Только то останется истинным сокровищем, дорогим достоянием науки, что выйдет чистым из горнила душевного, из сознания нашего, – единственно возможной пробы, когда дело идет о предметах высшего духовного значения. Но если вам выдают за истину такие понятия, которые противоречат вашему сознанию, разуму, чувству, – неужели вы примете их потому только, что сулят вам их во имя науки? Не может быть, если вы человек не легкомысленный и не тщеславный», и пр.
Переведем эти идеальные фразы на простой язык; они будут значить вот что:
«Вы хотите учиться, потому что сознаете себя недостаточно образованным. Но не думайте, что наука должна расширить ваш взгляд, иначе сгруппировать знакомые вам предметы, представить их вам в новом свете, сделать доступными вашему сознанию такие предметы, которых вы прежде не сознавали, возбудить в вас новые сочувствия и новые антипатии, неведомые вам прежде. Нет, вовсе нет! Вы должны принимать из науки только то, что постоянно будет согласоваться с вашим сознанием, разумом, чувством – на той степени, на которой они стоят при начале ваших занятий наукой. Поэтому, ежели вам говорят, что земля движется вокруг солнца, что солнце больше земли, а некоторые звезды, видимые вами, еще больше солнца, и т. п., – «неужели вы поверите этому потому только, что всё это говорят вам во имя науки? Не может быть, если вы человек не легкомысленный и не тщеславный». Точно так и в мире нравственных начал, – ежели вы стоите на той степени развития, до которой дошел г. Дымман в своей «Науке жизни»{7} или г. Миллер-Красовский в своей педагогике,{8} – то, пожалуйста, и оставайтесь при своем, ежели только вы человек не легкомысленный и пр. Пусть наука толкует вам о разных филантропических понятиях в воспитании, пусть представляет теорию новых общественных отношений, основанных на честности и правде, а не на угождении всякому и не на обезличении самого себя. Вы не должны принимать подобных внушений, потому что в вашем сознании есть уже противоположные начала; а если вы им измените, то покажете, что вы человек легкомысленный или тщеславный».
Какое торжество для г. Дыммана, для г. полковника П. С. Лебедева,{9} для г. Баркова, для всех возможных Митрофанушек нашего времени!{10} Господин Ю. Савич в «Атенее» разрешает им не учиться, не верить науке, презирать ее, если только она осмелится сказать что-нибудь вопреки их единичному сознанию и чувству. Если сознание и чувство откупщика заставляет его считать гибелью для государства распространение трезвости; если сознание и чувство американского плантатора велит ему считать святым и неприкосновенным делом угнетение негров; если взяточник находит в своем сознании и чувстве уголовные обвинения против людей, порицающих взятки, то правы эти люди, отвергая всякие логические убеждения, выработанные общественными науками! По г. Савичу, следует восхищаться ими, как людьми не легкомысленными и не тщеславными. Да что уж говорить об этих людях! Авторитет г. Савича разрешает всякому недорослю – не учиться и презирать науку. Зачем же, в самом деле, учиться, ежели я из науки не смею и не должен принимать ничего, не согласного с тем, что теперь я знаю и чувствую? В чем же будет состоять мое приобретение? Гораздо лучше довольствоваться универсальной, бездоказательной истиной, которой, к великому огорчению г. Савича, не оказывается ни в одной философской системе, да заняться самосознанием, «в котором выражается высшее органическое единство сознательной идеи», – как выражается не совсем понятно г. Савич на стр. 286.[2]
Вообще г. Ю. Савич в своем идеализме заносится так далеко, что совершенно теряет из виду человеческие потребности и всякие условия здравого смысла. Он ужасно крепко держится на своей бездоказательной истине, и, в самом деле, нисколько не доказывает ее. Зато реторика у него в большом ходу, и он прибегает к ней даже там, где вовсе этого не нужно. Например, неужели нельзя было объяснить достоинство человека проще и спокойнее, чем как делает это г. Савич в следующих строках («Атеней», стр. 284):
Не может быть ничего прекраснее, ничего выше и благороднее человека! Всмотритесь только поглубже в него, и вы согласитесь со мною; всмотритесь, как светлый луч божественной сущности прошел через материю в бесконечных мириадах жизненных форм, все подчиняя безусловно и безответно непреложным законам своим, и только в лице человека, сам озарив себя светом своим, узрел, распознал себя, почувствовал бога[3] – стал человеком. Сколько света льется отсюда!.. Так вот где душа человека – заветная колыбель добра, правосудия, разума и любви! Но боже праведный! как отступились от тебя люди твои, как дурно пользуются они свободой и разумом – лучшими дарами твоими!.. Сколько втуне протекло веков, ничем себя не отметивших или постыдно прославленных самозабвением человека, непониманием божественных истин, злоупотреблением свободы и разума… Да, много зла вопиет о правосудии, и было бы, кажется, довольно одной истории человечества, чтоб получить право отрицать в человеке и душу и разум божественный… Сам затоптал себя в грязь человек, сам отвернулся от бога своего и отрекся от себя, а истина все-таки светит в душе его, и не закрыть ее никакими софизмами. Но пора проснуться! пора заглянуть нам поглубже в себя, пора нам разведать, откуда нам этот свет и отчего, хоть при случайно вызванном блеске его, так тревожно бьется сердце, так робко шепчутся страсти, смиряется дерзкая мысль и смутно, неловко становится человеку, как будто стыдно самого себя… Счастливые[4] минуты! кто вас не знает, кто не отметил вас хоть раз в своей жизни?..
Вместе с красноречием г. Савич отличается и замысловатостью, которая в иных местах грозит даже перейти в глубокомыслие. Например, послушайте, как г. Савич объясняет отношение разума к материи – числовыми сравнениями:
Отнимите одну часть от единицы, и единица превратится в часть; отнимите все части, и единица превратится в 0, где вы не найдете ни конца, ни начала. Так и здесь: единичность с одной стороны, безграничная общность – с другой, а части являются посредниками между тем и другим, между всеобщим и единичным. Читатель, пожалуй, в шутку может упрекнуть меня, что я привел к нулю безграничную общность разума; но если, оставив шутки, всмотреться в значение нуля, то нетрудно будет убедиться, что нуля не существует ни в смысле целого, ни в смысле частей, хотя его непостижимое существование не менее того реально.
Не угодно ли, в самом деле, всмотреться в «непостижимое реальное существование несуществующего нуля»? Какая прекрасная задача после сытного обеда, для лучшего пищеварения! И какое торжество для бездоказательной, универсальной истины, открытой г. Савичем в «Атенее»!.. Недаром же он восклицает в своей статье: «Здесь истина, здесь она – во всем величии красоты и могущества своего! А мы, как слепцы, бродили вокруг», и пр. … Опять следуют те же уверения, что все ищущие доказательств для истины – дураки круглые…
И однако – странное дело! – у этих самых дураков, у этих несчастных, не понимающих универсальной истины, г. Савич нашел теорию, которая ему не нравится только потому, что она слишком уж высока и идеальна!.. Вы, конечно, не верите этому, потому мы еще раз приведем слова самого г. Савича. Он излагает теорию, которую принимают, по его словам, материалисты (разумей: глупцы), – и вот как заставляет он их высказывать свои убеждения (стр. 275):
У нас теперь, как недавно выражался кто-то, на первом плане стоит человек и его прямое, существенное – благо. Мы убедились (!), ято абсолютного ничего нет, а все имеет значение и достоинство только относительное. А чтоб мы были честны, великодушны и справедливы, нам довольно только знать, что мы находимся в кровном родстве с человечеством; не нужно нам для этого ни ваших принципов, ни душ, с какими-то врожденными понятиями о добре и зле. Это все для нас слишком абстрактно. Добро и зло – понятия относительные; не то хорошо, что нравится мне одному, но то, что и вам и всем приходится по сердцу; а где всем хорошо, там, поверьте, и нам с вами будет недурно. Вот вам и абсолютно хорошее, и тем же путем можете найти даже и абсолютно злое, о чем наши философы, кажется, и не догадывались. Действовать каждому за всех и всем за каждого – вот наш принцип, и ведет он нас не к ложному счастью.
Изложив мысли противников, г. Савич представляет и свои опровержения – вот в каком роде:
Прекрасное правило, если это действительно правило, а не просто громкая фраза; но ею прикрывается, к несчастью, такая пустота, такая tabula rasa, что мы решаемся разоблачить ее и показать изнанку той блестящей мантии, в которую драпируется наш век. Мы никогда не сомневались в таком чувстве, которое забывает о себе для всех, которое предпочитает благо общее своим собственным интересам; мы верили всегда в плодотворность подобного чувства, но знали его только как исключение ив общего правила, тщательно отмечаемое в числе редких исторических примеров; никто бы никогда не решился основать на нем солидарность человеческих отношений, и следует для этого искать другого, более надежного основания.
