Модест Колеров - Предел Империй

Лидеры Европейского Союза согласились с требованиями президента Чехии Вацлава Клауса о внесении изменений в Лиссабонский договор и предоставили Чехии гарантии от исков потомков 3 млн немцев, изгнанных в 1946 году из Судетской области Чехословакии по декретам президента Бенеша, — от исков о компенсациях за собственность, которой они лишились в конце Второй мировой войны и после неё. О готовности вытребовать себе идентичные условия заявила Словакия. Жертвы депортации и их потомки в Германии заявили, что это решение ЕС нарушает права, гарантированные «Хартией основных прав и свобод ЕС».

Ради прикладной задачи консолидировать ЕС в экстрагосударство, ввести в дело его конституцию, назначить в ЕС президента, главу МИД и присущих ему дипломатов, многочисленные гарантированные в ЕС свободы и ценности, о которых любят рассуждать евроатлантические учителя в общении с дикими варварами на Востоке, задвинуты в нижний ящик стола. И использоваться теперь будут только на экспорт.

Перед началом Второй мировой войны в Европе вне Германии жили 18 миллионов немцев: они составляли значительные и влиятельные общины в городах, промышленности, университетах, аграрном производстве. Ведя войну за «жизненное пространство», нацистский Рейх опирался на эти кадры. Гитлер использовал их, проиграл и сделал коллективными ответчиками за нацистские преступления. По решению антигитлеровской коалиции — США, Великобритании и СССР — немцы Восточной Европы подлежали депортации в Германию. Фактические процедура и условия этой депортации зависели от национальных властей освобождённых от Гитлера и его союзников государств. Массовой, бессмысленной и беспрецедентной жестокостью по отношению к изгоняемым немцам более всего отличились власти Чехословакии и Польши.

Новые национальные власти Чехословакии и Польши проявили себя так, что, например, пешие колонны изгоняемых из Польши немцев предпочитали дожидаться, когда мимо них двинется колонна их вчерашнего злейшего противника — Советской армии, — чтобы двигаться рядом с ней. Только это могло защитить их от крайних жестокостей, грабежей и убийств, которые сопровождали немцев всюду на польской территории. Архивы полны донесений советских властей в Центр о такой неожиданной для них — даже после кровавой войны — жестокости их союзников.

И если после войны и уже внутри ЕС острота во взаимных отношениях поляков и немцев сгладилась, то конфликтные отношения немцев и чехов все эти годы так и не были прояснены и вопросы между ними оставались нерешёнными. Теперь ЕС может повторить Чехии до боли знакомую формулу: «Я освобождаю вас от химеры, именуемой совестью».

Но «чешский прецедент», названный так известным латвийским экспертом Юрисом Пайдерсом, не ограничивает своё действие Словакией. «Чешский прецедент» прямо ставит вопросы о разрушенных в ЕС единых стандартах прав и свобод — в применении к другим конфликтным и кровавым событиям периода Второй мировой войны, которые омрачают отношения России, с одной стороны, и Польши, Литвы, Латвии и Эстонии — с другой.

Польша, Литва, Латвия и Эстония, пользуясь в этом неизменной поддержкой США, выбрали современную Россию в качестве ответчика за преступления сталинского СССР, несмотря на то, что Россия не является и не могла быть «правопреемницей» сталинского СССР, а выступает лишь (в ряде фактов) государством-продолжателем СССР образца 1991 года — точно так же, как продолжателями СССР по территории, инфраструктуре, гражданским отношениям, образованию и т. п. выступают Литва, Латвия, Эстония и советский экс-сателлит Польша.

Теперь, после обязательного для Польши, Литвы, Латвии и Эстонии — как членов ЕС — «чешского прецедента», мы в России будем с ироническим интересом наблюдать за мучительной, почти физиологической борьбой европейских «ценностей, прав и свобод» в мозгу правящих классов Польши, Литвы, Латвии и Эстонии. Если «чешский прецедент» — правовой, а не одноразовый гигиенический пакет европейской конституционной целесообразности, то его действие не может ограничиться избирательным действием только в отношении Чехии. И, значит, претензии Польши, Литвы, Латвии и Эстонии к современной России в связи с преступлениями сталинского СССР тоже должны быть упразднены.

И если ЕС — это сообщество «ценностей, прав и свобод», то Польша, Литва, Латвия и Эстония не могут признать, что граждане Чехии, освобождённые от «химеры совести», — «ценнее», чем собравшиеся в России бывшие граждане СССР, призванные, по мнению Польши, Литвы, Латвии и Эстонии, ответить за Сталина и польских, литовских, латышских и эстонских сталинистов. И если «чешский прецедент» — это европейские правила в отношении наследия Второй мировой войны, то Польша, Литва, Латвия и Эстония уже не могут даже формулировать свои претензии к России. И претензии членов семей и потомков польских военных, расстрелянных в Катыни, и прибалтийские подсчёты «ущерба от советской оккупации» — теперь заведомо неправовая отсебятина.

Если и прежде все эти попытки призвать современную Россию к ответу за Сталина и не призывать к ответу за Сталина современные, например, Украину и Грузию были не более чем продуктом русофобского извращения, то теперь продолжение этих претензий, исходящих от «новых европейцев», потребует от них не только оттренированного извращения, но и прямо высказанного правового апартеида и расизма.

Если и после этой чешской индульгенции «новые европейцы» будут требовать от России ответственности за сталинизм, если чехам отпустят их бенешевские (ещё докоммунистические, дорогие сердцу) грехи, а русским предъявят чужие (сталинские) преступления, то это, несомненно, будет уже не только актом обыденной русофобии, но и новым изданием антирусского расизма и апартеида. И антигитлеровская Польша всё глубже будет погрязать в общий пронацистский коллаборационизм и ревизионизм Литвы, Латвии и Эстонии. И почитание жертв Варшавского восстания от этого будет всё более фальшивым.

Впрочем, нет никаких сомнений, что «чешский прецедент» останется инструментом для внутреннего в ЕС употребления, а для России останется в силе «особая справедливость».

Впрочем, не удивительно. Умывайтесь собственной грязью.

На недавней встрече президента России Дмитрия Медведева с белорусскими журналистами один из гостей с нажимом заявил Медведеву: «Наша страна называется Беларусь. Именно так, восемь букв, четвертая «а», на конце — «ь». Так мы называемся в ООН, и таковы рекомендации, в частности, Московского института русского языка. Может быть, Вы тоже присоединитесь к ним, и все политики и государственные деятели в России будут называть…» На это Медведев ответил: «Я-то как раз говорю так, как называется Ваша страна в ООН. Беларусь, и я настаиваю именно на таком произнесении названия нашего братского государства».

Вслед за этим замминистра юстиции Белоруссии Алла Бодак потребовала, чтобы имя «Беларусь» использовалось в нормативных актах и СМИ на всей территории белорусско-российского Союзного государства. Это требование поддержал министр юстиции России Александр Коновалов и пообещал следить, чтобы российские государственные органы употребляли только «Беларусь», а не «Белоруссия», и рекомендовать такое словоупотребление российским средствам массовой информации.

В редакции ИА REGNUM — как российского средства массовой информации — могли бы просто наплевать на незаконные требования и необоснованные рекомендации и могли бы с политическим любопытством отнестись к языковым предпочтениям нашего президента. Но контекст проблемы шире, а её значение — глубже, чем анекдотические требования исторически временного замминистра, которые он с бюрократическим безумием адресует — нет, не такому же временному бюрократу, а исторически бесконечному, живому, великому русскому языку, сердцу великой русской культуры. Проблема глубже, чем поспешный административный восторг его коллеги. Больше, чем мнение президента России.

Статья третья Главы первой Конституции России гласит: «Носителем суверенитета и единственным источником власти в Российской Федерации является её многонациональный народ». Точно так же единственным источником власти над великим русским языком является многонациональное, многосотмиллионное и — самое главное — многовековое сообщество носителей этого языка, каждый из которых по мере таланта и знаний может только подсказывать, придумывать, предлагать живому языку нормы и новации, каждый раз отдавая их на коллективный суд русской культуры.