Самое страшное в положении беспомощного инвалида – вовсе не плохая еда, холод, грубость нянечек, бесправие и постоянная угроза дурдома, в который попадают те, кто высказывает недовольство, и даже не постоянные боли. Самое страшное – это сознание собственной никчемности, ощущение проигранной жизни, которое ничем не поправить. Отсюда – постоянно возникающий мотив самоубийства.
Воля к жизни в замкнутом мире интерната не ценится совершенно. Воля к смерти ценится куда больше. Вот подвижный Рубен (он, напомню, может ездить на коляске по коридору интерната) привозит неподвижному Мише свежую новость: новенькая бабушка в шкафу повесилась. Миша с интересом начинает вычисления. Высота стандартного интернатского шкафа меньше человеческого роста. «Получается, что она повесилась на коленях. Сильная старушка», – резюмирует Миша. Рубен же про сантиметры не думал, но оценил то, что повесилась в шкафу. «В шкафу не сразу найдут, откачать не успеют».
«Ты почему вены не режешь?» – этот вопрос Миша задает Рубену походя, в обычной словесной пикировке. «В дурдом боюсь попасть, – так же спокойно отвечает Рубен. – Еще английский хочу выучить». – «И ты умный после этого?» Рубен покорно соглашается – нет, действительно дурак.
Миша, обреченный на медленное и мучительное умирание, мечтает о смерти быстрой и легкой и обсуждает с другом способы самоубийства. «Ты мог бы перерезать мне горло», – говорит он Рубену. Рубен вовсе не ужасается, он просто пользуется инструментом друга – логикой, чтобы объяснить тому, почему это невозможно. У него едва работает рука, не хватит сил. Потребуется слишком много времени, придут нянечки, «нас спасут и отправят в дурдом».
Миша предлагает другой выход – таблетки. Это больная тема разговоров в доме престарелых. Установлено опытным путем, что если пить только снотворные – откачают. А потом – дурдом. Некоторые удачно составляли комбинацию таблеток. Но где рецепт? А если все равно откачают, но только осложнение случится? «Цианистого калия у тебя нет, а в другие наборы я не верю», – отвечает Рубен. «Ты предатель!» – бросает ему в лицо Миша.
Тема самоубийства – сквозная во всей книге. Миша, замечательный шахматист, неизменно выигрывающий все партии у Рубена, играет партию, о которой друг и не подозревает. В течение трех лет он собирает разные таблетки, колдуя над их комбинацией. В течение трех лет Миша приучает Рубена к мысли, что он должен раз в три месяца оставаться один и выпить водки: Рубен наливает ему пять пластиковых стаканчиков по пятьдесят граммов и не будит спящего Мишу. В течение трех лет нянечек тоже приучают к мысли, что выпившего водку Мишу не стоит тревожить. И когда Миша в очередной раз просит Рубена уйти, чтобы побыть одному, – тот спокойно оставляет друга с пятью маленькими стаканчиками, не подозревая, что Миша играет свою последнюю шахматную партию и выигрывает ее: комбинация таблеток сработала. Самоубийство удалось. «Мне хорошо, потому что я рад за Мишу. Он выиграл. Он выиграл у меня в шахматы», – спокойно реагирует друг, осторожно затягивая время визита врачей: а вдруг все же откачают? Вот это было бы настоящим предательством.
«У нас несколько иное отношение к смерти, чем на воле», – насмешливо объясняет Рубен явившемуся в дом престарелых следователю, интересующемуся, не мог ли кто-либо насильно заставить Мишу выпить таблетки… Такие таблетки – «слишком шикарный подарок».
Следователь подходит с другого конца – а не мог ли друг дать Мише таблетки если не против воли, то по его просьбе?
Рубен отвечает честно: «Если бы у меня был яд, я отравил бы Мишу не задумываясь <… > Давать таблетки я бы не стал никому <… > слишком большой риск, что откачают».
Я не являюсь сторонником эвтаназии, хотя в том, что наши чиновники от здравоохранения боятся этого закона, как черт ладана, вижу не гуманизм, а лицемерие. Против эвтаназии есть очень важный аргумент, лежащий в религиозно-христианских основах жизни. Человек, которому дана жизнь от Бога, не вправе распоряжаться ею, как бы она ни была мучительна. Ему неведом смысл испытаний. Он не имеет права отказываться и от телесных страданий, которые сопровождают мучительную болезнь. Но не все религии осуждают самоубийство. Наконец, нужно уважать права и безрелигиозного сознания. Самоубийство в принципе не следует оправдывать. Но каким лицемерным должно быть общество, чтобы желание прикованного к постели, обреченного на мучительные боли человека умереть более легким способом объявлять сумасшествием. И обрекать его на ту же смерть – только более долгую и мучительную. Наказание в интернате за попытку самоубийства «одно, но очень суровое. Если человек захотел уйти добровольно, его отвозят в дурдом». То есть приговаривают к долгой и тяжелой пытке. Для стариков смерть – это еще и третий этаж интерната, куда переводят ослабевших и оставляют лежащими на кроватях практически без присмотра. Третьего этажа тоже боятся не меньше, чем дурдома. Многие пытаются покончить с собой. Их спасают. И оставляют умирать в собственных нечистотах, зато естественной смертью.
Рассуждая о предыдущей книге, многие восхищались оптимизмом Рубена Гонсалеса Гальего, его неукротимой жаждой жизни. В новой книге есть и другая сторона диалога со смертью. «Я бы не задумываясь дал ему яду» – это говорит автор о близком друге. В русской литературе еще не было произведения, где право человека на смерть отстаивалось бы с такой степенью убежденности, и отстаивалось в книге, главный мотив которой – воля к жизни.
Заключительный акт книги снова переводит действие в условную плоскость и кажется мне наиболее искусственным. Никакой театр абсурда не может соперничать с абсурдом реальности, описанным Гонсалесом Гальего. Диалог с покойным Мишей о жизни и смерти, Боге и Дьяволе, умении различать добро и зло, черное и белое выглядит более схоластическим, чем споры двух друзей, в сущности, о том же – но в связи с конкретными поводами, подсовываемыми жизнью. Одна мысль, однако, кажется мне существенной: утверждение Миши, что он сыграл шахматную партию с дьяволом, и сыграл вничью. Выиграть же у дьявола невозможно. Если самоубийство – дело рук дьявола, то Миша, конечно, не выиграл. Но и не проиграл.
Какая из книг Рубена Давида Гонсалеса Гальего лучше? Этот вопрос я увидела в одной газете и думаю, он еще не раз будет возникать, хотя бы в скрытой форме. Мне бы не хотелось выбирать. При всем сходстве положенного в основу жизненного материала – это книги очень разные. «Я сижу на берегу…» – книга менее цельная, с не совсем удачной комбинацией прозы и драматургии, носящей отпечаток стремления автора выйти за пределы жанра, принесшего успех. Но это – шаг вперед, а не топтание на месте. Именно способность двигаться дальше и подтверждает репутацию Гонсалеса Гальего – писателя.
Новый мир, 2005, № 12
ТРИКСТЕР КАК СПАСИТЕЛЬ РОССИИ
Сергей Курехин, блестящий музыкант с отточенной техникой игры, композитор-авангардист, прославившийся как изобретатель беззаботной поп-механики, организатор эксцентричных проектов, бесчисленных мистификаций и отчаянных сумасбродств, которые сам же окрестил «позитивной шизофренией», вовсе не умер, как это все полагают, в 1996 году. Просто на ниве арт-провокации он достиг предела, словно выпущенный из жерла снаряд, поразивший цель. И чтобы не повторяться, заблаговременно придумал себе редкую сердечную болезнь и предпринял последнюю мистификацию: убедил всех, что он мертв, а сам остался, чтобы под другим именем выстроить новую линию жизни. Эту версию излагает Павел Крусанов в романе «Американская дырка», фрагментами из которого он уже давно дразнил читателя, словно нарочно смешивая сложившиеся газетно-журнальные традиции: то напечатает кусок в газете «Завтра», то – в журнале «Плейбой». Полный же текст романа опубликован в «Октябре» (№№ 8–9, 2005) и вслед за тем книга вышла в издательстве «Амфора».
Действие отодвинуто в недалекое будущее, 2010–2011 годы, когда именно благодаря неутомимой деятельности эксцентричного музыканта, принявшего в своем новом воплощении тарабарскую фамилию Абарбарчук, мир переживает неслыханные потрясения, губительные для Америки и Европы и благоприятные для России.
Оказывается, после инсценировки собственной смерти великий мистификатор не расстался со страстью к розыгрышам. Он даже сделал это своей новой профессией. Основанная им фирма «Лемминкяйнен» оказывает весьма своеобразные услуги – разыгрывает друзей клиентов и наказывает врагов. «Мы даже получили лицензию на производство несчастных случаев», – с гордостью объясняет Абарбарчук развесившему уши герою-повествователю по имени Евграф Мальчик (явный кивок на «Мальчика Евграфа» из композиции Гребенщикова, что «шел по жизни как законченный граф», «вел себя как джентльмен и всегда платил штраф»).
От мелких скандалов и мистификаций, произведенных по заказам разнообразных клиентов (тут и студентки, решившие наказать похотливого доцента, и бандюки, явившиеся ставить «Лемминкяйнен» «на понятия» – фирма возносится «в такие огненные эмпиреи», что впору вообразить себя неким демоническим божеством.
