8 увидел свет. «Свет» в этом контексте означает «le monde», «le beau monde», «le grand monde» <«большой свет»>, «фешенебельный свет», «блестящий свет», «высшее общество» — целый букет синонимов.
Ср. у Поупа: «Мой единственный сын, он увидит у меня Свет: / Его французский совершенен…» («Подражание Горацию», кн. II, послание II).
Ср. у Байрона «Дон Жуан», XII, LVI, 1–2:
Мой Дон Жуан, как мы упомянули,
В изысканное общество попал.
Хоть микрокосм, встающий на ходули,
Сей высший свет, по сути дела, мал.
<Пер. Т. Гнедич>.
Ср. у Эгана: «Преимущества, вытекающие из „видения Света“… пробудили любопытство нашего Героя» («Жизнь в Лондоне», кн. II, т. 3).
10 писал. Небольшая синтаксическая неправильность в тексте — вольность, которую английское прошедшее время чрезмерно утрирует.
12 непринужденно; V, 9; Без принужденья; V, 7 и 11: Ученый малый, С ученым видом знатока. Повторение одних и тех же эпитетов в непосредственной близости друг от друга характерно для русской литературы девятнадцатого века с ее сравнительно малым словарным запасом и юным презрением к элегантным синонимам.
14 Что он умен и очень мил. Буквальный английский перевод кажется мне слишком современным. «Мил», использованное Пушкиным в предшествующей строфе («резов, но мил»), идентично французскому «gentil». «Le monde décida qu'il était spirituel et très gentil».
Мы всѣ учились понемногу,
Чему нибудь и какъ нибудь:
Такъ воспитаньемъ, слава Богу,
4 У насъ немудрено блеснуть.
Онѣгинъ былъ, по мнѣнью многихъ
(Судей рѣшительныхъ и строгихъ),
Ученый малый, но педантъ.
8 Имѣлъ онъ счастливый талантъ
Безъ принужденья въ разговорѣ
Коснуться до всего слегка,
Съ ученымъ видомъ знатока
12 Хранить молчанье въ важномъ спорѣ,
И возбуждать улыбку дамъ
Огнемъ нежданыхъ эпиграммъ.
1–2 Мы все учились понемногу, / Чему-нибудь и как-нибудь. Парафраз этих двух строк, которые трудно перевести, не обедняя или не обогащая их смысл, мог бы быть: «Все мы учились без какой-либо определенной цели вещам случайным по существу и по форме», или проще: «Мы учили старое по-старому».
Все описание беспорядочного образования Онегина (глава Первая, III–VII) по своей легковесной манере подобно описанию в «Дон Жуане» Байрона, I, XXXVIII–LIII, особенно LIII, 5–6: «Да, я учился там, познания впивая, / Какие — все равно…» <пер. Г. Шенгели>. Пишо (1820): «Je crois bien que c'est là que j'appris, comme tout le monde, certaines choses — peu importe».
Текст Пушкина также причудливым образом похож на строки, которые он не мог в то время знать — из посредственного произведения Ульрика Гюттенгера «Артюр» (1836)[8]: «Я небрежно завершил воспитание, слишком небрежное» (ч. I, гл. 3).
Артюр, по совпадению, один из кузенов Онегина, подобно Чаадаеву (см. коммент. к главе Первой, XXV, 5), нашедший лекарство от сплина в римско-католической вере.
7 Ученый малый, но педант. Одна из разновидностей педанта — человек, которому нравится высказывать, провозглашать, если не навязывать, свои мнения, с большой доскональностью и точностью деталей.
Слово (итал. «pedante», использовалось Монтенем, ок. 1580 г., «un pedante») первоначально означало «учитель» (и было, вероятно, связано со словом «педагог») — тип, который был высмеян в фарсах. В этом смысле его использовал Шекспир, а также в России восемнадцатого века Денис Фонвизин и другие (также в глагольной форме «педантствовать» — навязывать свое мнение и пустословить). В девятнадцатом столетии слово обретает различные дополнительные значения, вроде «тот, кто знает книги лучше, чем жизнь» и т. п. или «тот, кто тратит чрезмерные усилия на пустяки» (Оксфордский словарь английского языка). Это слово также применимо к людям, которые щеголяют своим эзотерическим знанием или применяют любимую теорию нелепым образом, без учета конкретных обстоятельств. Ученость без скромности или юмора — основной тип педантства.
Матюрен Ренье (1573–1613) так описывал педанта (Сатира X):
Il me parle Latin, il allègue, il discourt
.......................................................
[dit] qu'Epicure est ivrogne, Hypocrate un bourreau,
Que Virgile est passable…
<Он говорил со мной по латыни, приводил ссылки, рассуждал
............................................................................
[говорил], что Эпикур пьяница, Гиппократ — жесток,
Вергилий — посредственность… >.
(См. коммент. к главе Первой, VI, 8).
Мальбранш в начале восемнадцатого столетия в отрывке, упоминаемом в моем комментарии к Эпиграфу романа, говорит о педанте следующее (для него Монтень был педантом!):
«Внешность и видимость светского человека поддерживаются… двумя стихами из Горация… сказочками… Педанты те, кто кичится своею мнимою ученостью и кстати и некстати цитирует всевозможных писателей; кто говорит только для того, чтобы говорить и заставить глупцов восхищаться собою… [они] обладают обширною памятью и плохою рассудочною способностью… пылким и громадным воображением, но воображением непостоянным и необузданным»
<пер. Е. Смеловой>.
В целом определение Аддисона («Зритель», № 105. 30 июня 1711) оказывается самым близким к мысли Пушкина о поверхностном образовании Онегина:
«Человек, выросший среди Книг, и не способный говорить ни о чем ином, и есть… тот, кого мы называем Педантом. Но, по моему мнению, мы должны расширить этот Титул, и давать его каждому, кто не способен продумать до конца свою Профессию и путь Жизни.
Кто более Педант, чем любой столичный щеголь? Отними у него Игорные дома, Список модных красавиц и Отчет о новейших недугах, им перенесенных — и он нем».
См. тонкую защиту педантизма Хэзлиттом в «Круглом столе» (1817), № 22, «О педантизме»: «Всякий, кто до некоторой степени не является педантом, хотя и может быть мудр, не может быть очень счастливым человеком» и т. д.
«Пустой череп педанта, — говорит Уильям Шенстон, — вообще представляет собой трон и храм тщеславия» («Эссе о людях и обычаях» в Сочинениях [Лондон, 1763], II, 230).
Существует другая разновидность педанта — тот, кто вводит людей в заблуждение образцами «учености». Схолиаст, чрезмерно информативный и сверхточный в своих ссылках, может быть абсурден; но тот, кто стремится произвести впечатление количеством сведений, не беспокоясь о точности данных, которые он воспроизводит (или которые другие воспроизводят для него), и не заботясь о том, не ошибается ли его источник или наука — мошенник. Сравните в этой связи стихотворение Пушкина «Добрый человек» (ок. 1819 г.), написанное четырехстопным ямбом:
Ты прав — несносен Фирс ученый,
Педант надутый и мудреный —
Он важно судит обо всем,
Всего он знает понемногу.
Люблю тебя, сосед Пахом —
Ты просто глуп, и слава Богу.
Понимание комизма «ЕО», V, 7, также зависит от понимания читателем того, что эти важные и самоуверенные особы (существующие, конечно, везде и повсюду), которые считались миром моды «строгими судьями», были в действительности настолько невежественны, что легкое остроумие, проявленное в шутку современным молодым человеком, или его глубокомысленное молчание поражали их как преднамеренная демонстрация чрезвычайно точного знания.
Высказывалось предположение (см. коммен. к парижскому изданию 1937 г.), что «но» является типографской ошибкой, вместо «не»; это не объясняет, почему Пушкин сохранил «но» в следующих трех изданиях.
Стараясь, как всегда, превратить Онегина в образец возрастающей добродетели, Н. Бродский («Евгений Онегин» [1950], с. 42–44) пытается доказать фальшивыми картами отрывочно подобранного цитирования, что во время Пушкина, так же как и во времена Фонвизина, педант означал честного человека и политического мятежника. Конечно, это неверно.
8 счастливый талант. Галлицизм. См., например, у Вольтера в «Бедняге»:
J'ai de l'esprit alors, et tous mes vers
Ont, comme moi, l'heureux talent de plaire;
Je suis aimé des dames que je sers.
<В то время я блистал остроумием, и все мои стихи
Имели, как и я, счастливый талант нравиться;
Меня любили дамы, которым я служил>.
9 См. коммент. к главе Первой, IV, 12.