Для этого поэт вывел из оцепенелости сингулярных форм целый ряд отвлеченных слов.
светы (II. 204), блески (II, 29; II. 280), мраки (II. 305), сумраки (II, 49), гулы (II, 50), дымы (II, 357), сверканья (II, 113), хохоты (II, 68), давки (II, 70), щекотания (II, 318), прижатья (II, 317), упоенья (Тл. 79), рассекновенья (Т л. 112), отпадения (II, 280), понимания (Тл. 205) и даже бездонности (II, 184), мимолетности (Тл. 48), кошмарности (Тл. 103), минутности (Тл. 128).[77]
От соприкосновенья красочных и отвлеченных слов кажется иногда, будто засветились и стали воздушнее и самые abstracta:
Вот «Намек»[78] —
Сгибаясь, качаясь, исполнен немой осторожности,
В подводной прохладе утонченно-ждущий намек,
Вздымается стебель, таящий блаженство возможности,
Хранящий способность раскрыться, как белый цветок.
Или:
Из воздушного храма уносит далеко
Золотую возможность дождей…[79]
(II. 175)
Ты блестишь, как двенадцатицветный алмаз,
Как кошачья ласкательность женских влюбляющих глаз…[80]
(II, 181)
Здесь символичность тяжелого слова ласкательность усиливается благодаря соседству слова глаз.
И бродим, бродим мы пустынями,
Средь лунатического сна,
Когда бездонностями синими
Над нами властвует Луна.[81]
(II, 184)
В небе видения облачной млечности.[82]
(Тл. 73)
Море времени и мысли бьется в бездне голубой,
О пределы пониманий ударяется прибой.[83]
(Тл. 205)
Бывают у Бальмонта и целые терцины из отвлеченных слов, для меня, по крайней мере, не громоздкие.
Все зримое — игра воображенья,
Различность многогранности одной,
В несчетный раз — повторность отраженья.[84]
(II. 364)
Не знаю, не в первый ли раз у Бальмонта встречаются следующие от влеченные слова: безызмерность (II, 396), печальность (ibid.), (росистая) пъяность (II, 282), запредельность (Тл. 20), напевность (II, 239), многозыблемость (Тл. 169), кошмарность (Тл. 103), безглагольность.[85] (Тл. 131).
Но Бальмонт лирически их оправдал. Постигший таинство русской речи, Бальмонт не любит окаменелости сложений, как не любит ее и наш язык. Но зато он до бесконечности множит зыбкие сочетания слов, на стоящее отражение воспеваемых поэтом минутных и красивых влюбленностей.
Нет больше стен, нет сказки жалко-скудной,
И я не Змей уродливо-больной,
Я Люцифер небесно-изумрудный.[86]
(II, 166)
Или с красивым хиазмом:
Воздушно-белые недвижны облака,
Зеркально-царственна холодная река.[87]
(II, 183)
Параллельные:
Их каждый взгляд рассчитанно-правдив,
Их каждый шаг правдоподобно-меток.[88]
(II. 363)
Оксюморные:
В роще шелест, шорох, свист,
Отдаленно-приближенный…[89]
(II, 36)
Вольно-слитные сердца…[90]
(II. 273)
Перепевные:
Радостно-расширенные реки.[91]
(II, 132)
Лирические красочные:
В грозовых облаках
Фиолетовых, аспидно-синих.[92]
Лирические отвлеченные:
Призраком воздушно-онемелым…[93]
(II, 265)
Сирено-гибельных видений…[94]
(Тл. 112)
Смерть медлительно-обманная…[95]
(II, 318)
(Я) мучительно-внимательный…[96]
Отвратительно-знакомые щекотания у рта…[97]
(idid.)
Мы с тобою весь мир победим:
Он проснется чарующе-нашим.[98]
(II, 284)
Интересны сложные сочетания, которые кажутся еще воздушнее обычных.
Лиловато-желто-розовый пожар.[99]
(II, 176)
Все было серно-иссиня-желто…[100]
(II, 165)
Деревья так сумрачно-странно-безмолвны.[101]
(Тл. 131)
Есть пример разошедшегося сложного сочетания.
Скептически произрастанья мрака,
Шпионски выжидательны они.[102]
(II. 369)
Отрицательность и лишенность в словах Бальмонта очень часты.
Вот конец одной пьесы:
Непрерываемо дрожание струны,
Ненарушаема воздушность тишины,
Неисчерпаемо влияние Луны.[103]
(II. 183)
«Безъ» и «без» — в одном сонете повторяются 15 раз; этот же пред лог в слитном виде (II, 127) придает особо меланхолический колорит пьесе «Безглагольность» (см. выше).
Большая зыбкость прилагательного, а отсюда и его большая символичность, так как прилагательное не навязывает нашему уму сковывающей существенности, делает прилагательное едва ли не самым любимым словом Бальмонта. Есть у него пьеса «Закатные цветы» (II, 105), где скученность прилагательных красиво символизирует воздушную навислость слоисто-розовых облаков.
Поэзия Бальмонта чужда развитых, картинно-обобщающих сравнений Гомера и Пушкина.
Его сравнения символичны — они как бы внедрены в самое выражение.
Вот пример:
И так же, как стебель зеленый блистательной лилии,
Меняясь в холодном забвенье, легенды веков,—
В моих песнопеньях, — уставши тянуться в бессилии,—
Раскрылись, как чаши свободно-живущих цветков.[104]
(П. 348)
Звуковая символика Бальмонта никогда не переходит в напряженность и не мутит прозрачности его поэзии.
Вот несколько примеров звуковой символики.
Символизируется застылость:
Как стынет скованно вон та сосна и та.[105]
(II, 183)
дыхание:
Дымно дышат чары царственной луны…[106]
шуршанье:
О как грустно шепчут камыши без счета;
Шелестящими, шуршащими стеблями говорят.[107]
(Тл. 145).
озлобленность:
Я спал, как зимний холод,
Змеиным сном, злорадным.[108]
(II. 223)
Есть у Бальмонта две звуко-символические пьесы.
В шуме ш-с.
В
роще шелест, шорох, свист
Смутно шепчутся вершины
И березы и осины.
С измененной высоты
Сонно падают листы.[109]
(II. 36)
В сонорности л.
С лодки скользнуло весло.
Ласково млеет прохлада.
«Милый! Мой милый!»— Светло,
Сладко от беглого взгляда.
Лебедь уплыл в полумглу,
Вдаль под Луною белея.
Ластятся волны к веслу,
Ластится к влаге лилея.
Слухом невольно ловлю…
Лепет зеркального лона.
«Милый! Мой милый! Люблю!»—
Полночь глядит с небосклона.[110]
(II, 189)
Вот несколько примеров перепевности:
Так созвучно, созвонно.[111]
(II, 283)
Узорно-играющий, тающий свет[112] —
Тайное слышащих, дышащих строк.[113]
(II, 107)
Радостно-расширенные реки.[114]
(II, 132)
цветок,
отданный огненным пчелам.[115]
(Тл. 207)
Бальмонт любит в синтаксисе отрывистую речь, как вообще в поэзии он любит переплески и измены.
