Другого рода текстологическая работа Набокова связана с зашифрованными строфами «десятой главы», обойти которую писатель никак не мог, исходя из свойственного ему интереса ко всякого рода шифрам, интереса, определившего весьма существенный компонент его поэтики. Представляется, что подключение Набокова к дешифровке знаменитых строф дало положительный результат. Еще в 1957 г. в «Заметках переводчика» он написал: «Тщательное изучение фотостатов привело меня к новым выводам насчет расположения строк в зашифрованных Пушкиным (поспешно, кое-как, и несомненно по памяти — что можно доказать) фрагментах главы десятой, которую он читал друзьям наизусть, начиная с декабря 1830 г.» Утверждение, что Пушкин шифровал строфы по памяти, Набоков обосновывает уже в тексте комментария, приводя доводы психологического характера. Помимо этого, дешифруя пушкинскую криптограмму, как Набоков называет рукопись, он указывает на существование не шестнадцати, а семнадцати зашифрованных строф, так что известная незашифрованная строфа «Сначала эти заговоры…» занимает, по его мнению, восемнадцатое место. Кроме этого, Набоков в стихе «Кинжал Л? тень Б?» в последнем случае предлагает чтение «Бертон»; «Это генерал Бертон (Jean Baptiste Berton, 1769–1822), нечто вроде французского декабриста, героически и легкомысленно восставший против Бурбонов и взошедший на плаху с громовым возгласом „Да здравствует Франция, да здравствует свобода!“». Одним из аргументов Набокова в пользу этой версии является то, что сам Пушкин в параллельно написанной в 1830 г. заметке о выходе в свет поддельных записок палача Шарля Сансона поставил рядом имена Лувеля (это имя давно признано занимающим место в том же стихе под литерой «Л») и Бертона.
Самым же интересным оказывается предложение Набокова считать четыре стиха второго столбца левой страницы пушкинского зашифрованного текста не девятыми стихами, как до настоящего времени принято, а пятыми, что безусловно логичнее рядом с первыми четырьмя стихами приведенных в нем строф. Доводы Набокова столь убедительны, что их следовало бы признать, внеся соответствующие поправки в публикацию фрагментов «десятой главы». Не случайно на полях экземпляра набоковского Комментария, принадлежащего К. И. Чуковскому, по словам его внучки, сохранились многочисленные пометки: «ново для меня», «ново».
Теперь нам стал доступен Набоков, рухнула, говоря его словами, «идиотская вещественность изоляторов», мы открываем в нем не только художника, но и ученого, заставляющего нас по-новому взглянуть на Пушкина и его роман. В целом, если говорить о набоковском Комментарии, примечательными оказываются не только те открытия и наблюдения, которые явились плодом длительных и кропотливых научных изысканий, но и те, которые не мог сделать никакой другой исследователь, кроме Набокова, чей писательский дар позволил ему проникнуть в области, недоступные критику. Замолчанный и оскорбленный у себя на родине, Набоков подчеркнуто адресует свой Комментарий русского романа иностранцу, зная, конечно, что рано или поздно его тысячестостраничный труд, подобный «Тысяче и одной ночи», откроется России: «Все потеряно, все сорвано, все цветы и сережки лежат в лужах — и я бы никогда не пустился в этот тусклый путь, если бы не был уверен, что внимательному чужеземцу всю солнечную сторону текста можно подробно объяснить в тысяче и одном примечании»
В завершение — несколько слов о текстологической обработке Комментария В.В. Набокова.
Текст Комментария дается в полном объеме. Нами сделаны лишь незначительные купюры (обозначенные <…>), касающиеся либо сугубо специфических проблем перевода «Евгения Онегина» на английский язык, либо пояснений, рассчитанных исключительно на иноязычного читателя.
Нумерация цитируемых стихов «Евгения Онегина» приведена в соответствие с русским текстом (у Набокова стихи нумеруются в соответствии с его английским переводом и не всегда совпадают построчно с русским оригиналом).
Цитаты из пушкинских черновых и беловых рукописей воспроизведены нами в точном соответствии с авторскими оригиналами, опубликованными в академическом Полном собрании сочинений А. С. Пушкина (М.; Л., 1937. Т. 6), при этом сохранены их орфография и пунктуация (Набоков оговаривает, что для англоязычного читателя он приводит цитаты в соответствии с современными нормами синтаксиса). Однако все восстановленные фрагменты пушкинских текстов даны, в отличие от академического издания, в угловых скобках, как и у Набокова (в квадратных скобках он дает собственные пояснения — см. его список «Сокращения и знаки»); данное замечание не касается стихов «десятой главы» (в начале комментария к ней Набоков специально оговаривает это).
В виде постраничных сносок (обозначенных «звездочками») даются только примечания Набокова (каждый раз они отмечены указанием — Примеч. В.Н.) и переводы цитат, слов и выражений, приведенных им на иных языках (французском, итальянском, латыни и др.). Библиографические ссылки Набокова намеренно не приведены нами в соответствие с современным стандартом.
Все прочие примечания и уточнения, сделанные научным редактором настоящего издания, помечены в тексте цифровыми отсылками (в каждой главе самостоятельная нумерация) и помещены в конце набоковского Комментария (перед Приложениями). Каждое из трех Приложений также имеет самостоятельные затекстовые примечания. Впрочем, в структуре настоящего издания легко можно разобраться по оглавлению.
В. П. Старк
Роман в стихах «Евгений Онегин» Александра Пушкина (1799–1837) был начат в 1823 и завершен в 1831 г. Он публиковался частями с февраля 1825 по январь 1832 г.; принято считать, что это собрание восьми глав (из которых первые две представлены в двух отдельных изданиях) образует издание «первое». Полное издание в одной книге («второе») вышло в свет в марте 1833 г., за ним в январе 1837 г. последовало editio optima[32] («третье»), опубликованное менее чем за месяц до роковой дуэли[33].
Можно ли действительно перевести стихи Пушкина или вообще любые стихи, имеющие определенную схему рифм? Чтобы ответить на этот вопрос, сперва следует определить само понятие «перевод». Попытки передать стихи на одном языке средствами другого распадаются на три категории:
(1) Парафрастический перевод: создание вольного переложения оригинала с опущениями и прибавлениями, вызванными требованиями формы, присущей адресату перевода языковой спецификой и невежеством самого переводчика. Иные парафразы могут обладать обаянием стилистической манеры и выразительной идеоматичностью, но исследователю не дóлжно поддаваться изяществу слога, а читателю быть им одураченным.
(2) Лексический (или структурный) перевод: передача основного смысла слов (и их порядка). Такой перевод сделает и машина под управлением человека образованного, владеющего двумя языками.
(3) Буквальный перевод: передача точного контекстуального значения оригинала, столь близко, сколь это позволяют сделать ассоциативные и синтаксические возможности другого языка. Только такой перевод можно считать истинным.
Позвольте привести примеры каждого метода. Первое четверостишие, с которого начинается «Евгений Онегин», звучит так:
Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог,
Он уважать себя заставил,
И лучше выдумать не мог…
Парафразировать его можно бесконечное число раз. Например:
My uncle in the best tradition,
By falling dangerously sick
Won universal recognition
And could devise no better trick…
Лексический (или структурный) перевод таков:
My uncle [is] of most honest rules [:]
when not in jest [he] has been taken ill,
he to respect him has forced [one],
and better invent could not…
Теперь очередь за буквалистом. Возможно, он не станет подчеркивать настоящее перфектное время, более или менее подразумеваемое, сохраняя «he… has forced» и заменяя «when… [he] has been» на «now that he has been»; он может поиграть со словом «honorable» вместо «honest» или колебаться в выборе между «seriously» и «not in jest», он заменит «rules» на более подходящее «principles» и изменит порядок слов, чтобы приблизиться к строению английского предложения, сохранить отголоски русской рифмы, и в конце концов получит:
My uncle has most honest principles:
when he was taken gravely ill,
he forced one to respect him
and nothing better could invent…
Если же переводчик все еще не удовлетворен таким вариантом, он, по крайней мере, может надеяться дать разъяснения в подробных примечаниях (см. также коммент. к гл. 8, XVII–XVIII).
Теперь сформулируем наш вопрос точнее: могут ли такие рифмованные стихи, как «Евгений Онегин», быть и в самом деле переведены с сохранением рифм? Ответ, конечно же, — нет. Математически невозможно воспроизвести рифмы и одновременно перевести все стихи буквально. Но, теряя рифму, стихи теряют свой аромат, который не заменят ни пояснительные сноски, ни алхимия комментариев. Следует ли тогда удовлетвориться точной передачей содержания и совершенно пренебречь формой? Или же следует допустить подражание стихотворной структуре, к которой то тут, то там лепятся исковерканные кусочки смысла, убеждая себя и читателя, что искажение смысла ради сладкой-гладкой рифмы позволяет приукрашивать или выкидывать сухие и сложные отрывки? Меня всегда забавляет избитый комплимент, которым одаривает критик автора «нового перевода». «Как легко читается», — говорит критик. Другими словами, щелкопер, никогда не читавший оригинала, да и не знающий языка, на котором этот оригинал написан, превозносит подражание за его легкость, ибо плоские банальности заменили в нем все трудные места, о коих он не имеет ни малейшего представления. «Легко читаемый», как же! Ошибающийся школьник меньше глумится над древним шедевром, чем авторы таких коммерческих рифмованных парафраз; как раз тогда, когда переводчик берется передать «дух» оригинала, а не просто смысл текста, он начинает клеветать на переводимого автора.
