Честь создания русского романа принадлежит Нарежному. Он уже думал о новом направлении в этом роде поэзии прежде, чем еще дошел до нас слух о знаменитом шотландском барде. Нарежный видел общее пристрастие к чтению романа, видел, что оно совершенно естественно и необходимо вытекает из настоящего порядка вещей, и решился обратить на пользу это обстоятельство, решился дать роману такое направление и содержание, чтобы чтение его не было пустою забавою или праздным препровождением времени, а имело другое, гораздо более дельное и важное значение. Он обратился к народному источнику и стал изображать жизнь не в идиллическом и сказочном ее интересе, но так, как она есть, с ее действительными радостями и горестями, со всем, что есть в ней высокого, пошлого и смешного… Уроженец Малороссии, он обратил особое внимание на сынов ее, наблюдал их нравы, изображал частную жизнь и мелкие домашние интересы их, разоблачал тайные разнообразные пружины действий человеческих, и все это выполнял с поразительной истиной и простотою, какой ни у кого до него не было заметно. Его «Бурсак» и «Два Ивана» до сих пор не потеряли цены своей, и последнее произведение даже с честию выходит из сравнения с повестью Гоголя (о ссоре Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича), имеющею тот же сюжет. Романы Нарежного до сих пор не были у нас оценены по достоинству. Встретивши с самого начала холодный прием в публике, они были забыты потом, заслоненные грудой романов, более удовлетворявших вкусу общества, хотя и стоящих гораздо ниже по своему художественному достоинству. Но во всяком случае произведения Нарежного принадлежат к числу немногих отрадных явлений, назначенных украшать собою историю русской литературы. Он опередил свой век в истинном понимании значения романа, он предупредил Гоголя со всею новейшею натуральною школою – в простом безыскусственном изображении природы и русского быта. По следам Нарежного пошли и другие писатели. В 1829 г. явился «Иван Выжигин» г. Булгарина, – роман, который почему-то считают многие первым собственно русским романом. Он имел громадный успех. Вскоре после него г. Булгарин издал «Димитрия Самозванца», «Петра Выжигина», «Мазепу» и еще несколько романов, но успех каждого последующего произведения был менее предыдущего… В романах этого писателя заметна наблюдательность, уменье составить несколько недурных очерков, но в целом они далеко не удовлетворяют современным требованиям вкуса и критики. О нем можно привести слова Марлинского (в статье о романе: «Клятва при гробе господнем»): «Не Русь, а газетную Россию изобразил он нам. Мастер в живописи подробностей, естественный в теньеровских сценах, он натянут там, где дело идет на чувства, на сильные вспышки страстей… Русских у него едва видно, и то они теряются в возгласах или впадают в карикатуру»{1}.
Непосредственно за г. Булгариным явился Загоскин с своими романами: «Юрий Милославский», «Рославлев», «Аскольдова могила» и др. Он показал более искусства в представлении характеров, более уменья придать занимательность своим лицам и возбудить к ним участие, более искусства в драматических сценах, весьма часто встречающихся в его романах. Но его исторические романы страждут анахронизмом; в них также нет общности, нет идеи, воодушевляющей все сочинение и проведенной во всех частях ее: это ряд отдельных очерков, но это не картина народной жизни, не стройное поэтическое целое, восстановляющее перед нами целую минувшую эпоху. Самый выбор предметов обнаруживает уже как в г. Булгарине, так и в Загоскине отсутствие правильного взгляда на истинное достоинство романа. Эпохи, подобные 1612 и 1812 гг., когда все частные, личные отношения умолкали и сливались в одном, общем деле отечества, совсем неудобны для романа, который именно должен представить нам частные интересы домашней жизни и для которого поэтому гораздо лучше годятся времена междоусобий и внутренних волнений.
Эту истину хорошо понял и воспользовался ею г. Лажечников. Он представил нам в «Последнем новике» картину завоевания русскими Лифляндии и обвил пружину действия вокруг таинственной личности новика – шпиона, вовлеченного в преступление против великого Петра, спасшегося от казни и поклявшегося посвятить жизнь свою на служение родине и для получения прощения от царя. В «Ледяном доме» изобразил он нам борьбу русского барства с тиранством Бирона. В «Басурмане» описал судьбу человека, заброшенного в чужую землю и его борьбу с противоположными, с незнакомыми для него нравами и понятиями… Оттого интерес романов Лажечникова достигает высшей степени, увеличиваемый необычайным искусством его изложения и поразительною верностью характеров; но, к сожалению, полному очарованию здесь вредит иногда двойственность интриги и слишком вольное вторжение вымысла в область истории.
Можно бы теперь еще упомянуть о Марлинском как одном из предшественников Полевого. Но он сам, говоря о Полевом, замечает между прочим о себе, что «исторические повести Марлинского, в которых он, сбросив путы книжного языка, заговорил живым русским наречием, служили только дверью в хоромы полного романа».
Печатается по изданию Полного собрания сочинений Н. А. Добролюбова в шести томах, Гослитиздат, М. 1934, т. 1, стр. 528–534.
Рукопись можно датировать началом 1855 г. Впервые опубликована (со значительными искажениями) под названием «О русском романе» в Полн. собр. соч. Н. А. Добролюбова под ред. М. К. Лемке, СПб. 1912, т. I, стр. 34–44.
По этой части мы можем указать только на соч. Кошихина «О России в царствование Алексея Михайловича» и на соч. крестьянина Посошкова.
Пыпина – статья о старинных романах, в XII № «Совр.», 1854 г.
Статья А. А. Бестужева-Марлинского о романе Н. А. Полевого «Клятва при гробе господнем», впервые опубликованная в «Московском телеграфе» в 1833 г., № 15, 16, 17 и 18; цитируется Н. А. Добролюбовым по тексту Полн. собр. соч. А. Марлинского, изд. 4-е, СПб. 1847, т. IV, ч. XI.
