Особенное негодование возбудило в «Москвитянине» мнение «Отечественных записок» о непереводимости на русский язык французского слова charite, которого значение не вполне передается русским словом «милосердие». «Москвитянин» почел долгом воспользоваться этим случаем. Он приводит тексты из апостола Павла на французском, русском, церковнославянском и немецком языке, из которых видно, что французское слово charite по-русски и по-немецки заменены словом любовь. Не явное ли это доказательство, что у французов словом больше против русских и немцев, потому что, кроме слова amour (любовь), у них есть еще и слово charite, которое означает деятельную, практическую любовь, обнаруживающуюся стремлением облегчать страдания ближнего. Мы не думали доказывать, что отсутствие этого слова у народа может служить признаком отсутствия и выражаемого им понятия. Нет, отсутствие слова charite дает слову любовь только обширнейшее значение, а у французов оно служит признаком филологического, а отнюдь не христианского преимущества перед нами. Поэтому совершенно неуместны следующие фразы «Москвитянина»: «Жалок тот народ, не совсем полудикий, который живет и не имеет в своем языке слова, для выражения вполне понятия, заключающегося в слове charite», и что «этот народ – русский». Хорошее ли дело произвольно приписывать другим подобные мысли?..
Затем в статье «Москвитянина» следует длинный ряд фигур единоначатия, начинающихся фразою: «Не верим рецензенту «Отечественных записок»«. Действительно, рецензент «Москвитянина» так же ни в чем не верит рецензенту «Отечественных записок», как рецензент «Отечественных записок» ни в чем не верит рецензенту «Москвитянина». Дело очень простое и естественное: зачем же делать из него что-то важное? Вот и оказалось, кто считает себя непогрешительным, кто неумолим, как fatum древних, кто изрекает свои приговоры без разыскания и без доказательств или с весьма бездоказательными доказательствами, на основании своего собственного произвола: рецензент ли «Отечественных записок» или рецензент «Москвитянина»? Слово: «не верим» не есть еще приговор; вы не верите другим: другие в том же не поверят вам. «Москвитянин» уверяет, что «нашлось возможным передать на нашем языке философию, даже (?) Шеллинга и Окена». А кто же говорил, что они непереводимы по-русски? Мы говорили только, что их невозможно перевести, не испещрив русского перевода множеством иностранных слов, и повторяем это теперь. Если некоторые пуристы слова: индивидуум и факт заменяют словами неделимый и быть, так это только смешно, а ничуть не доказательно. Что французский язык был разработан и развит два века назад, – это факт, несмотря на все цитаты «Москвитянина». Тут невозможны никакие параллели с русским языком. Не говоря уже о превосходстве гения, сравните по чистоте языка – Расина (и даже Корнеля) с Озеровым, – и вы увидите, что тут неуместны все сравнения; а между тем это писатели XVII века, Озеров же – писатель XIX века. Тут нечего восклицать: «Этому ли богатству нам завидовать?» Именно этому! Что Вольтер жаловался на бедность французского языка, – это не доказывает богатства русского; это доказывает только, что Вольтер не принадлежал к числу тех посредственностей, которые способны остановиться на чем-нибудь и удовлетвориться чем-нибудь. Сверх того, никакой язык ни в какую эпоху не может быть до того удовлетворительным, чтоб от него нечего было больше желать и ожидать. Что же касается до Фонвизина, с его неестественными, безличными и скучными резонерами, вроде Стародумов, Софий, Милонов (а не Милоновых) и Правдиных, до Грибоедова и Гоголя, – мы отказываемся от всякого спора с рецензентом «Москвитянина»: все доказывает, что судить о поэзии вовсе не его дело… Если он в чем силен, так это в юриспрюденции… – О языке Карамзина и теперь подтверждаем наше мнение, считая его столько верным, сколько «Москвитянин» считает его ошибочным…
Наконец, рецензент «Москвитянина» наполняет свою статью с лишком тремя печатными листами выписок из «Слов и речей» преосвященнейшего Филарета, митрополита московского. Очень любопытен этот оборот. Рецензент «Отечественных записок» сказал, что годовой бюджет нашей литературы так беден, что публике нашей почти нечего читать. Рецензент «Москвитянина» объявляет это мнение тем разительнее неосновательным, что в тех же «Отечественных записках», месяца за четыре назад, извещалось о выходе из печати «Слов и речей» преосвященнейшего Филарета, митрополита московского. Где ж тут разительная неосновательность? Мы говорили о светской литературе, о романах, повестях, стихотворениях, драмах и т. п.; но ни слова не говорили ни о богатстве, ни о бедности теологической литературы…
В одном мы совершенно согласны с рецензентом «Москвитянина»: именно – в его мнении о высоком достоинстве «Слов и речей» преосвященнейшего Филарета, как со стороны глубокости их содержания, так и со стороны красноречивого изложения. И рецензент «Москвитянина», наполнив большую часть своей статьи выписками из этих «Слов и речей», имеет полное право сказать, что в его статье есть много мест, исполненных высокого красноречия, хотя и принадлежащих не его, а чужому перу.
Царство веры не от мира сего. Церковь, для ее действования, не нуждается в обыкновенных средствах. Для ее вечных, непреходящих и неизменных истин всякий человеческий язык был, есть и будет достаточен и богат. Проповедь требует больше любви и убеждения от проповедника, нежели богатого развития от языка, на котором говорит проповедник. Первые апостолы были рыбари, которые, в простоте сердечного убеждения, прозрев духовно, увидели больше мудрых Мира и сделались ловцами человеков… Короче: мы думаем, что история духовного красноречия должна быть изучаема и излагаема отдельно от истории светской литературы. Это дело людей, посвятивших себя изучению богословия. Говоря о духовных витиях, нельзя же ограничиться одною внешнею стороною их «слов» и «речей», то есть одним красноречием, но невольно коснешься и содержания, с которым оно связано и от которого оно получает свою силу. А это значит войти в сферу теологии… О предметах теологических должны рассуждать теологические, а не литературные журналы, наполняемые стишками, сказками, всякою мирскою суетою, а иногда – что греха таить! – и спорами, которые порождаются не совсем християнскими чувствами…
Вот другое дело, если мы скажем, что словесность как наука выдумана педантами, что реторика и пиитика – вздор, а рецензент «Москвитянина» объявит, что он в этом нам «не верит»: об этом можно спорить и важно, и шутя… Мы представили, в оправдание своего мнения о словесности как науке, о реторике и пиитике, целую статью, с посильными доказательствами и доводми; а рецензент «Москвитянина» без всяких доказательств, одним «не верю», напоминающим самовластное «veto»[10], думает порешить вопрос… Так решать легко!
Но такие решения не стоят ни внимания, ни опровержения. Нас совсем другое заставило взяться за перо: это вовсе не литературные обвинения, взводимые на нас «Москвитянином» уже не в первый раз. Без них мы и не упоминали бы никогда об этом журнале, но при них мы не считаем себя вправе оставлять его без ответа. Думаем, все благомыслящие люди согласятся с нами, что молчать в подобных случаях не годится…
протокола (фр.)
рок (лат.)
Марэ, Шоссе д'Антен (фр.)
Сен-Жермен (фр.)
субстанция, абсолютный, абстрактный, конкретный (фр.)
индифферентизм, обскурантизм (фр.)
правительство, держава, монархия (фр.)
индивидуум, личность, человек (фр.)
«Всеобщий и грамматический словарь французских словарей» (фр.)
запрещаю (лат.)
Если бы этот замысе не был столь дьявольски продуман, то его можно было бы назвать просто дурацким
(Шиллер. Валленштейн) (
нем.)
«Indifferentisme, subst. et adj. des deux genres, partisan de Vindij-ferentisme» (tome II, стр. 66). – «Obscurantisme, subst. mas., secte, systeme des obscurants» (ibid., стр. 278)[«Индифферентизм, существ, и прилаг. обоих родов, сторонник индифферентизма» (том II, стр. 66). – «Обскурантизм, существ, м. рода, секта, учение обскурантов» (там же, стр. 278) (фр.)].
