Оставя в стороне ребяческую мысль этого стихотворения, кто, однако же, не согласится, что оно вылилось из души и полно чувства?
Теперь скажем по нескольку слов о женщинах-писательницах, явившихся в последнее время. Елисавета Кульман оставила после себя претолстую книгу, свидетельствующую о ее необыкновенно возвышенной душе, страстной к изящному и умевшей через строгое и основательное изучение обрести в эллинской поэзии осуществленный идеал этого изящного, но вместе с тем свидетельствующую и о том, что любовь к поэзии и способность понимать ее и наслаждаться ею не всегда одно и то же с талантом поэзии…{16} Г-жа Павлова (урожденная Яниш) обладает необыкновенным даром переводить стихами с одного языка на другой; с равным успехом переводит она с английского, немецкого и французского языков на русский и с русского языка на немецкий и французский. Жаль только, что этому превосходному таланту г-жи Павловой переводить не соответствует ее талант выбирать пьесы для перевода. Так, например, с английского она перевела на русский несколько шотландских и английских народных баллад, которые, несмотря на превосходный перевод, не могут иметь на русском никакого значения именно потому, что они – народные. На немецкий язык, вместе с некоторыми пьесами Пушкина, перевела она некоторые пьесы гг. Языкова и Хомякова и тем самым, несмотря на превосходный перевод, отбила охоту у немцев интересоваться русскою поэзиею. И в то же время г-жа Павлова с таким удивительным искусством передала на французский язык, стихами, «Полководца» Пушкина и «Орлеанскую деву» Шиллера. Одним словом, если б способность выбора соответствовала ее таланту, г-жа Павлова своими превосходными переводами усвоила бы себе прочную славу не в одной только русской литературе{17}. – Графиня Е. П. Ростопчина, выступившая на литературное поприще с 1835 года,{18} в первых опытах своей поэтической деятельности обнаружила много чувства и одушевления, при отсутствии, впрочем, какой бы то ни было могучей мысли, которая проникала бы собою все ее произведения. То, что в стихотворениях графини Ростопчиной может иным показаться мыслию, есть не что иное, как отвлеченные понятия, одетые в более или менее удачный стих. Это особенно заметно в ее последних стихотворениях (начиная с 1837 года по сие время), в которых нельзя узнать прежнего стиха даровитой стихотворицы и в которых все мысли и чувства кружатся, словно под музыку Штрауса, и скачут, словно под музыку модного галопа, или около я автора, или в заколдованном кругу светской жизни, не выходя в сферу общечеловеческих интересов, которые только одни могут быть живым источником истинной поэзии. – В 1839–1840 годах были изданы, в прозаическом русском переводе, стихотворения графини Сары Толстой, писанные ею на немецком, английском и французском языках. Эти стихотворения понятны только в целом и в связи с жизнию юной стихотворицы, похищенной смертию на восьмнадцатом году ее жизни. Все эти стихотворения проникнуты одним чувством, одною думою, и то чувство – меланхолия, та дума – мысль о близком конце, о тихом покое могилы, украшенной весенними цветами… У Сары Толстой это монотонное чувство и эта однообразная дума высказались поэтически. Стихотворения Сары Толстой нельзя читать как только произведения поэзии, но и вместе с тем как поэтическую биографию одной из самых странных, самых оригинальных, самых поэтических, и по натуре, и по судьбе, и по таланту, и по духу, личностей. Это прекрасное явление промелькнуло без следа и памяти… Да и кому нужда у нас замечать такие явления, не состоящие ни в каком классе?.. Может быть, в этом случае, заслуженная известность Сары Толстой много потеряла от того, что ее стихотворения изданы не для публики, а для тесного круга ее родных и знакомых, и притом в довольно плохом переводе и с дурно написанным предисловием…{19} – К замечательным явлениям последнего времени русской литературы принадлежат повести г-жи Жуковой. В них много чувства, и они отличаются прекрасным рассказом: вот их неотъемлемые достоинства. Но вместе с тем они чужды иронии, жизнь в них представляется не в ее собственном цвете, а раскрашенная розовою краскою поддельной идеализации, и оттого характеры действующих лиц иногда не выдержаны, а иногда и вовсе ложны, и замечается отсутствие целого при прекрасных частностях. Одним словом, даровитая г-жа Жукова принадлежит к тому разряду писателей, которые изображают жизнь не такою, какова она есть, следовательно, не в ее истине и действительности, а такою, какою им хотелось бы ее видеть. Но при всем этом в повестях г-жи Жуковой уже видно как бы невольное стремление, вследствие духа времени, – искать сюжетов в действительной современной жизни и заботиться о естественном изображении подробностей быта и ежедневной жизни героев, сообразно с их положением в обществе и степенью их образованности. Вообще, главное достоинство повестей г-жи Жуковой – теплота чувства, и главный их недостаток – отсутствие такта действительности{20}.
Нельзя сказать, чтоб в повестях Зенеиды Р-вой русская повесть достигла талантом женщины своего полного развития, чтоб она стала выражением созревшей мысли и верною картиною современного общества; но в то же время нельзя не сказать, что ни одна из русских писательниц не обладала такою силою мысли, таким тактом действительности, таким замечательным талантом, как Зенеида Р-ва. Созданная ею повесть, как ее талант и жизнь, остановились на полудороге и не дошли до своего полного и конечного развития{21}. Мы не хотим и упоминать о полноте чувства, которою проникнуты повести Зенеиды Р-вой; это должно само собою подразумеваться, когда дело идет о сильном таланте: какого же порядочного математика хвалят за способность комбинировать и соображать? И потому мы прямо приступим к тому, что составляет существенное достоинство повестей Зенеиды Р-вой, – к их мысли.
В истинно поэтических произведениях мысль не является отвлеченным понятием, выраженным догматически, но составляет их душу, разлитая в них, как свет в хрустале. Мысль в поэтических созданиях – это их пафос, или патос. Что такое пафос? – страстное проникновение и увлечение какою-нибудь идеето. Отсюда происходит и слово «патетический». Что называется «патетическим» в драме? – Энергия раздраженного чувства, которое бурными волнами огненной речи изливается из уст действующего лица. В таких монологах всегда видно трепетное, страстное проникновение действующего лица тою идеею, которая составляет собою невидимую пружину всей его деятельности, всей энергии его воли, готовой на все для достижения своей цели. Вот этот-то пафос и составляет собою базис и фон творений всякого замечательного поэта. Что же составляет пафос повестей Зенеиды Р-вой? Без сомнения, любовь, ибо все ее повести основаны исключительно на одном этом чувстве. Но любовь есть понятие слишком общее, которое у всякого истинного таланта должно принять более или менее индивидуальный оттенок или представляться под особенною точкою зрения. Посему мало сказать, что любовь составляет пафос повестей Зенеиды Р-вой: надо прибавить – любовь женщины. Все повести этой даровитой писательницы проникнуты одним страстным чувством, одною живою идеею, одним могучим созерцанием, не дающим покоя автору и тревожно его наполняющим, созерцанием, которое можно выразить такими словами: как умеют любить женщины и как не умеют любить мужчины.
Итак, основная мысль, источник вдохновения и заветное слово поэзии Зенеиды Р-вой есть апология женщины и протест против мужчины… Обвиним ли мы ее в пристрастии, или признаем ее мысль справедливою?.. Мы думаем, что справедливость ее слишком очевидна и что нам лучше попытаться объяснить причину такого явления, чем доказывать его действительность.
Окинем беглым взглядом содержание всех повестей Зенеиды Р-вой. Первая – «Идеал»{22}. Прекрасная, исполненная ума, души и сердца женщина, закабаленная волею родных в позорное рабство продажного брака, обращает всю силу страстного стремления своей любящей натуры на восхитившего ее своими созданиями поэта и потом самым ужасным для себя образом узнает, что этот поэт, этот ее идеал, бессовестно играл ею, завлекая ее мнимою своею взаимностию. Это открытие стоило ей злой горячки и потом полного разочарования в возможности какого бы то ни было счастия на земле; а поэту, идеалу, это ровно ничего не стоило – он остался здоров и счастлив вполне… Вот каковы мужчины в любви! А женщины? – посмотрите, как описывает автор своим цветистым и энергическим языком состояние бедной, разочарованной героини ее повести:
Я видела молодую птичку в весне ее жизни: она в первый раз выпорхнула из теплого гнезда; ей представились небо, красное солнце и мир божий: как радостно забилось ее сердце, как затрепетали крылья! Заранее она обнимает ими пространство; заранее готовится жить и с первым стремлением попадается в руки ловчего, который не оковывает ее цепями, не запирает в клетке, нет, он выкалывает ей глаза, подрезывает крылья, и бедная живет в том же мире, где были ей обещаны свобода и столько радостей; ее греет то же солнце, она дышит тем же воздухом, но рвется, тоскует и, прикованная к холодной земле, может только твердить: не для меня, не для меня! Если б заперли ее в железную клетку, она бы исклевала ее и пробилась на волю или, метаясь, израненная острием железа, без сожаления рассталась бы с остальною половиною жизни, когда лучшая половина у нее отнята. Но она не в клетке; не крепкие стены окружают ее; она свободна, и между тем вечная мгла, вечное бездействие – вот удел моей птички! Вот удел Ольги!
