Никита Хрущев - Время, Люди, Власть (Воспоминания, книга 2, часть 3)

Н.С. ХРУЩЕВ

ВРЕМЯ. ЛЮДИ. ВЛАСТЬ.

(ВОСПОМИНАНИЯ)

В 4 книгах

Книга 2

Часть 3

ОГЛАВЛЕНИЕ Введение

Часть III. От дня Победы до XX съезда

Первые послевоенные годы Снова в Москве Вокруг некоторых личностей Один из недостатков Сталина Берия и другие Семья Сталина. Светланка Последние годы Сталина Корейская война. Дело врачей XIX съезд коммунистической партии страны После XIX съезда партии Экономические проблемы социализма в СССР Сталин о себе Смерть Сталина Мои размышления о Сталине. Еще раз о Берии После смерти Сталина От XIX к XX съезду КПСС После XX съезда КПСС Несколько слов о власти, о Жукове

ВВЕДЕНИЕ

Только что закончившаяся война унесла десятки миллионов человеческих жизней, за четыре года перестроив экономику на свои нужды. Груды искореженного металла да перепаханные снарядами поля встречали дома победителей. Истосковавшиеся по мирной жизни люди решительно берутся и начинают восстанавливать разрушенные войной заводы, шахты, электростанции и дороги. Н. С. Хрущев принимает непосредственное участие в подъеме хозяйства Украины, восстанавливая доменные печи и тракторные заводы, поднимая сельское хозяйство, борясь за прочное установление советского строя на освобожденной перед войной Западной Украине. Но недолго пришлось ему поработать вдали от "большой" политики. В 1949 году по вызову И. В. Сталина Н. С. Хрущев переезжает в Москву. Вождь, видимо, обеспокоился положением в столице. Это понятно. Но почему выбор пал именно на Хрущева? По словам автора воспоминаний, Сталин сказал ему: "Мы тут считаем, что вам надо опять занять пост первого секретаря Московского городского и областного партийных комитетов. У нас плохо обстоят дела в Москве и очень плохо - в Ленинграде, где мы провели аресты заговорщиков. Оказались заговорщики и в Москве. Мы хотим, чтобы Москва была опорой ЦК партии, поэтому вам полезнее работать здесь. Вы станете секретарем сразу МК и ЦК партии". Что это? Доверие первому секретарю такой значительной республики, как Украина? Несомненно. Но не только это. У меня сложилось тогда впечатление, размышляет Н. С. Хрущев, что Сталин, переводя меня в Москву, хотел как-то повлиять на расстановку сил в столице и понизить роль Берии и Маленкова... Никита Сергеевич - один из немногих ведущих политиков первой половины советского периода, кто повседневно работал и общался со Сталиным, при этом серьезных и резких ситуаций, о чем рассказывается в этой книге, было предостаточно. Может быть, поэтому он так много внимания уделяет Сталину. Н. С. Хрущев подробно рассказывает о семье Сталина, о его кремлевском окружении, о так называемых ужинах на ближней даче вождя с богатым столом и изобилием выпивки. Кто знаком с "Пирами Валтасара", тот найдет немало сцен, будто списанных Фазилем Искандером с воспоминаний Хрущева. Наблюдения Хрущева, его анализ увиденного и услышанного бесценны. Одно дело - читать о Сталине в десятках книг, вышедших в последние годы и написанных с привлечением архивных и других документов, другое - прикоснуться к живым свидетельствам. Создавая политический портрет Сталина, рассказывая о его повадках и привычках в быту, раскрывая черты его характера, Хрущев пытается ответить на далеко не простые вопросы: "Кто такой был Сталин? Какую роль он сыграл в истории?" Сталин умирает. Еще накануне, в связи с его неожиданной болезнью, близкие соратники делают важные шаги, чтобы укрепить свои позиции. 5 марта в Кремле проходит "Совместное заседание пленума ЦК КПСС, Совета Министров и Президиума Верховного Совета СССР", на котором за 40 минут "стороны" договариваются о самом главном: кому кем быть у власти? Произошло это за один час и десять минут до его кончины. Очень многие из окружения вождя добились более высоких государственных постов, чем это было при живом Сталине. В отличие от своих соратников, Н. С. Хрущев как был, так и остался секретарем ЦК. Коллеги Хрущева, получившие на этом, в принципе незаконном, с точки зрения устава КПСС, "Совместном заседании... " высокие должности в правительстве, думали, что встали у самого руля власти. И ошиблись. Власть переходила к партии, точнее, в руки партаппарата, который устанавливал свое полновластие. Когда Н. С. Хрущев становится первым секретарем ЦК КПСС, он понимает, что ему предстоит нелегкая борьба. В сталинском наследном окружении есть подхалимы, но есть и киты. Вторых больше, и их надо победить. Состоится не один пленум ЦК, пройдет не одна битва за место лидера в стране, будет потеряно много драгоценного времени и упущено немало политических и хозяйственных возможностей, прежде чем наступит XX съезд КПСС, время хрущевской "оттепели". С трудом пройденный путь к вершинам партийной и государственной власти раскрывается Н. С. Хрущевым на страницах книги детальным изложением событий, подробными сюжетами, ранее недоступными документами, хранившимися в сейфах за высокими кремлевскими стенами. Еще не успели люди мира погасить огонь на пепелищах второй мировой войны, как к порогу, который недавно оскверняла нога фашиста, подступила "холодная война". Кажется странным, что одним из ее инициаторов стал Уинстон Черчилль, неоднократный премьер-министр Великобритании, страны, которой одной из первых в Европе стал угрожать фашизм и солдаты которой вместе с советскими бойцами участвовала в разгроме гитлеровских армий. СССР пришлось, залечивая раны "горячей войны", сдерживать "холодную". Н. С. Хрущев с увлечением, доверительно и просто рассказывает, как Советский Союз первым сделал шаг навстречу мирному договору с Австрией, как проходили встречи с Аденауэром, де Голлем, Эйзенхауэром и какие проблемы на них обсуждались и решались, что было достигнуто на Женевской встрече лидеров четырех держав, а затем и на четырехсторонней встрече в Париже. К концу своего правления Н. С. Хрущев совершил поступок, пожалуй, равный тому, после которого мир узнал о злодеяниях Сталина. Он пошел навстречу президенту США Джону Кеннеди по разблокированию Карибского кризиса, грозившего ядерной мировой войной. Об этом в "Приложении" к воспоминаниям говорит переписка двух лидеров сверхдержав.

Часть III

ОТ ДНЯ ПОБЕДЫ ДО XX СЪЕЗДА КПСС

ПЕРВЫЕ ПОСЛЕВОЕННЫЕ ГОДЫ

В 1944 г. вся Украина была освобождена от гитлеровских захватчиков и их союзников. Мужское население соответствующих возрастов было призвано в Красную Армию. Наша армия продвигалась с боями вперед, и пополнение шло главным образом за счет мобилизации тех людей, которые остались ранее на оккупированной врагом территории. Эти люди в своем большинстве с пониманием относились к выполнению гражданского долга, и их не приходилось особенно "уговаривать" идти драться с гитлеровской Германией. На долю тех, кто оставался дома - стариков, инвалидов и непригодных к военной службе, главным образом женщин, - сразу же выпало восстановление народного хозяйства, особенно сельского. В промышленности, прежде всего угольной и металлургической, часть рабочих и инженерного персонала была освобождена от мобилизации. Туда же мобилизовывались женщины, особенно молодые девушки. Они шли туда охотно. Объяснение тому двоякое: с одной стороны, большую роль играли патриотизм и агитация Коммунистической партии, что нужно восстанавливать промышленность, что в этом состоит единственное спасение, возможность подъема жизненного уровня народа. С другой стороны, в восточноукраинских промышленных районах снабжение было все-таки как-то организовано; например, питание населения было лучшим, чем в других районах Украины, особенно в 1946 году. Угольной промышленностью занимался у нас Егор Трофимович Абакумов, специально откомандированный к нам как хороший знаток Донбасса. Тогда был взят правильный курс на строительство мелких шахт, на разработку верхних пластов, или, как их называют шахтеры, хвостов, то есть таких пластов, которые почти выходят на поверхность. Неглубокие шахты в старое время называли мышеловками. Было намечено побыстрее пройти несколько сотен таких шахт и за счет мелкой механизации, неглубоких разработок и наклонных стволов срочно получить нужное количество угля. И этот уголь был получен! Восстанавливались также металлургия, машиностроение, местная промышленность. Восстановление шло ускоренными темпами. Можно поражаться житейской цепкости людей, полному пониманию ими необходимости приложить все усилия, чтобы в ближайшее же время возродить промышленность и сельское хозяйство. Война окончилась, постепенно прошли торжество Победы и радость народа по этому поводу, вернулись уцелевшие люди на заводы, в шахты, совхозы и колхозы. Восстановление пошло теперь еще более быстрыми темпами. Но не без проблем. 1946 год был очень засушливым, сельское хозяйство Украины сильно пострадало. Пострадали и другие республики, но о них я меньше могу рассказать. А Украину-то я знал. К осени того года вырисовывался ужасно плохой урожай. Я все делал для того, чтобы Сталин своевременно понял это. Неурожай был вызван тяжелыми климатическими условиями, а кроме того, слабой механизацией сельского хозяйства, подорванного отсутствием тракторов, лошадей, волов. Недоставало рабочей тягловой силы. Организация работ тоже была плохой; люди вернулись из армии, взялись за работу, но еще не притерся каждый как следует к своему месту, да и квалификация у одних была потеряна, а другие совсем ее не имели. В результате мы получили очень плохой урожай. Не помню, какой нам тогда спустили план: что-то около 400 млн. пудов или даже больше. План устанавливался волевым методом, хотя в органах печати и в официальных документах он "обосновывался" научными данными, то есть снятием метровок и пересчетами биологического урожая со скидкой на собственные потери, на затраты содержания людей, скота и на товарные излишки. При этом исходили главным образом не из того, что будет выращено, а из того, сколько можно получить в принципе, выколотить у народа в закрома государства. И вот началось это выколачивание. Я видел, что год грозит катастрофой. Чем все закончится, трудно было предугадать. Когда развернули заготовки и окончательно вырисовался урожай, можно было уже более или менее точно определить возможности заготовки зерна в фонды государства. К тому были приняты все меры, какие только возможны. Колхозники с пониманием отнеслись к выполнению своего долга и делали все, что в их силах, чтобы обеспечить страну хлебом. Украинцы сполна выстрадали и в гражданскую войну, и при коллективизации, и когда республика была оккупирована. Они знали, что значит для страны хлеб, и знали ему цену, понимали, что без хлеба не получится восстановление промышленности. Кроме того, срабатывало доверие к Коммунистической партии, под чьим руководством была одержана Победа. Но сверху к людям относились иначе. Я получал письма от председателей колхозов просто душераздирающие. Запали мне в память, например, строчки такого письма: "Вот, товарищ Хрущев, выполнили мы свой план хлебозаготовок полностью, сдали все, и у нас теперь ничего не осталось. Мы уверены, что держава и партия нас не забудут, что они придут к нам на помощь". Автор письма, следовательно, считал, что от меня зависит судьба крестьян. Ведь я был тогда председателем Совета народных комиссаров Украины и первым секретарем ЦК КП(б)У, и он полагал, что раз я возглавляю украинскую державу, то не забуду и крестьян. Я-то знал, что он обманывается. Ведь я не мог ничего сделать, при всем своем желании, потому что, когда хлеб сдается на государственный приемный пункт, я не властен распоряжаться им, а сам вынужден умолять оставить какое-то количество зерна, в котором мы нуждались. Что-то нам дали, но мало. В целом я уже видел, что государственный план по хлебу не будет выполнен. Посадил я группу агрономов и экономистов за расчеты. Возглавил группу Старченко(1), хороший работник и честный человек. Я думал, что если откровенно доложить обо всем Сталину и доказать верность своих соображений цифрами, то он поверит нам. И мне удалось по некоторым вопросам преодолеть бюрократическое сопротивление аппарата и апеллировать непосредственно к Сталину. И прежде я действовал так, хорошо подобрав материалы и логично построив свои доказательства. В результате их правдивость брала верх. Сталин поддерживал меня. Я надеялся, что и на этот раз тоже докажу, что мы правы, и Сталин поймет, что тут не саботаж. Такого рода термины не заставляли себя ждать в Москве, где всегда находили оправдания и для репрессий, и для выколачивания колхозной продукции. Сейчас не помню, какое количество хлеба я считал тогда возможным заготовить. Кажется, в записке, которую мы представили в Центр, мы писали о 180 или 200 млн. пудов с лишним. Это было, конечно, очень мало, потому что перед войной Украина вышла на ежегодный уровень 500 млн. пудов. Каждому было ясно, что страна крайне нуждается в продуктах. И не только для собственного потребления: Сталин хотел оказать помощь новодемократическим странам, и особенно Польше и Восточной Германии, которые не смогли бы обойтись без нашей помощи. Сталин имел в виду создать будущих союзников. Он уже обряжался в тогу военачальника возможных будущих походов. А пока что назревал голод. Я поручил подготовить документ в Совмин СССР с показом наших нужд. Мы хотели, чтобы нам дали карточки(2) с централизованным обеспечением не только городского, а и сельского населения каким-то количеством продуктов и кое-где просто организовали бы питание голодающих. Не помню сейчас, сколько миллионов таких продовольственных карточек мы просили. Но я сомневался в успехе, потом что знал Сталина, его жестокость и грубость. Меня старались переубедить мои друзья в Москве: "Мы договорились, что если вы подпишете этот документ на имя Сталина (а все такие документы адресовались только Сталину), то он даже не попадет ему в руки. Мы условились с Косыгиным (тогда Косыгин занимался этими вопросами). Он сказал, что вот столько-то миллионов карточек сможет нам дать". Я долго колебался, но в конце концов подписал документ. Когда документ поступил в Москву, Сталин отдыхал в Сочи. О документе узнали Маленков и Берия. Думаю, что они решили использовать мою записку для дискредитации меня перед Сталиным, и вместо того, чтобы решить вопрос (а они могли тогда решать вопросы от имени Сталина: многие документы, которых он и в глаза не видел, выходили в свет за его подписью), они послали наш документ к Сталину в Сочи. Сталин прислал мне грубейшую, оскорбительную телеграмму, где говорилось, что я сомнительный человек: пишу записки, в которых доказываю, что Украина не может выполнить госзаготовок, и прошу огромное количество карточек для прокормления людей. Эта телеграмма на меня подействовала убийственно. Я понимал трагедию, которая нависала не только лично над моей персоной, но и над украинским народом, над республикой: голод стал неизбежным и вскоре начался. Стадии вернулся из Сочи в Москву, и тут же я приехал туда из Киева. Получил разнос, какой только был возможен. Я был ко всему готов, даже к тому, чтобы попасть в графу врагов народа. Тогда это делалось за один миг - только глазом успел моргнуть, как уже растворилась дверь, и ты очутился на Лубянке. Хотя я убеждал, что записки, которые послал, отражают действительное положение дел и Украина нуждается в помощи, но лишь еще больше возбуждал в Сталине гнев. Мы ничего из Центра не получили. Пошел голод. Стали поступать сигналы, что люди умирают. Кое-где началось людоедство. Мне доложили, например, что нашли голову и ступни человеческих ног под мостом у Василькова (городка под Киевом). То есть труп пошел в пищу. Потом такие случаи участились. Кириченко (он был тогда первым секретарем Одесского обкома партии) рассказывал, что, когда он приехал в какой-то колхоз проверить, как проводят люди зиму, ему сказали, чтобы он зашел к такой-то колхознице. Он зашел: "Ужасную я застал картину. Видел, как эта женщина на столе разрезала труп своего ребенка, не то мальчика, не то девочки, и приговаривала: "Вот уже Манечку съели, а теперь Ванечку засолим. Этого хватит на какое-то время". Эта женщина помешалась от голода и зарезала своих детей. Можете себе это представить? Такое же положение было в Молдавии. Сталин послал в Молдавию Косыгина, он тогда был министром торговли и занимался вопросами карточек. Косыгин вернулся, доложил, что там люди голодают и страдают дистрофией. Сталин возмутился и тоже на него накричал, а потом до самой смерти, встречаясь с ним, в шутку говорил: "Вот мой брат-дистрофик". Косыгин тогда был очень худым. Так его некоторые и звали в те времена (в узком кругу, естественно, подражая Сталину). Я докладывал обо всем Сталину, но в ответ вызывал лишь гнев: "Мягкотелость! Вас обманывают, нарочно докладывают о таком, чтобы разжалобить и заставить израсходовать резервы". Может быть, к Сталину поступали какие-то другие сведения, которым он тогда больше доверял? Не знаю. Зато знаю, что он считал, будто я поддаюсь местному украинскому влиянию, что на меня оказывают такое давление и я стал чуть ли не националистом, не заслуживающим доверия. К моим сообщениям Сталин стал относиться с заметной осторожностью. А откуда поступали другие сведения? Их докладывали чекисты или инструкторы ЦК ВКП(б), которые разъезжали по районам. Какая-то правдивая информация все же просачивалась к Сталину, но обычно ее очень боялись давать и припрятывали, чтобы "не нарваться", не поставить себя под удар, потому что Сталин реагировал очень резко. Он считал, что все под ним благоденствуют. Как писал Шевченко: "От молдаванина до финна на всех языках все молчит, бо благоденствует". Только Шевченко писал о времени Николая I, а тут Иосиф I. Сталин поднял вопрос о том, что нужно созвать Пленум ЦК партии по сельскому хозяйству. Уж не помню, сколько лет не созывали пленумов. Наверное, с 1938 г., когда обсуждали в очередной раз вопрос о борьбе с врагами народа, а потом перегибы, которые были допущены в этой борьбе. Сталин тогда играл благородную роль борца против перегибов, которые сам же организовал. Итак, теперь он поднял вопрос о пленуме насчет подъема сельского хозяйства. Начали обсуждать, кому поручить сделать доклад. На заседании Политбюро Сталин рассуждал вслух: "Кому сделать доклад?". Тогда за сельское хозяйство персонально отвечал Маленков. "Маленкову? Он занимается этим делом. Какой же он сделает доклад, если даже терминов сельского хозяйства не знает?". Это было сказано при Маленкове. Причем абсолютно правильно. Удивительно только, как Сталин, зная Маленкова, поручил ему заниматься сельским хозяйством. Это меня давно интересовало. Ответить трудно. У Сталина все могло быть... Вдруг он говорит мне: "Вы будете делать доклад". Я испугался такого поручения: "Товарищ Сталин, мне не поручайте, прошу вас". "Почему?". "Я мог бы сделать доклад об Украине, которую я знаю. Но я же не знаю Российской Федерации. О Сибири вообще понятия не имею, никогда там не был и не занимался этим делом. Собственно говоря, до Украины я вообще никогда не занимался сельским хозяйством, я сам ведь промышленник, занимался много промышленностью, а также коммунальным хозяйством Москвы. А Средняя Азия? Да я никогда не видел, как хлопок растет". Сталин настаивал: "Нет, вы сделаете доклад". "Нет, товарищ Сталин, очень прошу вас, освободите меня. Я не хочу ни подводить ЦК, ни ставить себя в глупое положение, взявшись сделать доклад на тему, которой я, собственно, не знаю. Доложить Пленуму я не смогу". Он еще подумал: "Ну, хорошо, давайте поручим Андрееву". Андреев когда-то занимался сельским хозяйством и создал себе в партии славу знатока деревни. В сравнении с другими членами Политбюро он, конечно, лучше знал сельское хозяйство, хотя я был не особенно высокого мнения о его познаниях. Этот довольно сухой человек и формалист обычно пользовался различными бюрократическими записками, строил свои сообщения на основе записок других таких же знатоков сельского хозяйства. Во всяком случае, я был доволен, что меня миновала чаша сия. И Андрей Андреевич был утвержден докладчиком от ЦК на пленуме. Тогда он являлся членом Политбюро и секретарем ЦК. Имелся еще какой-то комитет по сельскому хозяйству - некая надстройка между ЦК и Советом Министров СССР. Андреев был председателем этого комитета, а я числился его заместителем и членом одного из бюро в комитете. Данный суррогат был создан Сталиным. Не знаю, для чего он был нужен и в чем конкретно заключалась его роль. Подошло время, созвали Пленум(3). Андрей Андреевич сделал доклад. Доклад получился стройный, логично построенный, как обычно у него бывало. Пленум проходил в Свердловском зале Кремля, президиум там маленький, сидели только члены Политбюро. Я находился рядом со Сталиным и видел, как он внимательно слушал. Объявили перерыв. Мы зашли в комнату отдыха, где собирались члены Президиума попить чаю. Иной раз там же и обедали, обменивались мнениями. Сели за стол, подали нам чай, и Сталин спрашивает меня: "Каково ваше мнение о докладе?". Говорю: "Докладчик осветил все вопросы". "Но вы же сидели совершенно безучастно. Я смотрел на вас". "Если вы хотите, чтобы я сказал вам правду, то, на мой взгляд, в докладе нужно было по-иному поставить вопросы. Затронуто все, но в трафаретном порядке". Он вскипел: "Вот вы отказались докладывать, а теперь критикуете". Я видел, что Сталин недоволен мной. Началось обсуждение доклада. Многие выступили в прениях, я тоже. Совершенно не помню сейчас, какие вопросы я поднимал, скорее всего, говорил о текущих делах восстановления хозяйства Украины. Скажу лишь об одном. Тогда я считал важнейшими вопросами механизацию и семенное дело. В то время действовал закон о "первой заповеди" колхозника: сначала выполнить обязательства по поставкам государству, потом засыпку семян и фондов, потом - для распределения по трудодням. Я считал, что нужно нарушить эту заповедь, которую выдумал Сталин, и в первую очередь засыпать семена. Ведь в старое время единоличник, даже умирая, не съедал семена, потому что это будущее, это жизнь. Как же мы берем эти семена у крестьянина, а потом вынуждены давать ему же для посева зерно? Но уже неизвестно, что это за семена и из какого района пришли, насколько они акклиматизированы. Мое выступление вызвало ярость Сталина. Была создана специальная комиссия, и Андрея Андреевича назначили ее председателем, а меня ввели в состав комиссии. Но еще более тяжелая туча нависла надо мной после выступления Мальцева(4), опытного работника, действительно хорошо знающего сельское хозяйство Урала. Он прекрасно вел свое хозяйство, а в выступлении рассказал, как у них обстоит дело и какие хорошие урожаи яровой пшеницы он получает. Как только он сказал о яровой пшенице, я сразу же почувствовал удар в самое больное место. Я ведь знал, что Сталин, не разобравшись, тут же вытащит вопрос о яровой пшенице и бросит его мне в лицо. Я-то выступал против сева яровой пшеницы в обязательном порядке: она менее урожайна на Украине, особенно на юге, хотя в некоторых колхозах она неплохо удавалась. Поэтому я считал, что пусть ее сеют колхозы, кто может, но не надо записывать обязательным решением, что каждый колхоз должен в определенных процентах посеять яровую пшеницу: ведь она иной раз даже семена не возвращала. Сталин этого не знал и знать не хотел. Хотя перед войной я как-то докладывал ему о яровой пшенице, и он тогда согласился со мной, после чего было принято решение не обязывать все колхозы Украины сеять яровую пшеницу. Как только был объявлен перерыв и мы зашли в комнату для отдыха, Сталин нервно и злобно бросил мне: "Слышали, что сказал Мальцев?". "Да, товарищ Сталин, но он же говорил об Урале. Если у нас, на Украине, самая урожайная культура - озимая пшеница, то на Урале ее совсем не сеют, а сеют только яровую пшеницу. Они ее изучили, умеют ее возделывать и получают хороший урожай, да и то не все хозяйства. Мальцев - это же мастер, академик в своем деле". "Нет, нет, если там яровая дает такой урожай, то тут у нас, - и он ударил себя по животу, - вот какие глубокие черноземы, урожай будет еще лучше. Надо записать в резолюцию". Говорю: "Если записывать, то запишите, что я отказывался. Все знают, что я против яровой пшеницы. Но если вы так считаете, то тогда записывайте и Северному Кавказу с Ростовской областью. Они в таком же положении, как и мы". "Нет, запишем только вам!". Дескать, я должен проявить инициативу, чтобы за мной пошли другие. В работе созданных на пленуме комиссий, когда обсуждали этот вопрос, я тоже принимал участие, но не до конца. Пленум закончился, все разъехались по местам, и мне тоже надо было уехать. Дописывали резолюцию Маленков с Андреевым. Перед отъездом я на комиссии снова поставил вопрос о том, что нужно отменить решение о "первой заповеди" колхозника, и предложил, чтобы семенной фонд засыпали параллельно сдаче зерна государству в определенной пропорции. Конечно, тут была с моей стороны уступка. Но я считал, что даже так будет полезно, а то вообще ничего не оставляли. Все же в каких-то процентах пойдет зерно и государству, и в семенной фонд. Уехал я. Звонит мне Маленков спустя несколько дней и говорит: "Резолюция готова. Твое предложение о порядке засыпки семенного фонда в колхозах и в совхозах в резолюцию не включили, будем Сталину докладывать. Как ты считаешь, докладывать твое предложение отдельно или же совсем ничего ему не говорить?". Явно провокационный вопрос. Все знали, включая Сталина, что я этот вопрос поднимал на комиссии, боролся за это, а теперь, когда ставится вопрос докладывать Сталину, то, если бы я сказал не докладывать, это оказалось бы проявлением трусости. Говорю: "Нет, товарищ Маленков. Прошу доложить товарищу Сталину мою точку зрения". "Хорошо!". Доложили. Я узнал из нового звонка Маленкова, что Сталин был страшно недоволен и мое предложение не приняли. Сталин просто взбесился, когда узнал о нем. После пленума Сталин поднял вопрос о том, что надо оказать помощь Украине. Сказал и смотрит на меня, ждет моей реакции. Я промолчал, и он продолжил: "Надо подкрепить Хрущева, помочь ему. Украина разорена, а республика огромная и имеет большое значение для страны". Я про себя прикидывал: "Куда он клонит?". "Я считаю, что надо послать туда, в помощь Хрущеву, Кагановича. Как вы на это смотрите?" - спросил он, обращаясь ко мне. Отвечаю: "Каганович был секретарем ЦК КП(б)У, знает Украину. Конечно, Украина - это такая страна, что там хватит дела не только для двух, а и на десяток людей". "Хорошо, послать туда Кагановича и Патоличева". Патоличев в то время был секретарем ЦК ВКП(б). Отвечаю: "Пожалуйста, это будет хорошо". Так и записали. Сталин предложил разделить посты председателя Совмина Украины и Первого секретаря ЦК КП(б)У. В свое время их объединили по его же предложению, а я тогда доказывал, что не нужно этого делать. Так было сделано на Украине и в Белоруссии. Не знаю, было ли проведено это и в других республиках. Сталин предложил: "Хрущев будет Председателем Совета Министров Украины, а Каганович - Первым секретарем ЦК. Патоличев(5) же будет секретарем ЦК по сельскому хозяйству". Я опять говорю: "Хорошо". Собрали мы пленум на Украине. Пленум утвердил назначения, каждый сел на свое место и занялся своим делом. "Прежде всего, - говорю я Кагановичу и Патоличеву, - надо нам подготовиться к посевной. У нас нет семян. Кроме того, нам надо получить что-то, чтобы людей накормить: они же умирают, появилось людоедство. Ни о какой посевной не может быть и речи, если мы не организуем общественное питание. Вряд ли сейчас мы получим такое количество зерна, чтобы выдать ссуду, придется питать людей какой-то баландой, чтобы они с голоду не умирали. Ну и семена тоже надо получить". Поставили мы вопрос перед Москвой. Чтобы обеспечить урожай в 1947 г. и заложить зерно на 1948 г., следовало срочно получить семена. Если мы не получили бы семян, то нам и делать было бы нечего, потому что все вывезли из деревни по первой сталинской заповеди. Уже давно было подсчитано, что нам необходимо. Мы вновь обратились с просьбой к Сталину и получили какое-то количество семян и продовольственную помощь. Шел уже февраль. В ту пору на юге начинается в отдельных местах сев, а в марте уже многие южные колхозы сеют хлеб. Так что в марте мы должны были быть готовы к массовому севу на юге, а в Киевской области заканчивали сев в апреле. Говорю Кагановичу: "Давайте подумаем, что делать". Он: "Надо поехать по Украине". Отвечаю: "Надо, но это сейчас не главное. Ты давно не был на Украине, вот и поезжай, а я останусь в Киеве. Сейчас ведь важно не то, что я поеду и где-то побуду в одном, двух, трех или пяти колхозах. Это никакого значения не имеет. Протолкнуть по железной дороге семена, вытолкнуть их в области, а из области в колхозы - вот сейчас главное, от чего будет зависеть успех посевной". Так мы и договорились. Каганович поехал в Полтавскую область, а я остался в Киеве диспетчером на телефоне - проталкивать семена и грузы, связанные с обеспечением посевной: запасные части, горючее, смазочные материалы. О минеральных удобрениях тогда речи не велось, их в стране практически не было. Каганович, когда поездил по колхозам, убедился, что его должность Первого секретаря ко многому обязывает: положение очень тяжелое, колхозники шатаются от ветра, неработоспособны, истощены голодом и мрут. Потом он делился со мной впечатлениями об одном колхозе и о председателе этого колхоза Могильниченко. "Что за человек, - говорит, - не понимаю. Суровый, настойчивый. Наверное, у него будет урожай. Как выехал я в поле, уже пахали землю. Увидел я, что мелко пашут, и сказал: "Что же вы мелко пашете?". Надо было знать Кагановича, чтобы понимать, как он сказал: гаркнул на председателя. А тот, хорошо знающий свое дело, ответил: "Як трэба, так и роблю". "Вот сейчас вы мелко пашете, а потом будете хлеб просить у государства?". "А я, - отвечает, - никогда, товарищ Каганович, у государства хлеба не просил. Я его сам государству даю". Я еще раньше предложил Кагановичу: "Ты едешь на село, пусть с тобой теперь поедет Коваль. Это агроном, он очень хорошо знает сельское хозяйство, и поэтому ты обращайся к нему за советами, он тебе подскажет. Он знающий свое дело человек". Коваль был тогда министром земледелия УССР. И вот Коваль увидел, что "наших бьют", бьют Первого секретаря, и кто? Председатель колхоза. Он к нему: "Что вы говорите, товарищ Могильниченко? Вот я - агроном, министр земледелия Украины, и я считаю, что вы пашете неправильно". Могильниченко глянул на него искоса и ответил: "Ну и что, что вы агроном и министр? Я, як трэба, так и буду пахать". И остался при своих убеждениях. Спустя год я к нему поехал специально познакомиться с ним и колхоз посмотреть. Да, этот человек действительно знал свое дело. Я увидел богатейший колхоз, который не только не имел недоимок, а за полгода вперед сдавал авансом государству все сельскохозяйственные продукты. Что же обеспокоило Кагановича? Каганович сказал мне: "Боюсь, что действительно у него будет хороший урожай по такой мелкой пахоте". Дело заключалось в том, что Каганович приложил руку к борьбе против мелкой пахоты. Тогда велись буквально судебные процессы против буккера - орудия для поверхностной вспашки почвы. Сторонников пахоты буккером осуждали и ликвидировали. А тут вдруг Каганович встречает мелкую пахоту. Противозаконно! Между прочим, в свое время в Саратовской области развивалась теория буккера, и там какой-то профессор пострадал за нее, был сурово осужден, посажен в тюрьму, если не расстрелян. Вот так началась вновь наша совместная деятельность с Кагановичем, теперь уже на Украине. Он искал какие-то возможности показать себя и решил, что должен отличиться в том, что Украина максимально перевыполнит план по росту промышленной продукции, особенно в местной промышленности. Когда Госплан УССР предложил свои цифры, я их рассмотрел раньше (как председатель Совета Министров) и вынес на заседание Политбюро ЦК КП(б)У. Каганович на этом заседании все время смотрел то на цифры, то на меня: согласен ли я с ним? Я говорю: "Лазарь Моисеевич, можно принимать эти цифры, можно". "Нет, ты посмотри, какой рост!". "Так это же не годовой прирост в нормальных условиях, а годовой план по восстановлению промышленности и роста производства продукции на этой основе. Поэтому это посильно. Ведь за прошлый год мы добавили вот такой-то процент". Вместо того, чтобы увеличить цифры, он еле-еле согласился принять такие, ибо боялся, что они гарантируют ему провал: он не хотел принимать план, который будет не выполнен, а хотел низкого плана, чтобы перевыполнить его. Куда легче занести в план заниженные цифры, а потом кричать, что план не только выполняется, но и перевыполняется. К сожалению, это очень распространенный способ действий в нашем хозяйстве. Думаю, что им еще и сейчас пользуются, и довольно широко. Мне не повезло: я весной 1947 года простудился и заболел воспалением легких, лежал с кислородными подушками, еле-еле выжил. Это помогло в какой-то степени Кагановичу развернуть свою деятельность без оглядки, потому что я его все-таки связывал: он вынужден был считаться со мной. А тут он распоясался, причем дал волю своему хамству. Буквально хамству. Он довел, например, до такого состояния Патоличева, что тот пришел ко мне, когда я еще лежал в постели, вскоре после кризиса, и жаловался: "Не могу я! Не знаю, как быть". Потом он не выдержал и написал письмо Сталину с просьбой освободить его от работы на Украине, потому что он не может быть рядом с Кагановичем. Его, по-моему, послали работать в Ростов. Патоличев ушел с Украины. Мое здоровье пошло на поправку. Я еще пролежал, наверное, месяца два, если не больше, и вернулся к труду. Однако и у меня очень плохо сложились отношения с Кагановичем, ну просто нетерпимые отношения. Он развернул бешеную деятельность в двух направлениях: против украинских националистов и против евреев. Сам - еврей, и против евреев? Или, может быть, это было направлено только целевым образом против тех евреев, которые находились со мной в дружеских отношениях? Скорее всего, так. Работал у нас, в частности, редактором одной газеты Троскунов(6). Каганович освободил его от должности. Он его не только третировал, а просто издевался над ним. Это был честный человек, который во время войны редактировал фронтовую газету, и на соревнованиях фронтовых газет его издание получило признание как лучшее. Троскунова я помню еще по Юзовке, когда я учился на рабфаке, а он и там работал в газете. Кажется, я даже ручался за него, когда он вступал в партию. Вот это ему и вышло потом боком. Что касается националистов, то, когда я поднялся после болезни, ко мне сразу потекли многочисленные жалобы. Они затрагивали вопросы политического характера, и я как председатель Совета Министров практически ими не занимался. Эти вопросы входили в компетенцию партийного руководства республики. В ЦК мы их обсуждали, иногда доходило дело и до меня, но главным образом они решались в Секретариате ЦК, в работе которого я не принимал участия. На заседаниях же Политбюро ЦК КП(б)У эти вопросы ставились редко. Однако все, что я мог сделать, чтобы ослабить нажим Кагановича на псевдонационалистов, я делал. Пошел поток записок Кагановича Сталину по "проблемным вопросам". В конце концов дошло до того, что однажды Сталин позвонил мне: "Почему Каганович шлет мне записки, а вы эти записки не подписываете?". "Товарищ Сталин, Каганович - секретарь республиканского ЦК, и он пишет вам как Генеральному секретарю ЦК. Поэтому моя подпись не требуется". "Это неправильно. Я ему сказал, что ни одной записки без вашей подписи мы впредь не будем принимать". Только положил я трубку, звонит мне Каганович: "Сталин тебе звонил?". "Да". "Что он сказал тебе?". "Что теперь мы вдвоем должны подписывать посылаемые в Москву записки". Каганович даже не спросил, о чем еще говорил Сталин: мы поняли друг друга с полуслова. Однако мне почти не пришлось подписывать записки, потому что их поток иссяк: Каганович знал, что его записки никак не могли быть подписаны мною. Те же, которые он все же давал мне, или переделывались, или я просто отказывался их подписывать, и они никуда не шли дальше. Для меня лично главное заключалось в том, что Сталин как бы возвращал мне свое доверие. Его звонок был для меня соответствующим сигналом. Это улучшало мое моральное состояние: я восстанавливался полноправным, а не только по названию, членом Политбюро ЦК ВКП(б). Относительно плана: план хлебозаготовок мы выполнили, сдав около 400 млн. пудов зерна. Урожай был по тому времени неплохой. Правда, план был все же небольшой, но ведь и хозяйство республики было войною разрушено. Поэтому на общем фоне сельского хозяйства