Программа радио Свобода
Русские Вопросы 1997-2005
Автор и ведущий Борис Парамонов
Начало и конец русской идеи
В журнале "Октябрь", номер первый за этот год, появилась большая статья, написанная сразу тремя авторами: "Национальная идеология": иллюзия или непонятая потребность?" Авторы - доктора философских наук Алексеева, Капустин и Пантин. Из них я знаю Пантина, это специалист по истории русской мысли, у меня есть его книга о русском народническом социализме. Авторы солидные, и, что мне сразу же понравилось, слова "национальная идеология" в названии своей статьи они берут в кавычки; то есть понимают и сразу же провозглашают, что спущенное с кремлевских высот задание - в течение года отыскать или создать "русскую идею" - само по себе бесперспективно и бессмысленно. Но они исходят из той бесспорной предпосылки, что вообще-то есть о чем поговорить в связи с Россией, ее прошлым, настоящим и будущим. И одну из их тем я хочу подхватить: это тема о поиске единого сюжета русской истории. Авторы пишут:
Чтобы население России стало народом России, нужно, на наш взгляд, перекинуть мосты через два вида разломов, образованных нашей недавней историей. Во-первых, это разрыв связи времен. Народ никогда не был только совокупностью живущих сегодня лиц. Он - связь всех живших в данном Отечестве поколений7 Отечество - это народ, взятый в его истории. Пока советский период (равным образом и предооктябрьскимй) не найдет свое место в непрерывности смыслообразования России, у нас не будет народа. Акцент на непрерывности отнюдь не означает восхваления всего, что делали русские и россияне. Непрерывность истории - это и непрерывность критики прошлого, без чего из него не рождается будущее. Но это критика деяний отцов, сколь бы велики ни были их заблуждения и грехи, а не чужаков, изображаемых проходимцами и захватчиками. Идея общей судьбы, как бы она ни была временно горька, - первое условие существования народа в настоящем и будущем. Не случайно эта идея отливается в ценности Отечества.
Обнаружить этот сюжет общей судьбы россиян и непрерывности русской истории - и значит сделать первый, важнейшей шаг к построению интегральной идеологии, как пнредпочитают, и правильно, называть авторы пресловутую "русскую идею". То есть нужна не идея как цель, а понимание и сознание некоей общей национально-государственной идентичности. Кто мы, такие, русские и россияне, и какой сюжет мы в своей истории изживаем? Как говорится: кто мы? откуда мы пришли? куда мы идем? В общем, я согласен с такой постановкой вопроса. Однако прежде чем пуститься на поиски этого русского сюжета, хочется взвесить взгляд нынешних радикальных западников на России и ее задачи. Здесь авторы статьи выделяют две темы - о рыночной реформе и современном состоянии национального вопроса на российском политическом поле. По первому пункту:
Величайшая иллюзия российских реформаторов 1991-92 годов заключалась в их вере в возможность проведения экономических преобразований безотносительно к тому, имеют ли они опору в виде общественной нравственности и дееспособного государства. Они всерьез восприняли либеральный миф, родившийся на Западе уже в 19 веке, после завершения становления там рыночной экономики и либерального политического строя, о том, что рынок рождается спонтанно и выстраивает "под себя" политическую и правовую надстройку. В действительности везде на Западе рынок успешно формировался там и постольку, где и поскольку он выступал органом жизнеспособного национального организма и обеспечивался мощью государства и прочностью традиций общественной нравственности.
По второму пункту:
Необходимость духовной консолидации России ощущается сегодня многими, она жизненно важна для сохранения и развития отечественной государственности. Но любая гегемония, в форме ли заказа на "национальную идеологию", в форме ли пропаганды "русской идеи", лишь осложняет трудный процесс выстрадывания общероссийского самосознания. По-видимому, будет формироваться (и, надеемся, расширяться) общее пространство культурно-идеологического взаимодействия и взаимопонимания, осмысленного спора и содержательного несогласия. Мы уверены, что только созвездие взаимосвязанных идеологий, проникнутых национальными культурными синтезами, образует в конце концов то, что называют сейчас неправильно "национальной идеологией".
Казалось бы, все эти разговоры ни к чему. И рынок построить можно без всяких идеологий, да и народы примирить и сдружить без каких-либо идеологических созвездий, вне констеляции национальных звезд. Здравый смысл подсказывает, что все проблемы разрешатся, как только появится настоящий рынок, и что лучший путь к сближению самых разнообразных этносов - в создании богатого общества. Существует оглушительный пример правомочности такой постановки вопроса - Соединенные Штаты Америки. При всем нынешнем пресловутом мультикультурализме, помыслило ли всерьез хоть одно из американских этнических меньшинств об отъезде на историческую родину? Вернулся ли хоть один разбогатевший итальянец в Сицилию? Возвращаются, бывает, - но только в том случае, если за такими ностальгирующими субъектами охотится полиция. Уж на что остро стоит в Америке проблема афро-американцев, уж как они стараются найти себя в своем уникальном культурном качестве, - а вот недавно сенсация произошла: журналист Кит Ричберг, работавший несколько лет в Африке в качестве корреспондента газеты Вашингтон Пост, вернувшись, выпустил книгу "Аут оф Америка" (что можно перевести как "Я из Америки"), где черным по белому написал, что, только побывав на родине предков, понял, что она ему ни к чему, что он просвещенный и преуспевающий американец., и ничего ему больше не нужно в смысле культурной идентичности, никакой приставки "афро". То же и по первому пункту: у среднего россиянина не будет никаких нравственных претензий к хамам-нуворишам, если он и сам получит возможность прилично кормиться. Вывод вроде бы ясен: долой идеологию, даешь рынок! В общем - как в Америке. Сложность, однако, в том, что Россия не Америка. Она не на голом месте строить новую жизнь начинает, как американцы, которым в культурном смысле противостояли в Новом Свете только аборигены-индейцы. В этом смысле Америка была табула раса, чистая доска, и связать там людей действительно можно было поначалу голым материальным интересом и рамками формальной законности. России же мешает жить как раз ее история. Вот мы и вернулись к исходному пункту - к теме о русском историческом сюжете. Но тут нельзя пройти мимо очень авторитетных суждений людей, считающих, что в России как раз и не было единого исторического сюжета, единого плана развития. Приведу высказывание, которое можно было бы назвать хрестоматийным, если б мы этого автора читали действительно в хрестоматиях, а не из-под полы:
Историческая судьба русского народа была несчастной и страдальческой, и развивался он катастрофическим темпом, через прерывность и изменение типа цивилизации. В русской истории, вопреки мнению славянофилов, нельзя найти органического единства. В истории мы видим пять разных Россий: Россию киевскую, Россию татарского периода, Россию московскую, Россию петровскую, императорскую и, наконец, новую советскую Россию.
Это Бердяев, "Истоки и смысл русского коммунизма", первая буквально страница этого весьма небесспорного сочинения. Эту книгу не любят люди, не желающие связывать коммунизм с русским прошлым, не видящие никакой органики в этой временнОй последовательности. Но и сам Бердяев связывает коммунизм не столько с непосредственным русским прошлым, не с петровской империей, а с более глубокими пластами отечественной истории. Более органична связь коммунизма с двумя допетровскими этапами: из татарского периода - традиция жесткой государственности, привычка, даже тяга к ярму, а из московского - склонность к идеологическим мотивировкам национально-государственной практики, идущая от напряженной религиозности национального сознания. Эмпирический, государственный деспотизм далеко не столь опасен, как эта установка религиозного сознания на целостное переживание бытия. Это и есть зерно всяческого тоталитаризма: стремление подчинить жизнь единому принципу, понимаемому как единственная, целостная, целокупная истина. Жизнь, подчиненная такой истине тотально, и будет тоталитаризмом. Но здесь не ищите у Бердяева ясности и определенности: он и сам склонен к такому, тоталитарному переживанию бытия, он отвергает коммунистический тоталитаризм, но сама возможность целостностного переживания бытия ему импонирует, можно сказать, соблазняет его. В общем, Бердяев считает, что в коммунизме более всего ожила Московская Русь, что нашло свое самое заметное выражение в символике перенесения российской столицы из Санкт-Петербурга в первопрестольную. Получается, таким образом, что неорганической эпохой русской истории оказывается как раз петровская, имперская, западная, точнее западническая. И вот с этим хочется спорить, или, лучше сказать, уточнить само понятие неорганического в истории. Но еще до всякого спора выскажу свой положительный тезис: следует считать именно Петра центром русского исторического сюжета. Ни кто иной как славянофил Хомяков сказал, что Петр - образец русского, именно русского человека. Можно также сказать, что в истории России срывы в архаику не более характерны, чем постоянное стремление к реформам, к новому. Единый сюжет русской истории: через срывы и прерывы органического развития - движение на Запад. В этом смысле прерывы органики даже не только не страшны, но как бы и желательны. У русского философа Б.Н.Чичерина есть замечательная мысль, высказанная им, кстати, в полемике со славянофильским взглядом на Россию: органические эпохи в истории, безусловно, существуют, и они способствуют накоплению и росту плоти исторического бытия, но еще важнее в истории элемент неорганический, который и называется свободой. Тут можно вспомнить также Сен-Симона, его дистинкцию (подхваченную и развитую Огюстом Контом) - органических и критических эпох в истории. Вспомним и Гегеля, сказавшего, что история - это прогресс в сознании свободы. Я бы не сказал, что в русской истории так уж заметен именно вот этот прогресс, но заметно, не может не бросаться в глаза другой сюжет, другой процесс - постоянное отклонение стрелки русского исторического компаса на Запад. А уже внутри этого движения растет, не может не расти и будет расти сознание свободы. Вестернизация - подлинный вектор русской истории. И я сделаю сейчас попытку увязать с этим феноменом тот период русской истории, который страна только недавно изжила, - представить коммунизм как еще один (конечно же, неадекватный) опыт вестернизации. Если это так, тогда мы сможем увидеть в едином ключе по крайней мере три этапа русской истории - петровский, советский и нынешний, постсоветский, посткоммунистический. В той же книге - "Истоках и смысл русского коммунизма" Бердяев говорит, что в советской России чрезвычайно упал уровень культуры и что культура заменена в ней элементарным просвещением, просветительством. По-другому сказать, процесс пошел не вглубь, а вширь. Движение культуры вширь и есть просветительство. Но мне кажется, что оценка этого процесса, действительно имевшего место в коммунистической России, оценивается выдающимся мыслителем не совсем правильно, она скорее негативна, - тогда как в этом процессе был бесспорный позитивный аспект. Элементарный ликбез был действительно нужен. В этом просветительском процессе происходила, и произошла, необходимая рационализация народного ума. Элементарная логика беднее мифотворческого сознания, но бывают такие периоды в истории, когда арифметика нужнее мифа. Я помню давнее, чуть ли не шестидесятых годов сочинение Андрея Битова "Колесо" - записки автомобилиста в некотором роде. Там автор задавал вопрос: а почему сельская, именно сельская, молодежь так бредит моторизованным транспортам, всякого рода мотоциклами (на худой конец мопедами)? И кто-то из собеседников автора ответил исключительно точно: лошадь. Это воспоминание о лошади, бывшей неотъемлемой частью прежней деревенской жизни, - и попытка компенсировать ее отсутствие. Тут вопрос не в том, что лошадь лучше и уж вне всякого сомнения органичнее мотоцикла, а в том, что деревенская молодежь действительно полюбила технику (да и вообще норовит, как известно, в деревне не задерживаться). Понятно также, что здесь мы встречаемся с сюжетом, никак не лестным для коммунистов, - о разрушении ими русского, советского вообще сельского хозяйства, приведшем к систематической нехватке продуктов питания во всю (кроме годов нэпа) советскую историю. Железный конь, пришедший на смену крестьянской лошадке, никого не осчастливил ни в деревне, ни в городе. И все-таки я не торопился бы обвинять в этом сам трактор. Восьмидесяти процентов сельского населения совсем не нужно для целей элементарного, а то и избыточного прокормления. В Соединенных Штатах сельским хозяйством занимается не более трех процентов населения. То, что большевики разорили деревню, отнюдь не лишает положительного значения тот факт, что значительное большинство российского населения приобщилось к технике. В этом приобщении произошел важный культурный сдвиг, о котором мы уже говорили, - рационализация русского национального сознания. И вообще сейчас в России инженеров больше, чем колхозников. А человеку, который изучил, к примеру, сопротивление материалов или детали машин, уже трудно втолковать, скажем, идеологию Москвы - Третьего Рима. Я бы сказал, что реликты мифотворческого сознания сохранились куда в большей степени в среде гуманитарной интеллигенции, это там старец Филофей или сумасшедший библиотекарь Николай Федоров все еще авторитетны. Это гуманитарии все еще склонны вспоминать старца Серафима Саровского, но забывать, что в этих местах расположен сейчас конструкторский центр ракетного оружия. Но рационализация сознания и есть его вестернизация. Получается, таким образом, что этот вектор большевицкого этапа русской истории был западническим. Это очередной парадокс русской истории: коммунистический миф был воспринят в рационализированной наукообразной упаковке; миф умер, а упаковка сохранилась, - она-то и оказалось единственно ценным во всем этом проекте. Коммунизм оказался своеобразной вестернизацией России. В этом и состоял главный сдвиг прошедших лет. Это - главный итог большевизма, по сравнению с которым на второй план отходят такие важные, кто спорит, проблемы, как, скажем, национализация коммунизма при Сталине или, допустим, невозможность сведения западной цивилизации к рационализму или индустриальной экспансии. Сейчас передовое человечество, вне всякого сомнения, вступило в постиндустриальный период, но это не отменяет, не отменило необходимости предыдущей эры и ее культурных достижений. Что бы ни говорил какой-нибудь Леви-Строс о мудрости бразильских индейцев и о структурной тождественности любых человеческих культур, но все-таки высшим культурным продуктом мы будем считать скорее профессора Сорбонны, оценившего мудрость индейцев, чем самих индейцев. Мы говорили об интеллектуальном итоге большевицкого века, о новом, небывалом ранее в России могуществе рационального сознания, сблизившем Россию и Запад. Но следует также сказать о колоссальных психологических переменах в русской душе. Об этом пишет в той же книге тот же Бердяев - и как всегда, правильно отмечая факт, ошибается, однако, его оценке. Приведу соответствующие его слова:
