Жан-Поль Сартр.
О геноциде
(Извлечения из речи на Расселовском трибунале по военным преступлениям. 1968 год)
Слова геноцид не существовало очень долго: его выдумал юрист Лемкин между двумя мировыми войнами. Само же явление старо как человечество, и никогда не было такого общества, структура которого уберегла бы его от этого преступления. Любой геноцид – это продукт истории, и он несет на себе черты того общества, в котором возникает. Дело, которое мы должны рассматривать, касается величайшей современной капиталистической державы. И именно так мы и должны его рассматривать, иначе говоря, мы должны учитывать, в какой мере это дело выражает экономическую структуру этой державы, ее политические цели и внутренние противоречия.
Мы должны постараться понять, было ли в войне, развязанной американским правительством против Вьетнама, намерение геноцида. В статье 2 Конвенции 1948 года геноцид определяется на основе намерения. Конвенция молчаливо апеллирует к самой недавней истории. Гитлер открыто провозгласил план уничтожения евреев, он не скрывал, что использует геноцид как политическую тактику. Любой еврей должен был быть уничтожен, вне зависимости от его происхождения, вне зависимости от того, брал ли он в руки оружие, участвовал ли в движении сопротивления, он должен быть уничтожен потому, что он еврей . Американское правительство подобных заявлений не делало. Оно даже заверяло, что желает оказать поддержку своим союзникам, южным вьетнамцам, на которых напали северные коммунисты. Есть ли возможность, что мы, при самом тщательном рассмотрении фактов, сумеем выявить скрытое намерение? И сможем ли мы, после такого расследования, сказать, что вооруженные силы США убивают вьетнамцев во Вьетнаме по той простой причине, что они вьетнамцы? <…>
Нюрнбергский трибунал был еще у всех на памяти, когда, к примеру, французы убили 45 000 алжирцев. Это выглядело настолько рядовым случаем, что ни у кого и мысли не возникло судить правительство Франции так же, как судили нацистов. Но такое массовое убийство «части национальной группы» не могло продолжаться без того, чтобы не повредить колонистам. В таком случае они были бы разорены. Французы проиграли войну в Алжире потому, что они не могли ликвидировать алжирское население, и потому, что они не интегрировали эту страну.
Это рассуждение помогает нам понять, как изменился характер колониальных войн после второй мировой войны. <…>
Основные характеристики этой борьбы были ясны с самого начала: колонисты превосходили местное население вооружением, местное население превосходило их числом. Даже в Алжире, где было много колонистов, это соотношение составляло 1:9. Во время двух мировых войн многие колониальные народы научились военному искусству и стали закаленными солдатами. Однако недостаток и качество вооружений – во всяком случае, в начале – ограничивали число вооруженных соединений. Это обусловливало характер борьбы: терроризм, засады, беспокоящие вылазки, высокая мобильность групп, неожиданно возникающих и тут же исчезающих. Подобное было бы невозможным без поддержки всего населения. Отсюда вытекает известное объединение освободительных движений и народных масс: первые проводят аграрные реформы, организуют политическую жизнь и образование, вторые поддерживают освободительное движение тем, что кормят его, прячут и дают пополнение взамен понесенных потерь. <…>
В отличие от партизанского движения, поддерживаемого населением, колониальные армии беспомощны. Им остается только избегать столкновений, что их деморализует и заставляет искать выход в уничтожении населения. Поскольку освободительные армии являются частью всего своего народа, то единственной эффективной тактикой борьбы с партизанским движением становится уничтожение народа, то есть мирных жителей, женщин и детей.
Пытки и геноцид – так ответил колониализм на восстания порабощенных народов. А этот ответ, как нам известно, ведет к цели только в том случае, когда он решителен и тотален. Упорство народа, объединенного жестокой и политизированной армией, не позволит ему дать себя запугать «уроками» массовых убийств, как то было во время расцвета колониализма. Напротив, это только усилит его ненависть. Теперь вопрос состоит не в том, чтобы внушить страх, а в том, чтобы физически уничтожить народ. А так как это невозможно без того, чтобы в то же время не разрушить колониальную экономику и колониальную систему, колониальные державы постепенно устают от постоянного расходования людских и материальных ресурсов в конфликте, не имеющем решения, и массы в метрополии в конце концов начинают выступать против варварских войн и колонии становятся независимыми государствами.
Однако существуют случаи, когда геноцид как решение проблемы освободительных войн не сдерживается присущими этой ситуации противоречиями. И тогда становится ясно, что тотальный геноцид является ни чем иным, как стратегией борьбы с партизанским движением. И, при определенных обстоятельствах, геноцид может, сразу же или постепенно, стать окончательной целью. <…>
По мере того, как вооруженные силы США продвигаются вглубь Вьетнама, все чаще прибегая к массовым убийствам и бомбардировкам в намерении подчинить Лаос и вторгнуться в Камбоджу, уже не остается сомнений в том, что правительство Соединенных Штатов, несмотря на все его лицемерные заявления, приняло решение в пользу геноцида.
Об этом с очевидностью свидетельствуют факты. Геноцид предпринимается с заранее обдуманным намерением. Возможно, что в прошлом геноцид происходил спонтанно, в пылу страстей, в разгар племенных или феодальных конфликтов. Антипартизанский геноцид, напротив, есть продукт нашего времени, который с необходимостью предполагает организационные усилия, подготовку базы и, соответственно, наличие сообщников (находящихся на расстоянии от происходящего), а также соответствующий бюджет. Такой геноцид не может не быть обдуманным и спланированным. Значит ли это, что те, кто несет за него ответственность, полностью отдают себе отчет в своих намерениях? Трудно сказать, поскольку в таком случае человеку пришлось бы признать злонамеренность пуританской мотивации. <…>
Правду следует искать на поле боя, в расизме американских войск. Действительно, расизм – антинегритянский, антиазиатский, антимексиканский – является фундаментальным качеством, которое имеет глубокие корни и существовало, в явной или латентной форме, задолго до вьетнамской войны. Доказательством этому служит отказ Соединенных Штатов ратифицировать Женевскую конвенцию по геноциду. Это не означает, что американцы еще с 1948 года лелеяли планы по уничтожению целых народов, это означает лишь то, что, по их собственному заявлению, конвенция входит в противоречие с законодательством многих штатов этой страны. Другими словами, нынешние лидеры Соединенных Штатов так уверенно чувствуют себя во Вьетнаме благодаря своим предшественникам, которые не отказались уважать антинегритянский расизм южных штатов. В любом случае, по сравнению с 1965 годом, расизм американских солдат во Вьетнаме стал намного заметнее. Молодые американцы пытают людей безо всякого отвращения, стреляют в безоружных женщин, бьют раненых в пах, отрезают уши у мертвых врагов. Офицеры еще хуже: некий генерал зевал, когда один француз свидетельствовал перед трибуналом, что этот военачальник охотился с вертолета на вьетнамцев и стрелял в них, когда они работали на рисовых полях, и то были, конечно, не бойцы сопротивления, которые умеют защитить себя, а обыкновенные крестьяне. Эти помутившиеся американские мозги все меньше и меньше понимают разницу между вьетконговцами и вьетнамцами вообще. Стала расхожей фраза «Хороший вьетнамец – это мертвый вьетнамец», что означает «Каждый мертвый вьетнамец – это вьетконговец».
Южнее 17 параллели крестьяне вырастили урожай риса. Приходят американские солдаты с намерением перевести их в спецпоселения. Крестьяне протестуют. А что еще они, безоружные, могут? Они говорят: «Мы вырастили хороший рис, мы останемся здесь». И это выводит из себя молодых американцев: «Это вьетконговцы вам вбили в головы. Это они научили вас сопротивляться». Солдаты настолько потеряли всякое разумение, что уже считают подрывной деятельностью слабые протесты, вызванные их собственными насильственными действиями. Вероятнее всего, они и правда были разочарованы: они пришли спасать вьетнамцев от коммунистических агрессоров, но скоро поняли, что вьетнамцы считают агрессорами их самих. Они хотели играть привлекательную роль освободителей, а оказались в роли оккупантов. Это могло бы стать началом здравой самооценки: «Они нас не хотят, да и нам тут делать нечего». Но их протест так далеко не пошел, он просто обозлились и решили про себя, что каждый вьетнамец подозрителен просто по определению.
