И все-таки писатель не чувствовал удовлетворения романом. К середине 30-х годов все больше появляется у него сомнений в правильности выбранной им позиции и, главное, как уже говорилось, сомнений в возможности воплотить в реальной жизни мечту об идеальном устройстве человеческого общества.
Мысль Жионо вступала в противоречие с той реальностью, которую писатель упорно отвергал: реальностью политики, войн, социальных конфликтов, экономического кризиса. В его сознании такие понятия, как мир, родина, приобретали иной смысл, нежели у большинства его современников, и это не могло не приводить подчас к драматическим недоразумениям. Еще в «Голубом Жане» Жионо писал: «Когда я вижу реку, я говорю «река»; когда я вижу дерево, я говорю «дерево»; я никогда не говорю «Франция». Быть французом — в этом нет ничего великого (il n'y a pas de gloire). Великое лишь в том, чтобы жить». Вряд ли это могло вызвать сочувствие у многих соотечественников писателя. Между тем «малую родину», холмы, реки и луга Прованса, Жионо любил преданно и беззаветно.
Пацифизм Жионо был полным и безусловным. В то время когда опасность фашизма становилась все более очевидной, когда война вновь стала реальностью в Абиссинии, в Испании, французские пацифисты меняли свои позиции. Это было особенно заметно в журнале «Эроп», созданном в 1923 г. именно как один из центров пацифистской мысли. Его основатель Р. Роллан шел в 30-е годы к признанию возможной (а в определенных условиях и необходимой) войны с фашизмом, в защиту Советского Союза. Для Жионо же всегда слишком живыми, страшными оставались воспоминания о той, совсем недавней войне, которая унесла миллионы человеческих жизней и в которой он сам вынужден был участвовать.[1]
Еще в 1931 г. Жионо написал роман «Большое стадо», одно из лучших произведений французской антивоенной литературы, достойной занять место рядом с произведениями Барбюса, Доржелеса, Дюамеля.
Жионо не только сторонился столичной литературной жизни (в Париж он приезжал лишь в случае необходимости; его сотрудничество в журнале «Вандреди» («Vend- redi») в 1936–1937 гг. было непродолжительным и не слишком активным). Он сознательно отклонял от себя и соблазны прямого политического действия, не принимая участия в антифашистских и антивоенных митингах и конгрессах европейской интеллигенции. В то время когда во Франции не было, пожалуй, ни одного достаточно известного писателя, который не побывал бы в Советском Союзе, Жионо в 1936 г. не принял предложения приехать в нашу страну.
Писатель признавал лишь один вид деятельности политической и социальной — тот, который был направлен против войны. В 1937 г. на страницах «Нувель ревю франсез» Жионо публикует статью «Отказ от повиновения» — прямой призыв к сопротивлению готовящейся войне. В ней главная роль отводится опять-таки крестьянам. Это они, отказавшись поставлять продовольствие армии и городам, могли бы помешать войне. В статье Жионо высказывал мысли, которые многим тогда казались выражением едва ли не коммунистических идей: войны не являются неизбежными катастрофами, их устраивают капиталистические правительства; нельзя покончить с войнами, не покончив с капиталистическим государством.
Если на фоне революционной антивоенной литературы «Большое стадо» прошло почти не замеченным критикой, то писания и действия Жионо накануне войны вызвали серьезную реакцию. Писатель приветствовал Мюнхенский договор, ложно восприняв его как мирное урегулирование европейских проблем; когда же объявили всеобщую мобилизацию, он стал призывать к забастовкам, а за то, что рвал мобилизационные афиши-предписания, он был арестован и подвергнут тюремному заключению, хотя и ненадолго. Большую роль в его освобождении сыграл протест ряда выдающихся писателей Франции (в том числе Луи Арагона, Франсуа Мориака, Андре Жида и других). Вместе с тем позже — после поражения Франции и установления режима Виши — поведение Жионо вызвало возмущение прогрессивной писательской общественности. Коллаборационистом в точном смысле слова Жионо не был, но несколько его высказываний и публикаций (в частности, статьи «Триумф жизни» в журнале «Жерб») давали основания для морального осуждения писателя. Впрочем, Жионо был лишь последователен в своей мысли и в оценке происходящих событий. Обращение маршала Петена, этого престарелого героя Вердена, к старинным доблестям французов, к молодежи, прежде всего сельской, нашло у Жионо естественный отклик. Об этом очень точно писал Ж. Геенно: «Поражение Франции — это его триумф, триумф Жионо… Я же говорил вам, — резюмировал он, — «Возвращение к земле», и «Молодежь», и «Ремесла». Кто говорил вам об этом, если не я, Жионо?» По словам Геенно, Жионо жаловался на неблагодарность Петена, который не сделал его одним из первых лиц режима, например министром пропаганды.
Критика была суровой, но в общем справедливой.
После освобождения страны Жионо провел несколько месяцев в тюрьме, а возвратившись к себе в Маноск, оказался в своеобразном вакууме: Национальный комитет писателей (CNE) занес его имя в черный список, и Жионо надолго был отторгнут от своих читателей.
Война, поведение людей в мрачные годы фашистской оккупации не прошли для Жионо бесследно. Определенные изменения во взглядах и в художественной манере писателя, наметившиеся еще перед войной, дали основание говорить о начале нового периода в его творчестве.
Жионо, как и раньше, оставался решительным противником городской цивилизации, он продолжал обращаться к жизни французской провинции, которая, однако, утрачивает в его глазах значительную часть своих преимуществ. Существенно меняется взгляд Жионо на человека; теперь его героями становятся не столько люди, настойчиво тянущиеся к добру и к радости, сколько люди эгоистичные, подчас жестокие, несущие в себе инстинкты зла и разрушения. Таков, в частности, герой романа «Большие дороги» (1951), «артист», бродяга и карточный жулик. В конце романа он «просто так» убивает жалкую, никому не нужную, полузабытую старуху, и это в конце концов оказывается «главным моментом его жизни», таким, какой выпадает на долю далеко не каждому; «он удачно воспользовался жизнью!».
Меняется стиль романов Жионо — в них теперь нет пронизывающего его ранние произведения лиризма. На страницы романов выходит История — конкретные события современности (правда, лишь в качестве отдаленного «фона»: в «Больших дорогах», например, упоминается происходящая во Вьетнаме война) и история в прямом смысле слова — то, что происходило в прошлом, в частности, как мы видим, во Франции и Италии первой половины XIX в.
Меняется сама концепция «большой» прозы Жионо. Он вынашивает план серии (или цикла?) из двадцати-тридцати томов, т. н. «хроники», к которым, однако, можно отнести лишь 6–7 романов, написанных в 50-60-е годы. К числу «хроник» следует отнести такие романы, как «Сильные души», «Большие дороги», «Безумное счастье» и др. Мы же позволим себе остановиться здесь только на двух произведениях Жионо 50-х годов — романах «Гусар на крыше» и «Польская Мельница», вошедших в настоящий сборник.
Над «Гусаром на крыше» Жионо работал несколько лет; собирал материалы, изучал исторические документы. Есть свидетельства, что идея романа родилась у него еще в 1934 г., но вероятнее всего, что тогда лишь появился интерес к Италии: Жионо узнал, что предки его матери были итальянцами, выходцами из Пьемонта, а дед даже принадлежал к одной из карбонарских вент. Некоторую роль, может быть, сыграло и то, что «корни» его любимого писателя, Стендаля, тоже итальянские. Об этом стоит упомянуть уже потому, что «Гусар на крыше» — наиболее «стендалевский» роман Жионо. В нем легко проглядывается влияние «Красного и черного» и особенно «Пармской обители» с ее главным героем Фабрицио дель Донго.
Вкратце содержание романа сводится к тому, что некто Анджело Парди, молодой гусарский полковник, итальянец, пробирается из Франции, куда он был вынужден бежать из-за преследований австрийской полиции, на свою родину. Его путь лежит по Провансу, в котором свирепствует эпидемия холеры.[2] На каждом шагу Анджело подвергается смертельной опасности; при кажущейся простоте сюжета романа Жионо удается держать внимание читателя в напряжении, воссоздавая атмосферу страшной катастрофы, охватившей, кажется, всю землю: в романе нет почти ничего, что позволяло бы надеяться на возможность иной, нормальной человеческой жизни за пределами Прованса.
Техника письма в «Гусаре на крыше» другая, нежели в ранних произведениях Жионо. Можно предполагать, что здесь в какой-то степени сказался опыт американского романа, весьма популярного во Франции в послевоенные годы. Но не только. Первые страницы чем-то напоминают экспозицию романа Сартра «Дороги свободы» с их «симультанным» нанизыванием событий, развертывающихся в разных странах накануне войны. У Жионо в то время, как Анджело странствует по выжженным солнцем пустынным холмам Прованса, вспышки холеры обнаруживаются одновременно то в одном, то в другом месте на юге Франции: странной смертью умирает служанка молодой госпожи де Тэюс, страшная смерть наносит внезапные удары в Оранже и Авиньоне, в Арле, Маноске, Ниме и других городах; в Тулоне врач-инспектор военно-морского флота тщетно пытается быть принятым адмиралом, чтобы предупредить его о надвигающейся опасности. В мрачную драму вовлекаются все новые люди. Из текста романа почти совсем исчезают абзацы, создастся единый непрерывный поток повествования.
