Ознакомительная версия.
Публицистическое эссе
Я ищу свое первое, самое первое, лицо на фотографиях, но снимков очень мало, потому что была война и фотографы ушли из своих павильонов, а те снимки, что были сделаны до войны, сгорели вместе с альбомами. Первое лицо мое где-то там, в пепле войны, которая давно закончилась и никак не кончается; оно в памяти - а память наша очень сложная штука.
Насколь историческая память простирается вглубь?..
Мои дети знают, что татаро-монголы семьсот лет назад разрушили Киев, сожгли жилища, десятинную церковь и что иго продолжалось столько-то лет, сменившись затем другим игом. Я им говорю, что это была Орда, а не монголы, рассказываю про хана, который был очень растроган золотыми киевскими куполами, но дети мои почему-то все равно обижены за тот, тринадцатого столетия, Киев, ставший пеплом.
Бабушка моя, Агриппина Васильевна, когда хотела накормить меня получше, уговаривала съесть второй пирожок или еще одну картофелину и всегда приговаривала: «Возьми до пары, не то придут татары». Воинственные татары не совершали набегов уже несколько веков, давно никого не уводили в неволю; ни она, ни ее бабушка от татар не страдали, но запомнили ведь...
Недавно в Киев приезжали корреспонденты шведского телевидения; мы с ними поговорили о разном, снимали сюжеты, которые были им интересны, бродили по городу. Но однажды зашла речь о Полтаве, о шведских могилах в украинском черноземе, и оказалось, что помним - и они, и я, да еще как! Швеция с той поры не воевала ни с кем, мы - напротив - перевести дыхание от битв не могли, но все-таки...
Однажды я спросил у миролюбивейшего из ботаников о том, как попали к нам каштаны, столь пышно разросшиеся на киевских бульварах. «Как же! - воскликнул он. - Это с французского нашествия. Тогда же, когда Москву сожгли...» Не временем он обозначил, не годом, а нашествием, пожаром, войной...
Мне приходилось и приходится - как любому - задуматься про горчайшие эти календари, потому что и я - звено в цепи, потому что и моя память накопила в себе немало, потому что и у меня собственные перечни обид и радостей - хватит всем. Где же надо остановиться? И - надо ли останавливаться? Может быть, следует помнить обо всем, до того рубежа, за которым душа обозляется? А может, исключить что-то из памяти?
Мне хочется о многом написать, не упрощая; увидеть, не зажмуриваясь, понять. Или я понял уже все, раз и навсегда уяснил, и нечего?..
Очень важно найти точку, с которой видно вокруг особенно четко. Все, происходящее на свете сейчас, можно сегодня воспринимать только через призму мирного сосуществования - это формула. Но с формулами легче всего говорунам-упростителям; на самом-то деле не всегда просто. В глубинах иных душ пошевеливаются легенды о кровной мести и рыцарские побасенки, где победа выигрывалась на полном скаку, лязге от столкновения двух людей в панцирях, когда один лязгал чуть громче, падал, испускал дух, решая в одночасье проблемы справедливости, мести, радости для прекрасных дам и чего-то еще. Но настало время, когда оба начищенных храбреца обречены. Нейтронная бомба достает сквозь броню потолще, чем крышка канализационного люка. Защита от возникшей опасности требует уже не новой брони, а нового мышления.
Впрочем, платить надо за все.
Сижу перед девственно чистым листом бумаги и не знаю, сколько деревьев срубили, чтобы изготовить белый бумажный рулон, сколько щепок и сколько высохших листьев потрескивает у меня под пером.
Я чувствую, что становлюсь старше, и мне хочется разговаривать с вами от первого лица о том, что и себе самому рассказываю не ежедневно. Я прикоснусь в этих заметках к некоторым событиям своей жизни самого последнего времени, а там уж - куда мы с вами решим двинуться, прикоснувшись к ним...
...Юрген Малы, руководитель делегации молодых немцев из Бремена, выступал, стоя напротив меня за столом в Киеве, в республиканском Комитете защиты мира. Мне неожиданно выпало принимать делегацию, и я не сразу настроился на вопросы юных, но бородатых, не очень коротко стриженных молодцов и на вопросы коротко стриженных молодых дев из упомянутой делегации. Мы разговаривали долго и очень откровенно, изрядно устали, но, кажется, немцам понравилось, и теперь они откашливались, советуясь, что бы сказать хозяевам поприятнее, и оглаживая русые кудри. Вот тогда-то Юрген Малы встал и сказал заключительное благодарственное слово, в котором отметил несомненно возросший уровень взаимного понимания и теплоту приема. Затем он поблагодарил за подарки, задумчиво помолчал и вдруг сказал так:
- Мы, молодые немцы из ФРГ, хотим попросить у вас прощения за все то, что натворили здесь, на вашей земле, наши отцы и деды. Я знаю, что это не те слова, не адекватные страданию, испытанному вами от моих соотечественников несколько поколений тому назад; поэтому я хочу поклясться вам в том, что немцы моего поколения - говорю от имени нашей делегации и от миллионов соотечественников - никогда больше не обратят оружие против вас, вашего народа, вашей страны...
Что ведь интересно: француз там, скажем, иди бельгиец, желая сообщить мне приятное, ни за что не начал бы с уверений в своей решимости не убивать меня. А здесь - приехал человек из города Бремена (я только и знаю, что там были веселые музыканты из сказки братьев Гримм), первый раз в Киеве, а туда же: война и мир. Быть или не быть. От своего имени и от имени соотечественников.
Его спутники зааплодировали: не захлопали в ладоши, как это делаем мы, а застучали по столу туго сжатыми кулаками. Это у них сейчас такая мода. Определенно - мода, потому что я видел уже такой способ выражения восторга: было это в Нюрнберге весной. Как летит время: за минувшие полгода я дважды побывал в ФРГ, принял несколько немецких делегаций у себя в Киеве. Никогда со времен прошедшей войны я не видывал столько немцев за такое короткое время...
Странное дело: мысль о том, чтобы порассуждать обо всем этом, написать не то чтобы книгу, а род воспоминаний, где времена бы соединялись как фотографии в семейном альбоме, пришла мне в голову лишь теперь, когда я слушал клятву молодого немца, что он будет вести себя не так, как его родители. делегации показывали фильм о киевском Бабьем Яре, который я комментирую из-за кадра и над которым пришлось мне повозиться не один месяц. Ничего посмотрели. С интересом и много говорили о том, что антифашистская тема в искусстве должна быть еще мощнее и выразительней, о том, что деды и отцы их, лежавшие за пулеметами в кадрах из «Бабьего Яра», будто и не родственники им, будто они другие немцы, с другой планеты, иного ро'злива, не того семени, непохожего корня...
А для меня просмотр «Бабьего Яра» - всегда пытка. Поэтому я, наверное, сержусь, что наши гости ведут себя, как мой сын, получивший в школе двойку: ну сказали, что больше не будут, ну отмежевались, ну хватит...
Рассуждать и раздумывать о сложности великих процессов, один из которых именуется взаимопониманием, а другой сосуществованием, можно и следует бесконечно. Незадолго до отъезда в Нюрнберг я прочитал путевые германские заметки Ванды Василевской, написанные больше тридцати лет назад, и меня обожгло тогдашней болью Ванды Львовны, которая открыто - как умела она - писала, что ее вовсе не печалят развалины Берлина, а глядя на своих сверстников-немцев, она прежде всего думает о том, что делали они в годы войны. Там же Василевская рассказывает, как американцы согнали множество немцев - окрестных жителей - в один из только что освобожденных концлагерей, заставили осмотреть. Немцы рыдали и падали в обморок, до того было им печально и стыдно. За тридцать лет они многое узнали, привыкли ко многому и стали другими. Сколько бы мы ни помнили о прошлых трагедиях, над нами закружилась новая и многое изменила. Когда я думаю о происходившем сорок лет назад, то одновременно воображаю, что может сделаться, вспыхни война сегодня. Кажется, Чехов говорил, что если кошке, у которой болят зубы, наступить на хвост, то ей полегчает. А мне вот, в отличие от кошки, больно и старой болью, и новой; разве что я уже очень взрослый и всякий раз убеждаю себя: надо спокойно поразмыслить, все перебрать памятью - как ладонью по шрамам провести, а уже после...
Это во мне заговаривает историческая память, заключенная в рамки разумной и душой принятой логики. Третьей мировой войны не должно быть никогда - и не будет; все, что есть у меня в сердце, в памяти, в душе, должно быть обращено к миролюбию. Методы, которыми выяснял соседские отношения древнекиевский князь Олег («отмстить неразумным хазарам», предать «их мечам и пожарам»), остались в прошлом наравне с бронзовыми наконечниками стрел.
Наша страна первой начала объяснять человечеству, что пора становиться другими, жить по-иному. После революции был Декрет о мире, было немало наших призывов к разоружению и миру, но нас не слушали в ту пору - нас хотели искоренить, выжечь на корню; День Победы был днем нашего торжества - но и днем победы над всеми попытками отстаивать свою правоту силой. Мы показали, что можем победить кого угодно. Но немыслима цена военных побед: а впредь военных побед в мировых войнах уже не предвидится. Вот уже сорок лет мы противостоим новой мировой войне, и поэтому она не случилась. Очевидные, бесспорные истины, но необходимо повторять их и рассуждать о них вслух - от первого лица, без статистики и документальных цитат, которые так люблю. Просто написать нечто вроде документальных записей, эссе, если вам угодно, уважаемые читатели.
Ознакомительная версия.