И тут же просит Макара Егоровича сообщить список, хотя бы самый краткий, слов, в которых илецкие жители делают смягчение буквой и (например: писок, видро и т. д.). А также интересуется, не сохранилось ли украинских фамилий на -енко или вообще с малорусским значением или окончанием, и помнят ли илечане о своем отчасти малорусском происхождении?
Верушкин аккуратно выполняет просьбу писателя. Короленко сразу же отзывается благодарным письмом.
«Фамилия Череватый — несомненно малорусская, — сообщает он, — и, помнится, встречается у Костомарова в истории Малороссии («Мазепенцы» или «Руины», — впрочем еще наведу справки). А вот, нельзя ли было бы набрать просто сотню-другую старых илецких фамилий (или хоть просто зауряд. сотню фамилий, наудачу). Я просмотрел бы их, не встретилось ли бы и еще таких же измененных Череватых»{44}.
И вновь обращается с убедительной просьбой к Макару Егоровичу:
«Всего бы превосходнее достать какой-нибудь старый список илецких казаков, какие-нибудь ведомости, что ли. И чем стариннее, тем, конечно, лучше».
Тревожные революционные события, происходившие в России, глубоко волновали писателя и находили живой отклик в его душе. В этот период он испытывал на себе травлю черносотенцев, его привлекали к суду за напечатание «Открытого письма Филонову» — статскому советнику, руководившему карательной экспедицией, истязавшей крестьян на Полтавщине. И тем не менее Короленко находит время для новых замыслов, продолжает собирать материалы для книги о Пугачеве.
Письма к Верушкину полны все новых и новых запросов, глубокого проникновения в историческую сущность собираемого материала, уточнения этнографического, языкового, речевого характера уральского казачества.
Он благодарен исполнительному Макару Егоровичу, с пониманием дела выполняющего его просьбы. Сообщая о всех переживаемых неприятностях в связи со своей редакторской и общественной деятельностью, Владимир Галактионович опять засыпает вопросами своего приятеля.
«Теперь у меня возник еще один существенный вопрос по этому же предмету. А именно: есть ли какая-нибудь вероисповедная разница между уральцами и илечанами, то есть где больше церковных, признающих или господствующую православную церковь, или единоверие: среди илечан или среди уральцев? Это очень существенно: малороссы вообще не старообрядцы и, если особенности илечан объясняются влиянием малорусского происхождения, то среди них должно быть меньше старообрядцев, особенно беспоповцев. Что Вы на это скажете? Если нет сколько-нибудь точных данных, то ответьте хоть по глазомеру»{45}.
Пугачевский дворец в Уральске. Рисунок В. Короленко.
Короленко сообщает подробности из жизни своей семьи, передает приветы всем знакомым Уральска и снова спрашивает Макара Егоровича, есть ли на Илеке и много ли людей, которые крестятся «щепотью», то есть складывают вместе три пальца?
Поставлен P. S. и опять вопросы:
«Кстати еще: как у Вас на Илеке говорят: бирёза или бирэза? В числе слов на и у Вас написано: миста (место). Тут, если это единственное число, — ударение на и и, значит, должно быть е (место). Или это только миста́?
А белый или би́лый? Затем мина (очевидно мена), как у Вас ставится ударение: ми́на или мина́? Ричка или речка? Твиток — значит цветок? Как произносятся односложные слова, на которых, значит, ударений нет. Напр. снег, бег, сел, бел, лес, бес и т. д.
Еще: как относились илецкие казаки к бороде? Больше ли у них было бритых или в этом отношении разницы не было?
Простите за беспорядочность вопросов и снисходительно ответьте на все».
Этот глубокий интерес к Илеку, дотошные расспросы, уточняющие то одно, то другое, то третье в истории уральского казачества, нужны были Короленко не только для работы над повестью «Набеглый царь», но и оперативного выступления в печати, публикации статьи в «Киевской старине». 16 ноября он посылает Верушкину оттиск этой статьи и приписывает:
«Как увидите, я ставлю лишь вопрос, так как и во мне все эти «признаки» возбуждают сомнения. Что первые насельники были украинские выходцы — несомненно. Другой оттиск передайте с моим приветом Ивану Ивановичу.
Хотел также послать Василию Андреевичу, но на днях получил от Хохлова известие, что «Щапов скоропостижно скончался». Жаль старика. М. прочим, по-видимому, его сильно волновали последние события, и он мне по их поводу писал очень длинные письма»{46}.
Владимир Галактионович в курсе многих подробностей из жизни уральского казачества. В P. S. он приписывает:
«Судя по газетам, у Вас теперь новый атаман. Давно ли сменили Ставровского и куда определили?»
На статью, опубликованную об Илеке в «Киевской старине», Короленко получает отклик от Верушкина. В майском письме 1907 года он уже отвечает:
«То, что Вы пишете об илецких «малороссиянах» очень интересно. Был бы очень благодарен за несколько подробностей: к какому году относятся эти «печати», а если бы можно, — то и поименно список».
Владимир Галактионович добавляет, что скоро пошлет несколько экземпляров брошюры «Сорочинская трагедия» и при этом добавляет:
«На меня столько лгали этот год, что мне хочется, чтобы мои друзья знали правду».
Он сообщает Верушкину, что выезжает на два месяца за границу. «Итак, до осени!» — заканчивает он свое письмо.
После возвращения из поездки 30 декабря писатель поздравляет Верушкина и его семью с Новым годом и добавляет:
«В последнее время приходилось ездить в Петербург и за разными хлопотами и делами я как-то стал неаккуратен в переписке. Но это не значит, что мы не вспоминаем Вас обоих и Вашу семью. Если бы мог чем-нибудь быть полезен, то был бы рад»{47}.
1907 год для В. Г. Короленко действительно был тяжелый, полный неприятностей и продолжающейся травли. По почте он получал подметные письма, содержащие угрозы. На квартире писателя во время обыска была конфискована 9-я книга «Русского богатства» за статью Елпатьевского «Люди нашего круга».
В. И. Ленин, пристально следивший за активной общественной деятельностью В. Г. Короленко, в своей работе «Проект речи по аграрному вопросу во второй Государственной думе» назвал его прогрессивным писателем.
Пошел восьмой год после поездки Короленко в Уральск, а писатель не мог забыть ярких впечатлений, оставшихся после встреч с уральскими казаками.
«Каждый раз, как приходит лето, — писал он в майском письме 1908 года Макару Егоровичу, — мне вспоминается Уральск, сады, ферма и хочется перемолвиться с Вами, вспомнить наше путешествие по степям и станицам. Хорошее это было лето. Наши все тоже вспоминают и сады, и милую семью Каменских, и Вас обоих, и «просвещенного мореплавателя», вообще всех вас. А теперь мы с Авд. Семеновной, м. прочим, опять на лоне природы, в Хатках. Идет дождь, и мне так живо вспоминается, как мы с Вами путались в киргизской степи, потеряв дорогу. Тогда ведь нас тоже здорово промочило!»{48}
Одновременно с письмом он высылает свою книгу «Отошедшие» с автографом:
«Макару Егоровичу и Любовь Петровне Верушкиным на добрую память».
Владимир Галактионович знал, что Верушкин нуждается и деликатно предложил свою помощь — выплату стипендии одному из его детей на ближайшие год-два по 100 или даже по 150 рублей.
«Пожалуйста, дорогой Макар Егорович, не откажите мне в этой просьбе, — пишет он. — Ведь почти наверное могу предположить, вспоминая Вашу семью, что Вам приходится-таки трудно. А я буду знать, что стипендия пошла в дело. Итак, отвечайте — согласием, и с будущего же учебного года мы это дело наладим».
Мысль о помощи семье уральского учителя захватывает Короленко. Он настойчиво развивает ее в очередном письме:
«Я все-таки желал бы, чтобы начать это дело не с 1909, а с 1908 года, — пишет он. — А на что именно будут употреблены деньги — мне все равно, лишь бы именно на дело воспитания детей. Откладывать мне бы не хотелось: мало ли что может случиться. Жизнь полна разными неожиданностями и случайностями. Итак — начнем после каникул!»{49}
В сентябре Короленко опять возвращается к мысли о выплате стипендии. Перед отъездом на Кавказ он запрашивает Верушкина, когда и куда направить деньги, сразу ли все 100 или по 50 в полугодие? Возвратившись в Полтаву после поездки на Кавказ, Владимир Галактионович, наконец, получает согласие Макара Егоровича и тут же переводит ему 50 рублей. Одновременно он сообщает: получил телеграмму из редакции о том, что арест с 9-й книжки «Русского богатства», где была опубликована статья Елпатьевского, снят.
