…Кострецов пришел на исходную позицию с начальником штаба старшим лейтенантом Дивиным. Оба хмурые и озабоченные.
— Разведку боем сделали, — сказал Кострецов. — Через три часа опять на штурм. Или опять на разведку боем — называй, как хочешь.
Слободян забеспокоился:
— Мою машину починить не успеем.
— Откладывать не могу, — отрубил Кострецов и повернулся к Шеметову. — Придется тебе в одиночку, Павел.
В голосе комбата звучала просьба, а не приказ. Он понимал, что значит идти тяжелому танку одному, без пехоты, в огневой мешок крепости.
— Хорошо, — сказал Шеметов. — Не подведите только.
— Не подведите! — вспыхнул Кострецов. — Головы поднять не дают! Сами видели! В батальоне людей раз-два и обчелся.
Шеметов слушал с таким спокойствием, что Кострецов скоро утих.
— Дивин, повтори приказ командира дивизии, — устало закончил он.
— «К исходу третьего первого сорок третьего крепость должна быть взята. Доносить мне о ходе боя каждый час», — наизусть прочел Дивин.
— Буду ждать в крепости, — сказал Шеметов.
Это прозвучало так, словно речь шла об обычном свидании, и на какой-то миг все забыли, что в крепости еще немцы.
— Жди.
Экипаж подбитого танка менял траки, ставил новый каток, а командир, старший лейтенант Слободян ходил следом за Шеметовым.
— До ворот не стреляй. Экономь боеприпасы, там пригодятся. В осиное гнездо идешь. Я с места огнем поддержу. До ворот. Дальше ничего не видно. И связь держи. Все время на приеме буду. Слышишь?
— Хорошо.
— Проклятый каток!..
— Не последний бой, Ваня.
Подошел старшина Гуков.
— Письмишко бы отправить, — попросил он Слободяна.
— Опять, наверное, страниц тридцать накатал, — усмехнулся Шеметов.
— Сколько надо, столько и накатал, — без обиды отозвался Гуков.
Старшина Гуков написал все, что нужно в трех строчках.
«Маня, я жив. Пишу письмо в танке. Шура и Женя, слушайте маму. Ждите второго письма».
Вдова солдата Мария Ивановна Гукова почти треть века читает последнее письмо мужа по памяти. Каждый день. Всего три строчки.
В предвечернее морозное небо взметнулись ракеты. Белый танк с цифрой «33» на башне рывком стронулся с места, тяжело покачиваясь, спустился по крутому откосу в лог, выбрался на исковерканное шоссе и помчался в гору к крепостным воротам. У самых ворот он приостановился, выбросил из длинного ствола рваное пламя и ринулся под каменную арку.
— «Петя»! Я — «Коля»! Как у тебя?
«Пошел!» — услышал в ответ Слободян. И связь оборвалась.
— «Петя»! «Петя»! Чего молчишь?
«Антенну, видимо, сшибли», — предположил радист.
Слободян сразу позабыл кодированные позывные.
— Паша! Чего молчишь? Паша! — все кричал и кричал он, и кругляки лярингофона вжимались в горло.
…Крепость взяли спустя тринадцать суток.
Обгорелые развалины тюрьмы и казарм, церковь с обрушенным куполом. Беспорядочное нагромождение техники, покореженной, раздавленной, расстрелянной.
Озеро в полыньях, пробитых бомбами и снарядами. Над черным льдом белый пар.
Танка «КВ» № 33 не было.
Дивин пожимал плечами.
— Не могли же они в карман его спрятать!
Замполит капитан Гареев велел допросить пленных. Рассказы немцев совпадали слово в слово. Но тому, что услышали, поверить было трудно.
Ребята Слободяна притащили к озеру противотанковую мину и подорвали лед на том месте, которое указывали немцы.
На темной воде расплылись нефтяные разводы. Значит, правда…
— Хлопцы, достаньте их… Похороните. — Слободян натянул шлем. Надо было догонять свой полк, 13-й Отдельный тяжелотанковый полк. В списках безвозвратных потерь его уже значились пятеро, экипаж танка № 33. Против каждой фамилии стояло: «погиб 3/I—43 г. — сгорел в танке — крепость г. Великие Луки».
Командир дивизии полковник Кроник выделил Дивину саперов. Танк нащупали металлическими стержнями на середине озера. Вытащить его не успели, ушли дальше на Запад.
Я знал почти все. И вдруг — еще один свидетель Ганс К.
Немец, бывший обер-ефрейтор, бывший военнопленный, продавец джинсов.
Изредка входили и выходили покупатели. Ганс не обращал на них внимания. Он рассказывал нам о том, что пережил в осажденной крепости. И часто повторял, как рефрен: «Молодые должны знать правду. Всю правду! Такое не должно повториться!»
Меня интересовал танк. Что было с танком? Как это было?
Танк возник неожиданно. Грозный, могучий в облаке кирпичной пыли и щебня. Бело-розовый и страшный, как привидение, как божья кара. Все забились в подземелье. Противотанковая пушка у тюремной стены не успела выстрелить, танк со скрежетом вдавил ее в землю и двинулся дальше в глубь крепости.
Он расстреливал пулеметные гнезда, таранил, разрушал капониры, уничтожал зенитки, утюжил ходы сообщений. Носился вокруг тюремной стены и церкви, вдоль вала, откуда должны были появиться пехотинцы Кострецова. Он ждал их.
Танк непрерывно действовал огнем, гусеницами, тараном, парализуя главные опорные пункты крепости. Он бил и отбивался. Его пытались подорвать, зажечь, остановить. Танк сметал на пути своем все преграды.
«Огонь!» — кричали офицеры, но уничтожить русский танк не удавалось. Бронированный дьявол хозяйничал в крепости, бесстрашный и дерзновенный.
Он ждал своих. А свои, семьдесят бойцов, безуспешно пытались пробиться сквозь свинцовый ливень и гранатный град. И срывались, один за другим, по ледяной крутизне. Вниз, к замерзшей Ловати. Мертвые и раненые. Штурм не удался.
Немцы обрушили все силы и весь огонь на одинокую русскую машину. Танкисты могли вырваться из петли: минеры не сразу перекрыли выход из крепости подвижными фугасами. Но экипаж танка продолжал сражаться. Еще оставались снаряды и диски с патронами.
Враги наседали. Пришлось отойти на открытое место, куда не добросить гранату, не дошвырнуть ампулу. Танк устремился в западную горловину крепости. В последний момент танкисты увидели впереди по курсу озеро и успели отвернуть вправо, к кирпичной казарме, почти впритык к земляному валу, где сидели в норах и траншеях немцы…
Стекло со звоном разбилось о броню. Жидкий огонь облил башню, потек по корме к моторному отсеку.
Откинуть люки, выскочить из пламени, спастись!
…Танк выпустил последний снаряд.
…Опустели пулеметные диски.
И тогда — охваченная пламенем машина круто развернулась и ушла… в озеро. Пятеро остались на боевых местах.
Никто не знает и не узнает уже никогда, о чем думали, о чем говорили они в горящем танке. И я не посмею сочинять ни предсмертной песни, ни прощальных слов героев. Точно установлено одно: танкисты не сдались. Ни живыми, ни мертвыми.
Когда фон Засса под конвоем вывели из бункера, его и остатки великолукского немецкого командования, он обвел взглядом подчиненных и процедил, кивнув на советских солдат:
— Русские сражались лучше нас.
Мы сражались лучше. Ведь мы сражались не за кресты, не за звания, не за фамильные замки.
Экипаж Павла Шеметова не рассчитывал ни на награды, ни на бессмертие.
Война была такой долгой, горькой и героической, что затеряться в людской памяти было проще простого. Народная молва превратила быль в легенду, в героическую балладу о пяти неизвестных танкистах. Городские власти не один раз пытались найти в озере танк и отдать последние почести героям. В сорок шестом, в начале пятидесятых, в пятьдесят седьмом… В июне 1964 года озеро выкачивали пожарные машины. Танк исчез. И люди стали говорить, что все это было, но где-то в другом городе…
Официальная комиссия установила: танк «КВ» извлечен из крепостного озера в мае сорок третьего года специальной воинской частью, СПАМ-65; машину отремонтировали и возвратили в строй, останки экипажа захоронили на берегу озера.
Потом, прах героев-гвардейцев перенесли на братское военное кладбище. Там на белокаменной плите высечены их звания, фамилии и должности.
Командир танка гвардии младший лейтенант Шеметов Павел Иванович, шофер из Магнитогорска;
Старший механик-водитель гвардии техник-лейтенант Ребриков Петр Георгиевич, москвич, выпускник автотехникума;
Старший радиотелеграфист гвардии старший сержант Прияткин Михаил Федорович, учитель из Ивановской области;
Командир орудия гвардии старшина Гуков Семен Алексеевич, колхозник из Грузии;
Младший механик-водитель гвардии старший сержант Касаткин Андрей Ефимович, тракторист с Алтая.
И есть в Великих Луках улица Пяти танкистов.
КРИТИКА. БИБЛИОГРАФИЯ. МЕМУАРЫ
Лидия Гальцева
„ПОЭЗИИ ОТЗЫВЧИВЫЙ ЯЗЫК“
