
Без преступленья иль утраты!..
Поверь: для них смешон твой плач и твой укор
С своим напевом заученным,
Как разрумяненный трагический актер,
Махающий мечом картонным…{21}
Да, воля ваша, а издать хороший альманах, альманах без балласта, без статей уродливо-безобразных, оскорбляющих и вкус и смысл, без хлама посредственности и ничтожности, – издать такой альманах в наше время очень трудно! При добровольных вкладах всякое даяние благо; тут выбор невозможен; лепту от усердия не отвергают, хотя бы эта «лепта от усердия» означала ни больше ни меньше, как желание отделаться от просьб чем-нибудь. Каким бы талантом и каким бы вкусом ни обладал составитель альманаха, но не в его воле, не в его возможности отделаться от невероятных стихов вроде «Ревности» и невероятной прозы вроде «Артемия Семеновича Бервенковского»…
Позор тому, кто дурно об этом подумает… (фр.). – Ред.
Ср. слова Репетилова об Удушьеве («Горе от ума», д. IV, явл. 4), см. примеч. 29 к статье «Сто русских литераторов… Том третий». Вместе с тем это намек на статью Ф. В. Булгарина «Ничто, или Альманачная статейка о ничем» (альманах «Новоселье» на 1833 г.).
«Русский Икар» — рассказ К. П. Масальского; «Призрак», рассказ Б. М. Федорова; «Раскольник» – «повесть первой половины XVII столетия» B. И. Панаева; «Киевские ведьмы» — рассказ О. М. Сомова (псевдоним: Порфирий Байский); «Омар и просвещение» — статья Ф. В. Булгарина; «Воспоминания» — Н. И. Греча.
Смешные сказки Барона Брамбеуса – повести О. И. Сенковского «Незнакомка» и «Большой выход у Сатаны».
«Михаил Никитич Романов», отрывок из трагедии «Борис Годунов» М. Е. Лобанова; «Отрывок ив драматической поэмы» — М. П. Погодина; «Домовой» — стихотворение Е. Ф. Розена; «Стихи на новоселье» — Д. И. Хвостова; «Две розы» — А. С. Норова; «Полдень в Венеции» — Е. П. Занцевского.
В «Новоселье» на 1833 г. были помещены басни Крылова (из кн. IX): «Пастух», «Белка», «Мыши», «Лиса», «Волки и Овцы».
См. анализ первой и второй книг «Новоселье» в рецензии на второе их издание – наст. изд., т. 8.
Об этом Белинский, начиная с «Литературных мечтаний» (см. наст. изд., т. 1, с. 121–123), писал неоднократно.
В альманахе «Вчера и сегодня», кн. 1, были помещены «Отрывок из начатой повести» («У графини В*** был музыкальный вечор…») и «Другой отрывок из начатой повести» («Я хочу рассказать вам историю женщины…») Лермонтова.
Белинский цитирует стихотворение Лермонтова с теми пропусками (вероятно, цензурного происхождения), которые были в альманачной их публикации. Ср. стих 12: «К престолу вечному аллы»; 23: «Что, если я со дня изгнанья». В стихе 35 «бездомный» заменено на «бездетный».
Рассказ «Собачка» – первый в цикле под заглавием «Эпизоды Теменевской ярмарки, или Воспоминания странствующего актера», с посвящением М. С. Щепкину, от которого автор и услышал эту историю. По свидетельству Щепкина (см.: «Записки актера Щепкина». М., 1938, с. 133), многое Соллогубом было «даже… смягчено». Белинский цитирует с незначительными отклонениями от текста рассказа; курсив принадлежит ему.
