Кроме собственно очерков Дона, составляющих легкие, поверхностные, красноречивые и решительно ничтожные фельетоны, в книге г. Филонова есть три ученые статьи: 1) О книге капитана Чуйкевича: «Подвиги казаков в Пруссии» – статья, принадлежащая к разряду библиографических трудов, бывших в такой славе лет восемь тому назад. 2) «Войсковой атаман Степан Ефремов», статья, представляющая несколько любопытных документов{10} и несколько нравственных размышлений в таком роде: «Так пал человек, сильный и могучий властелин Дона, богатый и славный атаман! Сколько изумляет он нас в своем счастии, столько сокрушает своим несчастием. [1] Не мог вместить атаман своей силы и власти, не устоял, захотел большего и пал, никем не увлекаемый к падению. Такова судьба сильных мира сего!..» 3) «Учебные заведения на Дону, 1790–1807 годы». Об этой статье скажем несколько слов.
Описание прежнего положения местных училищ – дело важное и близкое автору, как учителю. Тут мог выразиться его взгляд на ученье и на самые начала образованности, его понятия об отношении школы к жизни, о потребностях народа, принимающего образование, и пр. В прошлом месяце мы видели, с какой мыслью приступил к подобному же труду г. Фирсов, в статье о пермских народных училищах, и какие живые, гуманные, существенно дельные воззрения выразил он в очерке этих училищ. Ничего подобного не находим мы в статье г. Филонова об учебных заведениях на Дону. В статье этой именно проявилась старая метода кропотливых и мертвых изысканий, не оживленных решительно никакой идеей. В громадных размерах, примененная к предметам обширным, эта метода еще имеет свои достоинства, в смысле произведения точных указателей, справочных книг, сборников сырых материалов. Но в размерах микроскопических в применении к предметам частным и, главное, без сознания того отношения, которое должны иметь эти части к своему целому, – труды, составленные по такой методе, просто забавны. Мы помним, с каким неудержимым смехом читали мы года два тому назад книжку г. Семевского, весьма важно и наивно утверждавшего, что в Великолуцком уезде прежде свадьбы бывает сватанье, сговор и девишник, на котором песни поют, и что он, г. Семевский, составил сборник великолуцких пословиц, вроде: «ученье свет, а неученье тьма»; «старый друг лучше новых двух» и т. п. Мы долго не могли вспомнить без смеха, как это г. Семевский ходит по Великолуцкому уезду и собирает такие редкие пословицы…{11} Теперь г. Филонов, записывающий все, что найдет нового и любопытного для него на Дону, – напомнил нам г. Семевского. Говорят, что г. Семевский в последнее время напечатал несколько замечательных ученых трудов и уже занял почетное место в ряду почтенных деятелей нашей науки. Мы этого и ожидали, и то же самое можем предсказать г. Филонову: несмотря на свою юность, он скоро может сделаться почтеннейшим деятелем русской науки, и только мы будем по-прежнему, со свойственным нам легкомыслием, смеяться над кропотливыми изысканиями, которых последнее слово – благоговение к красноречию какого-то Оридовского и удивление, что учитель-француз плохо писал по-русски… Посудите, в самом деле, каковы должны быть плоды изысканий г. Филонова, которого занимают вот какие вещи. «В 1804 году на акте училища присутствовали дворянство, генералитет и другие любители просвещения. Ученики говорили речи на французском и немецком языках», и пр. (стр. 152). «26 мая 1805 года посетил училище преосв. Арсений, епископ Воронежский, вместе с войсковым атаманом Платовым… Будучи убеждены, что любопытно все, относящееся к детству учебного заведения, мы решаемся привести те речи, которые говорены учениками и учителем главного училища в помянутое посещение» (стр. 154). И затем приводятся речи!.. «Кабинет естественной истории к 1805 году состоял из 274 вещей, математический – из 19 нумеров», и пр. «Подробнее о кабинетах не смеем ничего сказать…» (стр. 159). Отчего такая несмелость – неизвестно.
Весьма учеными и добросовестными изысканиями пахнут также следующие строки, заключающие в себе описание церемониала открытия гимназии в 1805 году:
Войсковой атаман Платов, генералитет, штаб-офицеры, член университета, директор, учителя и ученики – собрались в доме войсковой канцелярии, где прочтены были приличные пункты из «предварительных правил народного просвещения». Затем началось церемониальное шествие в соборную церковь для выслушания литургии, шествие в следующем порядке: ученики, учителя, директор училища с членами университета, войсковой атаман о войсковыми чинами. Литургию совершал соборный протоиерей Алексей Оридовский; во время многолетия государю императору и августейшему дому произведена была пушечная пальба; по окончании литургии священство с крестом, в предшествии хоругвей, отправилось в тот же войсковой дом, где совершено было водоосвящение… и т. д. (стр. 168).
Занявши таким образом целую страницу перечнем обыкновенного и никому особенно не интересного церемониала, г. Филонов говорит: «Впрочем, нас не столько занимает церемониал, сколько речи и слова, произнесенные при этом случае», и распространяется, как мы уже сказали выше, в похвалах красноречию Оридовского, приводя даже целиком его слово… Далее – имена учеников, перечень учебников, описание торжественного акта, опять с речами учителей и словопрениями учеников, сведения о числе учащихся и, наконец (о смелость!), замечание о недостатках тогдашних училищ. И так исписано сорок страниц… Но и самые сведения об учащихся и ученье так и несут затхлой схоластикой и мыльной реторикой наивнейших ученых вымирающей старины. Вот, например, факты.
«Число учащихся на Дону в четырех училищах (в первые годы нынешнего столетия) представляет довольно светлую картину, – говорит г. Филонов. – Сравнив показания наши с показаниями г. Воронова, мы остаемся в сладком убеждении, что преимущество останется за донскими училищами. Вот исчисление». И действительно, по исчислению оказывается, что в 1805 году на Дону было учеников 462, тогда как, по «Обозрению училищ петербургского округа» г. Воронова, в 1802 году было в Архангельской губернии 152, в Олонецкой 163, Псковской 386 и пр. (стр. 166). Не говорим уж о том, что г. Филонов не потрудился вывести пропорцию учащихся на число жителей, без чего никакое сравнение невозможно… Где ж г. Филонову до таких тонкостей: он, я думаю, полагает, что Сибирь населеннее Саксонии, потому что в Сибири три с половиною мильона жителей, а в Саксонии только два. Он, как по всему видно, филолог и библиограф; следовательно, ему позволительно не иметь ни малейшего понятия о требованиях сравнительной статистики. Но вот что любопытно: какой непостижимый оборот принимает патриотизм у г. Филонова! Ему сладко, видите ли, быть убеждену, что в 1802 году в Вологодской губернии менее училось народу, чем в Земле донских казаков! Что же тут особенно сладкого, и чем объяснить странность вкуса нашего «юноши, по седьмому году взятого…» и пр., смотри выше…
В объяснении недостатков учения в 1805–1807 годах автор «Очерков Дона» является до того наивным, что внушает невольное подозрение, – не воспитан ли он по методе г. Миллера-Красовского, в принципе: не рассуждай… Принцип этот выражается у него в двух явлениях: во-первых, он никак не может перевернуть предмет на разные стороны и открыть сущность дела под внешней оболочкой; а так, – какой стороной вещь пред ним ляжет, та только сторона и отразится в его сознании, – и уж дальнейшего движения и работы в уме не ждите. Во-вторых, если дело идет о старших, начальниках, учителях, преданиях, предписаниях и т. п., то хотя бы они показались ему и прямо дурной стороной, но он старается закрыть и уничтожить эту сторону увесистым силлогизмом, в виде такого булыжника: «А все-таки они старшие», или: «А все-таки они учители, – стало быть, во всяком случае лучше нас, и, следовательно, не надо попускать в себе развиваться мысли о дурных сторонах их…» О том, до какой степени сильны в г. Филонове оба эти явления (несомненные признаки воспитания и принципах г. Миллера-Красовского), могут свидетельствовать следующие факты.
У г. Филонова приводится несколько документов, свидетельствующих, что многие, при всем желании учить своих детей, не имели возможности отдавать их в училище по бедности, а другие бежали от ученья, ужасаясь обращения учителей и всех училищных порядков. В одном донесении директора даже прямо говорится: «А народ, скудостию отягощенный, хотя и желает учить детей, но ежедневные домашние нужды их от того отвлекают: один пасет овец, другой в кузнице помогает отцу, а третий на пашню уехал» и пр. И все эти факты приводят г. Филонова к тому заключению, что в народе не было любви к просвещению. «Мы обязаны сознаться, – говорит он, – что в народе понятия о просвещении были самые жалкие» (стр. 186). Ну, конечно: понятия народа виноваты…
