Таким образом, укрепление не ограничивалось одними крестьянами, а распространялось и на служилых людей; словом, им разрешался общий вопрос оседлости общественных масс – образования тех прочных поземельных отношений, которые не могли установиться сами собой, по малоценности земли, и образование которых, во всяком случае, было необходимо для крепости государства и централизации. После этого понятно, какую роль должен был играть в развитии русской социализации крепостной союз. Заложенный в корень общественных учреждений, он поневоле должен был проникнуть все стороны жизни, имея задачу вынести на своих тяжелых крыльях русскую жизнь из средневекового брожения в деятельность настоящего и прошлого столетий и дать России ту внутреннюю крепость и силу, которые позволили ей играть такую роль в судьбах Европы. Здесь фактами русской истории договорились мы до того положения, что государство должно опираться непременно на соответствующие ему формы социализации, а где этих форм не подготовила история, там государство, налагаясь сверху, неизбежно создает само себе своеобразную социальную почву. Такую-то социальную почву подготовила себе у нас центральная власть. И теперь она была сильна, она была народна и социальна потому, что народ принял как нельзя легче эти крепостные основания; бояре и земледельцы – все стало в поземельно-крепкие отношения к центральной власти.
С тех пор прошло почти два столетия. Русская жизнь, утвержденная на таких основаниях, все крепче и тверже привязывалась к ним, проводя и развивая их внутри себя до последних крайностей. Она не сделала шага в сторону от крепостных связей; напротив того, власть помещиков над крестьянами становилась все тверже, а они оставались все теми же усердными слугами центральной власти. Эта власть пробовала освободить их от обязательной службы, но обязательство это осталось социально во всей силе. Вместо с указом, разрешившим обязательную службу, вышли на сцену ордена, которые, вместе с чинами и опасением лишиться дворянского достоинства и поместья, в случае неслужения двух дворянских поколений сряду сделали то, что для дворянина поныне считаются возможным только два состояния: служба или управление своим поместьем. Та же власть пробовала вывести дворянство отчасти из его личного разъединения и дать ему вид и принадлежности сословия.
Обращаясь затем к дальнейшей деятельности центральной власти, мы видим, что, совершив дело общего закрепления, она оставила общественную жизнь развиваться по этим основаниям, а сама бросила Москву, бросила старую Россию и зажила европейской жизнью. Она имела свое XVIII столетие, свой век военных побед и внешней силы и славы, свою придворную хронику, свою литературу даже. Среди беспорядков, наполняющих историю первой половины настоящего столетия на западе Европы, она безбоязненно торжествовала, отдыхая на своих орлах, славу своего оружия н политическую силу. Но не оружие и не штыки дали ей эту крепость и силу, их дали те социальные основания, на которых держалась общественная жизнь народа, которым она правила.
В виду всего сказанного, в виду той роли, какую играли у нас вотчинные отношения, спрашивается теперь, можно ли смотреть на вопрос о них у нас как на застаревшее право, за пределы которого давно перешло социальное развитие страны, как на частное дело крестьян и помещиков? Не ясно ли только одно из предыдущего – что ближайшие результаты этого дела не разрешают еще вполне вопроса наших общественных отношений.
Итак, заключительное слово г. Жуковского то, что вопрос еще не разрешается вполне. Конечно, так; но из фактов, выставляемых самим г. Жуковским, ясно, кажется, что решение близко и что оно должно быть не в пользу централизации. По словам самого же г. Жуковского, «централизация подготовила себе социальную почву в крепостных отношениях и на этой почве могла спокойно строить свое внешнее могущество». Из этого можно бы, конечно, вывести заключение, что крепостные связи, глубоко укоренившись в русской жизни, должны оставаться неприкосновенными, как опора русского политического могущества. Но заключение это было бы справедливо только в том случае, если принять, что эти отношения вполне устроивают благосостояние народа и приходятся ему по духу и по нраву; а сам же автор статьи сознается, что указанная им социальная почва подготовлялась единственно в интересах центральной власти, а никак не в выгодах земства и что общественная жизнь России на крепостных основаниях сложилась принудительно, только вследствие отсутствия союзной силы в народе. Поэтому мы можем сказать, что социальное развитие страны вовсе не имеет надобности переходить за пределы наложенных на народ отношений, потому что оно никогда и не входило в эти пределы: ближайшие результаты, о которых говорит г. Жуковский в конце статьи, доказывают, что общественная жизнь народа уже не держится на тех социальных основаниях, которые созданы у нас централизациею. Значит, для народной силы нет никакой опасности от изменения этих оснований. Они нужны были для централизации и принудительно наложены ею на народ; но когда централизация совершилась и не нужна более для народного могущества, тогда естественно должны падать и опоры, на которых она держалась. На этом основании в вопросе, рассматриваемом г. Жуковским, мы, вовсе не заботясь о централизации, совершенно отделяем ее дело от дела народа. На стр. 273 г. Жуковский непомерно восхищается централизацией, говоря, что «ни один народ Европы не обязан ей столько своим развитием, как русские» и пр. … Но мы с ним в этом случае должны несколько разойтись. В прошлом месяце (в статье г. Чернышевского о г. Чичерине)[10] высказано было в «Современнике» мнение о французской централизации и, между прочим, показано, должно ли считать народ обязанным централизации за что-нибудь. Отсылая читателей к этой статье, мы здесь ограничимся замечанием, что и к истории Московского княжества можно относить некоторые из объяснений, сделанных г. Чернышевским относительно французской централизации. Впрочем, и сам г. Жуковский почти подтверждает это в тех местах статьи, где он говорит, что центральная власть действовала единственно в своих интересах… Да и невозможно, чтоб г. Жуковский вообще был поборником централизации: в его же собственной повести так ярко выставлены некоторые из нелепостей, происходящих вследствие ее!.. Он восхваляет ее, конечно, только в смысле исторического стимула народной жизни; но и то, по нашему мнению, несправедливо. Впрочем, вопрос этот может быть еще предметом многих рассуждений. Мы теперь заговорили о нем только потому, что нам хотелось бы, если возможно, предостеречь г. Жуковского от односторонних увлечений, в какие впадают иногда наши ученые, как, например, г. Чичерин. Вообще мы сочли нужным с некоторою подробностью рассмотреть оба произведения г. Жуковского в «Весне», потому что автор их, в первый раз, кажется, встречающийся нам в печати, принадлежит к таким явлениям в нашей литературе, которых не следует пропускать без внимания.
Условные сокращения
Все ссылки на произведения Н. А. Добролюбова даются по изд.: Добролюбов Н. А. Собр. соч. в 9-ти томах. М. – Л., Гослитиздат, 1961–1964, с указанием тома – римской цифрой, страницы – арабской.
Белинский – Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. I–XIII. М., Изд-во АН СССР, 1953–1959.
БдЧ – «Библиотека для чтения»
ГИХЛ – Добролюбов Н. А. Полн. собр. соч., т. I–VI. М., ГИХЛ, 1934–1941.
Изд. 1862 г, – Добролюбов Н. А. Сочинения (под ред. Н. Г. Чернышевского), т. I–IV. СПб., 1862.
ЛН – «Литературное наследство»
Материалы – Материалы для биографии Н. А. Добролюбова, собранные в 1861–1862 гг. (Н. Г. Чернышевским), т. 1. М., 1890 (т. 2 не вышел).
ОЗ – «Отечественные записки»
РБ – «Русская беседа»
РВ – «Русский вестник»
Совр. – «Современник»
Чернышевский – Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. в 15-ти томах. М., Гослитиздат, 1939–1953.
Впервые – Совр., 1859, № 6, отд. III, с. 307–325, без подписи.
В рецензии на эклектичный по составу сборник «Весна» Добролюбов продолжил полемику с «сибаритским» направлением «чистого искусства» и одновременно с либеральной идеологией. В последнем отношении рецензия особенно примечательна, если учесть, что написана она под свежим впечатлением от статьи Герцена «Very dangerous!!!» (см. о ней наст. т., с. 726–727). О содержании герценовской статьи Добролюбов узнал от Некрасова 5 июня 1859 г., то есть за неделю до цензурного разрешения шестого номера «Современника», и в тот же день записал в дневнике: «Однако хороши наши передовые люди. Успели уже пришибить в себе чутье, которым прежде чуяли призыв к революции, где бы он ни слышался и в каких бы формах ни являлся. Теперь уж у них на уме мирный прогресс при инициативе сверху, под покровом законности!» (VIII, 570). В данной рецензии Добролюбов в иносказательной форме сумел выразить свое отношение к колебаниям Герцена в сторону либерализма. Критический разбор повести Ю. Жуковского «Петербургские ночи» Добролюбов превратил в глубокий социально-психологический анализ «общей болезни» «расслабления воли» и завершил его революционным по смыслу выводом.
