В ситуации потери ценностных ориентации, зыбкости этико-эстетических ориентиров практически единственным адекватным средством восприятия мира можно считать личные пусть не всегда осмысленные, отрефлексированые ощущения и переживания автора. По отношению к ним все прочее является переменной, акциденцией.
Не смотря на все многочисленные голоса скептиков, ощущение поколения у молодой-новой литературы есть, пусть оно и раздроблено, но в тоже время объединено общей задачей, общей исторической миссией. Помимо этого есть и тяга к совместному симфоническому высказыванию. И пусть пока оно не сложилось, но «надеюсь, что накапливается энергия, возникают новые имена, и новая литература состоится» — заявил Захар Прилепин в интервью Владимиру Бондаренко (Завтра, № 41 от 10.10.2007). Высказываний подобного рода озвученных в последние годы, можно привести сколь угодно много. А значит все это не просто так, значит, они свидетельствуют о становлении новой реальности.
«Новый реализм» — это не какое-то искусственное объединение писателей под стягом некоего манифеста, а естественное движение литпроцесса.
Понятно, что позиции «нового реализма» крайне уязвимы. Но здесь следует понимать, что это не есть что-то существующее в законченном и сложившемся виде. Мы совместно пишем книгу, складываем сюжет, наделяем нашего героя определенными чертами. Он растет, эволюционирует как самостоятельно, так и ведомый нашими усилиями. В случае «нового реализма» критик, как и писатель, формирует новую реальность, пытается структурировать ее.
Давайте писать эту книгу вместе, строить литературный дом, воспитывать ребенка, а не открещиваться от него всеми возможными путями.
О ЦЕННОСТНЫХ ИЗМЕРЕНИЯХ «НОВОЙ» ПОЭЗИИ
Если бы деревья могли говорить, они бы молчали. Они молчат.
Иван Марковский (один из поэтов, опубликованных в антологии)
Все содержащееся под обложкой антологии с заглавием “Девять измерений” оказалось здесь неспроста. Есть общая концепция, определен сюжет актуального развития литературы. Каждый включенный текст есть важный кирпичик в конструкции единого здания, изъять который нельзя.
Антология вообще — далеко не простая книга, а тем более та, которая предложена нашему вниманию, ибо организована она по совершенно особым принципам. Илья Кукулин в предисловии-манифесте обращается с защитительным словом к гипотетической аудитории, в котором он развенчивает традиционные стереотипы, сложившиеся у читателей и критиков. Кукулин утверждает, что нужна особая форма, не совсем привычная, в которую можно было бы втиснуть “не устоявшийся, меняющийся на глазах ландшафт”, то есть придать этому самому ландшафту удобоваримую форму — “особую конструкцию антологии”.
Конструкция, конструирование — слишком много механистичных слов. Возможно, они и обоснованны, ведь речь идет о подобии Вавилонской башни. Хотя Илья Кукулин и открещивается от буквальной трактовки метафоры “вавилон” применительно к современной поэзии, на наш взгляд, именно буквальное понимание здесь и напрашивается. Смешение языков, шок, когда все рушится и никто ничего не видит, не слышит, не понимает. Воспринимается лишь гул разлома, разрушения, сливающийся в эпитете “новое”. Гул, да в воздухе стоит взвесь из пыли, по неясным контурам которой кто-то пытается что-либо разглядеть — обрести чаемое “новое”.
Говоря о современной молодой поэзии, лучшее средство (именно его избрал Кукулин) — пользоваться различного рода глубокомысленными метафорами, проводить аналогии, сравнения, например, с серебряным веком. Исходя из задач сравнения, легко обнаружить больше точек сходства, чем различий. Да и особый кастинг можно устроить: одни подходят, другие нет.
Структура антологии имеет сверхзадачу — отразить современный литературный ландшафт — “комбинацию многих несогласных точек зрения”. При этом необходимость потребления этого продукта очень витиевато и наукообразно обоснована. Кукулин говорит, что “современная русская поэзия, особенно молодая, регулярно оценивается как замкнутая, “тусовочная”, маргинальная, разрушающая традиционную эстетику”. Традиция, сбившаяся в кучу ссылок, цитат, каких-то аллюзий, для этого “нового” — в лучшем случае подсобный материал либо круг с особой разметкой для метания дротиков. Традиция мертва, а вместе с ней прежняя поэзия. Конструкторы антологии пытаются доказать этот тезис, помещая в ее структуру как авторов, которые утверждают свою неотделимость от традиции (выбор М. Амелина, Б. Кенжеева), так и тех, кто “явно подчеркивают свое существование после конца “великой поэзии”” (И. Кукулин). Их стихи — своего рода “оды на помин” в ожидании Рождества и с заключением: “Вы богооставлены. Аминь” (Павел Белицкий “Зима”). Конец “великой поэзии” — доказанный факт, проиллюстрированный примерами. Такой вот сюжетный ход, завязка интриги. То есть “комбинация несогласных точек зрения” лишь путь к выстраиваемому сюжетом единомыслию, к единственно возможному варианту дальнейшего развития событий — обретению новой поэзии, как переход от силлабического к силлабо-тоническому стихосложению.
Составители этой замысловатой комбинации есть одновременно и участники и “аналитики литературного процесса”. Или, как многие сами себя презентуют: “поэт, прозаик, литературовед” — и все в одном лице. Актуально, поскольку сейчас все, вплоть до шампуня, тяготеет к универсализму.
“Любая поэзия суть неприличное занятие”, — заявляет Дарья Суховей (“Наивные стихи по результатам апреля этого года”). О себе она говорит в первую очередь как о лингвисте, специалисте по современной поэзии. Что ж, специалисту видней, она знакома с предметом. Поэзия действительно неприличное занятие, когда в ее пределах возможно все, даже то, что к поэзии не имеет никакого отношения. Мне же ответят — расширение горизонта, освоение новых, невиданных доселе пространств. А на деле экстенсивная колонизация новых территорий прирастает лишь (в тексте у той же Дарьи Суховей) “корочкой / в носу / от весенней пыли” (“Несуровая”).
Составители антологии пропагандируют основной ее принцип — многосторонность и разнополярность охвата современной молодой поэзии, что основывается на различии выбора и выборщиков. Одни, мол, сторонники “толстожурнальной” поэтической культуры, более традиционалистской, другие — интернет-авторы и т. д. Видимо, эта широта для конструкторского бюро есть свидетельство того, что “новая” поэзия — тенденция, одна из наиболее важных в литературе сегодняшнего дня. Задача антологии — аморфным, растекающимся очертаниям придать завершенную форму и тем самым приобрести право считаться художественным произведением (в чем ужасно хочется отказать многим текстам, вошедшим в ее состав).
Один из в высшей степени знаменательных тезисов Кукулина гласит, что поэзия этого поколения (условно, тридцатилетних) требует “медленного вчитывания и погружения”. Как с этим не согласишься, ведь чтение поэзии вообще по преимуществу происходит при предельно внимательном вчитывании и погружении в текст. Но почему само собой разумеющееся условие потребовало специальной оговорки? Или публика, которую вовремя не спустили с лестницы, освоилась, обнаглела и стала чего-то требовать, чего-то не находить в собранных текстах?
Создается устойчивое ощущение, что работа автора сводится только лишь к конструированию плана, формы, особому виртуальному моделированию, составлению программы, карты, по которой должен пропутешествовать читатель. И все это для того, чтобы упростить задачу того же читателя, а значит, и лишить его возможности самостоятельного построения целостного образа, навязать ему готовый, чаще всего визуальный, шаблон — отстранить от процесса творчества, изгнать в резервацию культурного потребительства.
Новые теоретики добавляют, что текст, для его надлежащего понимания, еще должен быть грамотно откомментирован. По словам того же Кукулина: “Современную поэзию надо объяснять, доводить до понимания даже образованных читателей”. Ну что ж, границы очерчены, флажки расставлены. Если что-то не доходит, воспользуйся услугами мистагога, и он введет тебя в чертоги тайны. Это должно сразу отмести все сомнения.
Императивная установка делает свое дело, и ей начинаешь следовать. Машинально выполняешь рекомендации — обратиться первоначально к комментариям, а не самим текстам. Если же говорить о собственно начинке антологии, о стихах, то по этому поводу вспоминается статья Анны Кузнецовой “О необъяснимом”, опубликованная в журнале “Арион” (2004, № 2). Некоторые тезисы из нее мы позволим себе привести: “поэзия из разговоров о поэзии все время ускользает”; “за поэзию выдаются высказывания, которые никому, кроме автора, ни о чем не говорят”. Думается, нет особой нужды их подробно расшифровывать, ведь смысл здесь очень даже прозрачен. Также и, на наш взгляд, в данной антологии мы имеем дело вовсе не с поэзией, а с неким явлением, которое можно условно именовать как “текст” (вовсе не в категориях семиотики).
