Ольга Мамонова - Последняя банда: Сталинский МУР против «черных котов» Красной Горки

Я выросла рядом с Бутырской тюрьмой. Еще девчонкой, открывая рядом с нашим двором окружные переулки и котлованы, я невольно слышала голоса заключенных, которые из камер пытались докричаться до родных, стоявших под стенами тюрьмы.

В моем доме на Угловом жили почти одни журналисты — любопытное соседство с Бутыркой и клубом милиции (журналисты-остряки порой называли Угловой «Уголовным»).

Потом друзья, дачные дела часто приводили меня в Красногорск. А спустя много лет судьба свела меня с генерал-майором милиции Владимиром Араповым, прототипом Володи Шарапова из фильма «Место встречи изменить нельзя». Человек, работавший по делу последней банды, оказался дядей моей подруги по университету.

Бутырка, Красногорск, Арапов. Три кита, на которых стоит история банды «Черная кошка» — банды, которой не было. Банду, о которой знает вся страна, практически не знает никто. Как это случилось?

Уверенная, как и все, что неистовые, прожженные уголовники из фильма, пришедшие из ниоткуда и ушедшие в никуда, и есть реальные члены знаменитой преступной группы, я, при встрече с Владимиром Араповым, с легкостью завела об этом разговор. То, что я узнала, меня просто поразило: настолько киноистория не соответствовала тому, что было в жизни.

История банды Митина, которую сценаристы Аракадий и Георгий Вайнеры положили в основу фильма «Место встречи изменить нельзя», была за семью печатями. Почему? Этот вопрос положил начало поискам, встречам, стуку в двери, которые иногда открывались, а чаще так и не поддались. Да и люди неохотно открывались: одни упрекали меня в том, что я пишу о бандитах, другие наоборот — упрекали, что я вскрываю затянувшиеся рубцы.

В розыске последней банды Сталинской эпохи участвовало огромное количество людей — от замминистра до освободившегося домушника, ставшего агентом уголовного розыска. Это дело, как красное знамя, переходило из рук начальников, попавших под арест, в руки новых начальников, которые надеялись избежать и ареста, и самого дела.

Восстановить те далекие события было непросто, и я очень благодарна тем, чья помощь и единомыслие поддерживали меня в моем стремлении довести это дело до конца. В Москве огромную поддержку мне оказали генерал-майор милиции в отставке Владимир Павлович Арапов и Музей истории милиции Москвы. Особую признательность мне хотелось бы выразить начальнику музея — подполковнику Людмиле Анатольевне Каминской за сотрудничество в подготовке этой книги. Я также благодарна за участие сотрудникам Центрального музея МВД.

Активную и доброжелательную поддержку мне оказывали сотрудники Музея Красногорского механического завода Л. C. Щербакова и Л.O. Солодова. Е. П. Масловский — директор спортивно-гостиничного комплекса «Зенит» в Красногорске — также поддерживал меня и словом, и делом. Не могу не поблагодарить полковника В. Дробышева, начальника штаба Красногорского УВД, который с готовностью уделил мне свое время и сделал несколько телефонных звонков по моей просьбе. Я также благодарна Н. С. Игошиной, педагогу и автору ряда статей о Красногорске, и Ф. И. Иванчуку, бывшему рабочему военного завода № 34, за то, что они поделились со мной своими воспоминаниями. В большой степени атмосферу красногорской жизни 1940–1950-х годов раскрыл для меня известный краевед Л. И. Веселовский, прекрасно понимающий свою эпоху и любящий свой город.

Некоторые из тех красногорцев, чьи воспоминания использованы в книге, по разным причинам просили не называть их имен. Многим свидетельствам я искала двойное подтверждение, хотя, как выяснилось, в том не было необходимости. Без этих людей, которые растревожили свою душу и покой, чтобы правда стала известна, эта книга вряд ли бы состоялась.

Работу над этой книгой я начала сразу с трех глав, как массовое наступление. Однако с каждой новой страницей истории МУРа и уголовного мира стали уводить меня на одно десятилетие раньше бандитского дебюта митинской «бригады» в 1950 году. И в утробе каждого десятилетия я обнаруживала факты и судьбы, которые так и просились на свет. В конце концов они свились в четвертую главу и стали своеобразной предысторией — об уголовных красках на полотнах советской жизни. Начнем издалека.

Революция 1917 года пыталась стереть грани не только между городом и деревней, изобилием и нищетой. Она стерла грани между законопослушным и блатным состоянием. Катастрофически быстро менялось само понимание преступления. Те, кто еще вчера считался благонадежным гражданином — зажиточные крестьяне, интеллигенция, духовенство, даже герои Гражданской войны, — с легкостью подпадали под уголовную статью. В России тюремный и воровской лексикон всегда «подзаряжает» речь городских романтиков и интеллигентов, приводит в чувство скучную речь политика, придавая разговору холодок цинизма и иронии, а главное — краткость. Только в русском языке ругательство сука применяется к мужчинам — и только в России блатные кололи (а может быть, и продолжают колоть) на себе профиль Сталина, руководителя того самого государства, которое их посадило. Мы к этому привыкли. Но представить себе британского вора или скинхеда, который наносит на себя профиль Черчилля или Маргарет Тэтчер…

В фильме «Голод»,[1] потрясшем Каннский фестиваль в 2008 году, мне запомнилась парадоксальная (для русских) фраза английской «железной» леди: «Преступление — это преступление и только преступление. Не существует преступлений по политическим мотивам». У нас всегда было наоборот — любую кражу или халатность так и хотелось облачить в одеяние политического злодейства.

В 1921 году Ленин посеял семя будущего уголовного и морального кодекса Страны Советов. Сформулированная им расстрельная статья применялась с быстротой молнии к политическим врагам, а уголовников обходила стороной. Уголовные преступления вызывали ужас, политические — ненависть. Уголовные преступления воспринимались как стихийное бедствие, а более опасным для власти считался интеллектуальный протест Не так давно я пролистывала книгу «Написано в тюрьме. XX век. Россия» и натолкнулась на страницу, где нашла подтверждение поразительной живучести этого принципа. Следующая сцена состоялась не в 1920–1930-е годы, и не в годы «холодной войны» или застоя. Дело происходило в 1985 году в Матросской Тишине. Адвокат писателя-диссидента Феликса Светова размышляет в его присутствии:

— Насколько приятней иметь дело с убийцей, насильником, вором. Да я лучше б десять таких дел оформила, чем с вами… Там все наглядно, как у людей. Обозлился — за нож, хочется выпить, а денег нет. Все понятно. А вас понять нельзя, да я и не хочу.

Уже в первые годы революции Красная армия пыталась привлечь на свою сторону блатных. В Гражданскую войну уголовный элемент не раз становился соучастником большевиков в военных действиях. Мишка Япончик, король одесских бандитов, по приказу самого Котовского принял бой с петлюровцами, сформировав из преданных ему бандитов революционную дивизию (кстати, Котовский в свое время тоже руководил бандой налетчиков). Но как ни пытался Мишка Япончик оставаться королем, лидер криминального мира превратился в пешку в чужой игре. Красные использовали его отчаянных, умелых подельников просто как смертников штрафного батальона, как пушечное мясо в спровоцированном и заранее обреченном бою. Удача Мишки Япончика сразу закатилась, и при первой же его попытке оторваться от ленинского текущего момента он был расстрелян вместе со всей уголовной армией.

Блатной мир получил хороший урок и яркий пример того, кто и как теперь правит бал. Одному близкому соратнику Япончика была сохранена жизнь — не из милосердия, а в интересах дела революции. И в 1925 году он оправдал доверие ОГПУ. По недавней версии, именно бывший подельник Япончика в упор застрелил Котовского, который к тому времени стал неугоден новому строю. Хотя новые политические цели достигались старыми бандитскими методами, уголовники поняли: это уже не их война.