Именно в «Молве», в десяти номерах, вышедших в сентябре – декабре 1834 г., появилась первая большая обзорная статья Белинского – «Литературные мечтания. Элегия в прозе», сразу принесшая ему известность как критику: он встал на тот единственно верный путь, который отвечал его призванию.
Долгое время у нас, в том числе и в учебной литературе, утверждалось, что Белинский обратил на себя внимание, прославился заявлением: «…у нас нет литературы!», предварявшим его «элегический» обзор отечественной «изящной словесности» от М.В. Ломоносова до «Вечеров на хуторе близ Диканьки» Н.В. Гоголя, – заявлением, якобы шокировавшим современников предвзятым отношением к знаменитым писателям, а с точки зрения уже наших «продвинутых» словесников, просто «хулиганским».
Однако ничего нового, шокирующего, тем более «хулиганского», в этом заявлении критика не было.
Еще в 1825 г. А.А. Бестужев-Марлинский (тогда еще просто А.А. Бестужев) сетовал, что собственно русской литературы у нас еще нет. «…Мы, – писал он, – воспитаны иноземцами. Мы всосали с молоком безнародность и удивление только к чужому… Но кроме пороков воспитания… нас одолела страсть к подражанию. Было время, что мы невпопад вздыхали по-стерновски, потом любезничали по-французски, теперь залетели в тридевятую даль по-немецки. Когда же попадем в свою колею? когда будем писать прямо по-русски?».[12] В 1830 г. еще определеннее по этому поводу выскажется И.В. Киреевский: «Будем беспристрастны и сознаемся, что у нас еще нет полного отражения умственной жизни народа, у нас еще нет литературы»[13]. О том же говорили тогда и Н.И. Надеждин, и Н.А. Полевой, и другие критики. А в самом начале 1834 г. ее отсутствие осознается как непреложный факт. «У нас нет литературы – говорят многие, – и кто не согласится, что это правда? – пишет Кс. А. Полевой. – У нас нет литературы, потому что книги русские не выражают вполне России… Наконец, подражательность – вечная спутница всех юных литератур (тогда считалось, что литература в России берет свое начало лишь в XVIII в. – А. К.) и давняя губительница наших писателей – не дозволяет русскому уму явить себя во всей красе и силе»[14].
Первые призывы изменить такое положение прозвучали уже в середине 20-х годов. Не довольно ли, заявлял В.К. Кюхельбекер, присваивать себе «сокровища иноплеменников: да создастся для славы России поэзия истинно русская!.. Станем надеяться, что наконец наши писатели… сбросят с себя поносные цепи немецкие и захотят быть русскими»[15]. Такого рода призывы раздаются и в последующие годы. Не пропадая втуне – именно на их волне возник у нас русский исторический роман, у истоков которого стояли М.Н. Загоскин, И.И. Лажечников, Н.А. Полевой, Ф.В. Булгарин, – призывы эти, однако, не привели к кардинальному изменению творческой ориентации отечественных писателей. Казалось, они ну никак не хотели становиться русскими, заниматься своим прямым делом – художественно выражать Россию…
Когда Белинскому все это вдруг открылось, его охватила смертельная тоска, ощущение какой-то фатальной, непробиваемой глухоты отечественных творцов «изящного» к своему, родному. И он тут же захотел поделиться ею с другими в статье с характерным названием «Тоска». В какой момент, на каком этапе пессимизм и безысходность «Тоски» обернулись оптимизмом и просветленностью «Литературных мечтаний», сказать трудно. Одно ясно, случилось это, когда Белинский увидел ту дорогу, встав на которую, литература наша естественно и неизбежно начнет выражать дух своего народа, его жизнь, сделается действительно во всех отношениях русской.
Задавшись вопросом: «… и в самом деле – у нас нет литературы?.. » – и тут же ответив на него: «Да – у нас нет литературы!», Белинский вновь заострил внимание русской общественности на том факте, что главная задача, поставленная перед отечественной литературой самой действительностью еще в начале XIX в., до сих пор не решена и ее основная важнейшая цель, указанная критикой еще в 20-е годы, не достигнута: она все еще не является «полным отражением умственной жизни народа», «не выражает вполне Россию», что заметно сдерживает ее развитие. Но в отличие от других критиков, которые в общем-то смирились с таким положением и дальше сетований по этому поводу не шли, Белинский с этим мириться не захотел и решил: хватит жаловаться, хватит сетовать на отсутствие «истинно русской литературы», довольно риторически призывать к ее созданию, надо действовать!
Он почувствовал, что сможет повернуть писателей лицом к России, заставить их обратиться к русской действительности, к самобытным источникам вдохновения и наполнить наши книги русским содержанием, сделать их выражением России, русского духа, внутренней жизни народа. Желание претворить эту идею, воплотить ее в жизнь, поставить отечественную литературу на путь самобытности, оригинальности, «русскости» и определило пафос его литературно-критической деятельности, стало смыслом всей его собственной жизни.
Чтобы повернуть нашу литературе на новый путь, нужно было радикально изменить шкалу художественных ценностей, развенчать бытовавшие представления о сущности литературы и искусства, преодолеть инерцию художественного мышления, раскрыть новые горизонты и ориентиры для творчества, переломить общественное мнение и склонить его на свою сторону. Одним словом, совершить переворот в отечественном литературно-художественном сознании. Такое было под силу либо гениальному писателю, либо критике.
«Если новый гений, – писал Белинский, – открывает миру новую сферу в искусстве и оставляет за собою господствующую критику, нанося ей тем смертельный удар, то, в свою очередь, и движение мысли, совершающееся в критике, приготовляет новое искусство, опереживая и убивая старое». Окинув взором «ход нашей литературы от Ломоносова», Белинский приходит к выводу, что как раз настало время для «движения мысли» в критике. Только оно в сложившихся условиях способно «убить» искусство «старое» и приготовить почву для рождения искусства «нового». И он берет на себя смелость такое «движение» начать. И начинает его «Литературными мечтаниями».
Приступая к работе над своей первой статьей в «тоске», удрученный картиной «наших литературных рынков», где «решительно все основано на корыстных расчетах» и вместо критики царствует хвалитика, когда «великим» провозглашается Н. Кукольник – наш «новый Байрон», «отважный соперник Шекспира» и «величаются гг. Брамбеусы, Булгарины, Гречи», остро чувствуя необходимость собственно художественной критики, основанной на четких художественных критериях, Белинский в процессе работы над статьей неожиданно для себя сознает: вот оно, то «тайное назначение», к чему он так долго готовился, вот его истинное поприще, его призвание, его «удел» – художественная критика, и он должен свято и до конца нести выпавший на его долю крест. И тут же прямо и открыто о том заявит. «Конечно, – не скрывает он всей сложности и ответственности взятой на себя миссии, – страшно выходить на бой с общественным мнением и восставать явно против его идолов, но я решаюсь на это не столько по смелости, сколько по бесконечной любви к истине». И затем подтвердит: «Итак, я решаюсь быть органом нового общественного мнения» – органом истинной критики.
Заявляя о своей готовности бороться за художественные ценности, которые определяются истиной, а не рыночными отношениями, восставать против идолов, созданных у нас общественным мнением, традиционно неумеренном «в раздаче лавровых венков гения, в похвалах корифеям нашей поэзии», Белинский уже знал, что такое ему по силам, что ему от Бога даны «тонкое поэтическое чувство, глубокая приемлемость впечатлений изящного».
Пройдет совсем немного времени, и это станет известно всем любителям истины. «Эстетическое чутье, – скажет И.С. Тургенев, – было в нем почти непогрешительно… он сразу узнавал прекрасное и безобразное, истинное и ложное и с бестрепетной смелостью высказывал свой приговор…»[16].
Будучи врожденным, его «эстетическое чутье» опиралось и на четкие художественные критерии. Истинность одних была очевидна уже тогда, истинность других подтвердило время.
«…Литература, – считал Белинский, – непременно должна быть выражением-символом внутренней жизни народа». Это «одно из необходимейших ее принадлежностей и условий». И вопрошал: «А можно ли быть оригинальным и самостоятельным, не будучи народным?» – и сам же отвечал: нет! Критерий народности, выработанный еще предшествовавшей ему романтической критикой, становится для Белинского первой и важнейшей по значению мерой художественных достоинств произведений отечественных писателей, определения их ценности. Именно этим критерием он поверяет всех наших писателей XVIII – начала XIX в. в своих «Литературных мечтаниях» и приходит к выводу, что лишь четыре поэта могут быть названы выразителями «мира русского» и по праву заслуживают имя «гениальных русских поэтов» – Г.Р. Державин, И.А. Крылов и А.С. Пушкин да, пожалуй, еще А.С. Грибоедов, со смертью которого наша литература «лишилась Шекспира комедии». «Лица, созданные Грибоедовым, – подчеркивает Белинский, – не выдуманы, а сняты с натуры во весь рост, почерпнуты со дна действительной жизни; у них не написано на лбах их добродетелей и пороков; но они заклеймены печатию своего ничтожества, заклеймены мстительною рукою палача-художника».
