– Любишь ли ты меня? – воскликнул молодой человек в минуту чистейшего восторга любви, в то мгновение, когда души встречаются и отдаются друг другу. – Молодая девушка взглянула на него и молчала.
– О, если ты меня любишь, – продолжал он, – заговори! Но она взглянула на него, не будучи в состоянии говорить.
– Да, я был слишком счастлив, я надеялся, что ты меня любишь; все теперь исчезло – надежда и блаженство!
– Возлюбленный, неужели я тебя не люблю? – и она повторила вопрос.
– О, зачем так поздно произнесла ты эти небесные звуки!
– Я была слишком счастлива, я не могла говорить; только тогда возвращен мне был дар слова, когда ты передал мне свою скорбь…
Немножко детски, немножко сентиментально, а хорошо! Мы по собственному опыту знаем, как сильно и как освежительно действуют на юные души подобные романтические мысли, изложенные таким эпически торжественным языком, с оттенком мистицизма. Но у Жан Поля есть вещи гораздо лучшие и высшие. Такова, например, его пьеса «Уничтожение» (Die Vernichtung), в которой высокая мысль облечена в образы, часто странные и дикие, но тем не менее грандиозные, изложение несколько натянуто, но тем не менее исполнено блеска могучей фантазии. «Сон несчастного под Новый год», которым оканчивается «Антология», принадлежит к числу особенно полезных для юношества пьес, потому что ее дидактизм не чужд некоторого поэтического колорита. Среди мыслей изысканных, среди сравнений натянутых, острот и каламбуров, отличающихся истинно немецкою легкостию и ловкостию, у Жан Поля встречаются мысли глубокие, сравнения верные и оригинальные, остроты меткие. – Вот несколько образчиков:
Умереть за истину не значит умереть за отечество – но за весь мир. Истина, подобно Венере Медичейской, перейдет к потомству в тридцати разных отломках; но потомство их соберет, и из этих дребезгов воздвигнется богиня. Твой храм, вечная истина, теперь вполовину сокрытый под землею, воздвигнется при раскапывании могил твоих мучеников и возвысится над землею; каждая его бронзовая колонна будет попирать любимую могилу.
* * *
Мысль о смерти должна для нас быть средством сделаться лучшими, но не конечною целию; если прах могильный западет в наше сердце, как земля в чашечку цветка, он его уничтожает вместо того, чтоб оплодотворить.
* * *
Когда человек в присутствии моря или гор, пирамид или развалин; когда несчастие встает перед ним, готовое его поразить, – кого призывает он? – дружбу. Когда потоки гармонии прельщают его слух, когда томный свет луны играет на листьях деревьев, когда весна воскрешает природу, – кого он призывает? – любовь. И тот, кто никогда не искал ни той, ни другой, в тысячу раз беднее того, кто их обеих утратил.
* * *
Знаменитые писатели не более одарены творческими способностями, чем другие люди; они одарены только большею смелостию; они, не смущаясь, выворачивают свою душу и показывают себя такими, какими они есть, твердо опираясь на свою знаменитость, между тем как другие краснеют, скрываются и ослабляют главные черты своего характера в своих произведениях.
* * *
Старые эмигранты походят на часы с репетицией, оставшиеся несколько лет незаведенными. Когда подавишь пружинку, из всех часов дня они звонят и повторяют тот час, на котором остановились.
Вообще, из сочинений Жан Поля можно было бы выбрать для перевода на русский язык не одну весьма полезную книжку. Но, должно сказать правду, г. Б., переводчик и издатель «Антологии», не обнаружил особенной разборчивости и вкуса в выборе отрывков из Жан Поля: большая половина его «Антологии» наполнена решительным пустословием, вещами, каких у Жан Поля целые томы и какие могли бы спокойно оставаться в немецком подлиннике, без всякого ущерба для русской публики, даже с большою для нее пользою, потому что чем менее печатного вздора, тем больше публика в выигрыше. Что нашел г. Б. хорошего и достойного перевода вот, например, в этих мыслях:
Дети, супруга – суть горизонтальные и вертикальные корни, привязывающие нас к земле.
* * *
Должно бы тщательно во время собирания винограда выжимать каждую виноградинку, ибо она более не вырастет. Праздники, торжества и радости суть праздники непостоянные; минуты восторга сердечного суть случайные поэтические очерки, которым более не суждено возобновляться, – и в opera seria[3] жизни запрещено на афише заставлять повторять трудные арии.
* * *
Счастлив тот, чье сердце довольствуется одним, другим сердцем и ничего более не желает, ни английского парка, ни opera seria, ни музыки Моцарта, ни картин Рафаэля, ни лунного затмения, ни даже лунного света, ни романических сцен, ни их исполнения.
* * *
Любовь начинает с глаз, как искусство рисованья.
* * *
Гениальные женщины обыкновенно бывают безбожницами, мужчины же гениальные, напротив, всегда больше веруют.
* * *
Нет ничего лучше сердца молодой девушки и свежего масла; только оба со временем делаются горькими.
* * *
Дождевая капля нежно проникает в горную пещеру и увековечивается, превращаясь в крепкое, зубчатое лезвие. Слеза человеческая еще прекраснее. Она прорезывает уязвленное око; но влажный алмаз смягчается, и глаз смотрит за ним вслед: то роса на цветке.
* * *
Дерево, цветы которого весною были убиты морозом, осенью представляет прямую, печальную вершину, но ветви его не приносят плодов.
* * *
Чтоб полюбить человека, довольно подумать об его родителях, детях, об его привязанности и привязанности, к нему питаемой.
* * *
Все, что прекрасно, – тихо. Так лучшие народы суть народы самые мирные. Тяжелая работа убивает бедных детей и бедных народов.
* * *
Юноша падает на колени пред любимой женщиной, чтоб победить ее, как пехота пред кавалериею.
* * *
Подозрение есть фальшивая монета истины.
* * *
Различие мест, занимаемых в обществе, менее угнетает и стесняет великую душу, нежели различие полов.
* * *
Хорошо, что время идет да идет; а то скоро ли дошли бы мы до вечности.
Что все это – сущий вздор, ясно без доказательств, и, повторяем, такими пустяками наполнена большая часть «Антологии». Вероятно, переводчик в этом случае рассчитывал на имя бессмертного гения Жан Поля Рихтера, думая, что под сению этого великого имени и потертая мишура сойдет с рук за чистое золото. Это большая ошибка с его стороны. В наше время имена ровно ничего не значат, и если бы у Шекспира, Байрона, Гете, Шиллера нашлось что-нибудь ничтожное и вздорное, его назвали бы тотчас настоящим его именем. В самом деле, «Фауст» Гете – великое произведение, но «Стелла», «Брат и сестра» и еще многое кое-что из сочинений Гете же – превздорные вещи. Впрочем, и не с таким неискусным выбором, Жан Поль не вытеснил бы французских романов. Не только лучшие, но и сколько-нибудь порядочные романы и повести французские всегда будут читаться больше сочинений Жан Поля, ибо они дельнее их, будучи исполнены интересов настоящего, которое одно важно для живых людей, потому что оно есть последний результат всего прошедшего и непосредственная причина будущего…
Даже в порядочных пьесах Жан Поля встречаются места, при чтении которых невольно восклицаешь:
Уж подлинно Бибрус богов языком пел:
Из смертных бо его никто не разумел{5}.
Поймите, например, смысл вот этих строк: «Готрейх хотя и отправился в высшую школу с обыкновенным небольшим вольнодумством, свойственным незрелому, рано развившемуся юноше, но (однако?) возвратился с сохраненною верою предков и отца своего, от настоящих учителей, научавших сохранять чувство древней богословии от пытливых объяснений толкователей, не обнажая корней пред светом, который содействует в людях, как и в растениях, одному лишь внешнему произрастению». Темноты этого периода никак нельзя приписать неискусству переводчика, потому что г. Б., – должно отдать ему в этом справедливость, – переводит Жан Поля мастерски, не только верно, но еще и ясно, хорошим языком передавая его мысли. И потому в отношении к переводу и вообще редакции «Антологии» нам предстоит сделать только несколько легких замечаний. Во-первых, нам не нравится, что Филарет Шаль в своем «Очерке литературного характера Жан Поля» говорит о трудности переводить Жан Поля на русский язык; во-вторых, нам кажется уж слишком простодушною заметкою, несообразною с духом времени, на отдельных пьесах выставлять: посвящается такому-то или такой-то. Посвящение книги или пьесы кем-нибудь кому-нибудь должно иметь достаточное основание, чтобы не казаться ребяческою проделкою, а эта достаточная причина должна заключаться и в именах посвящающего и того, кому посвящается сочинение, и влажности самого сочинения. Но перевод прозою пьески – с посвящением – это так же наивно, как и стишки какого-нибудь поэта, над которыми красуется: посвящается и пр. На 14-й странице мы встретили подьяческое местоимение «оную» и удивились «оному», как старой ветоши, вшитой в новое платье. На 104-й странице мы нашли повторение строк, которые уже прочли на 46-й странице. На 52 странице нас поразили какие-то загадочные буквы: к. и н., и мы тщетно старались разгадать их таинственный смысл. На 74 странице встретили имя Гесперус, которое по-русски пишется просто Геспер… Но это все мелочи, и перевод, равно как и издание этой книжки, прекрасны. Сверх того, она украшена сходным и превосходно налитографированным портретом Жан Поля, с снимком внизу его подписи.
