ЛЕОНИД ЖУХОВИЦКИЙ
БАНАН ЗА ЧУТКОСТЬ
Леонид Жуховицкий, наерно, правильно поступил, когда вынес в заглавие своей острой и, я бы даже добавил, колючей публицистической книги броское название одной из вошедших в нее поучительных историй — «Банан за чуткость». Этим заголовком он заранее предупреждает о характере книги, о том, что людям, которые готовы проявлять чуткость только на определенных условиях, в этой книге не поздоровится, так же как не поздоровится и многим другим ее персонажам. Эта книга, как говорится, с перцем — написанная с любовью к современной молодежи с пониманием ее духовных запросов и душевных сложностей. Эта книга а то же время по–хорошему злая и непримиримая по отношению к выведенным в ней носителям бацилл эгоизма, трусости, дешевого практицизма, духовной нищеты и душевной слепоты. При этом мне кажется особенно дорогим в этой книге, что автор не декларирует свою непримиримость, не принимает гранитной позы обвинителя. Для него оружие обвинения — это чаще всего анализ, он стремится докопаться, идя от следствия к причине, причем частенько, беря при этом вместе с собой за руку того или иного своего персонажа, доходит до этой первопричины вместе с ним и, добравшись до этой исходной точки, начинает вслух раздумывать над тем — а нельзя ли, начав с этой же исходной позиции, делать в жизни совсем другие шаги, действовать и жить по–иному.
Я назвал эту книгу публицистической, ибо в общем‑то она вся при своей разножанровости представляет собой некий единый разговор писателя с читателем на тему о том, как жить на белом свете, а конкретней — а нашем современном обществе; что хорошо и что плохо, что нравственно и что безнравственно; какие поступки и решения обогащают личность человека и какие обесценивают эту личность. И хотя книга разножанровая, хотя рядом с прямой дискуссией, с прямыми ответами на вопросы читателей, с прямым спором соседствует в одном случае — традиционный рассказ с вымышленными героями, в другом — портретный очерк с подлинными фамилиями и подлинными местами действия, в третьем — глава из путевого дневника, однако все, вместе взятое, составляет единую и именно публицистическую книгу, объединенную единой авторской волей, единым и упорным стремлением на разном материале и разными способами, в разных жанрах поговорить с читателем на главную для автора тему: как жить современному молодому человеку так, чтобы потом вспоминать эту молодость без чувства недовольства собой, раскаяния или стыда.
Адрес этой книги, конечно, прежде всего — молодежь. В ней молодые герои, и у нее будут главным образом молодые читатели. Но мне, как человеку совсем другого поколения, хотелось бы заметить в пользу этой книги, что, как мне думается, ее интересно читать и в тридцать, и в сорок, и в пятьдесят, — что ее интересно читать в шестьдесят — могу засвидетельствовать сам. А причина тому простая и весьма важная: автор не скользит по поверхности явлений, по их сиюминутности, не занимается ни обличениями, ни проповедями по мелочам. Как правило, он смотрит в глубь бытующих в нашей жизни явлений, и, когда доходит дело до их истоков — а оно обычно доходит у него до истоков, — то выясняется, что большинство затронутых им проблем существует для всех поколений: и проблема мужества и трусости, и проблема идеализма и практицизма, и проблема накопления духовных и накопительства материальных ценностей, и проблема ответственности и безответственности, проблема равнодушия и неравнодушия к делу и к людям.
Иногда мы—и в литературе, и в искусстве, и в критике — слишком поверхностно определяем черты поколений и слишком механически проводим грани между интересами и особенностями того или другого поколения, — а между тем чем глубже думает писатель, чем решительнее добирается до человеческого нутра актер, тем очевидней становится не то, что внешне отличает одно поколение от другого, а то, что продолжает оставаться в числе наиболее существенных нравственных проблем, над которыми мы размышляем и бьемся из поколения в поколение. И для меня одно из достоинств книги Леонида Жуховицкого состоит и в том, что она заставляет думать над некоторыми темами, которые одновременно являются так называемыми «вечными», и остросоциальными, и сугубо современными. Понятие «вечная тема» заслуживает иронического к себе отношения только в тех случаях, когда она превращается в некую дистиллированную воду, когда она искусственно выпаривается из жизни, отделяется от той реальности, в которой она существует на самом деле. В книге Леонида Жуховицкого вечные темы, в том числе такая вечная тема, как тема первой любви, не вынуты, не отторгнуты от жизни, а рассмотрены в самой жизни, в ее сегодняшней реальности — это тоже одно из достоинств книги.
Свое краткое вступление к этой талантливой работе я назвал «Уроки неравнодушия», и назвал не случайно, ибо при всем внешнем многотемье написанного, если вдуматься — что же лежит в основе этой книги, в чем ее пафос, в чем ее нравственный урок, — то следует ответить: главный ее урок — это урок неравнодушия. Для автора этой книги нет большего греха, чем равнодушие к людям, ибо такое равнодушие — не только грех сам по себе, но и первооснова большинства других отрицательных качеств, постепенно проявляющихся в человеке на основе его равнодушия — к делу, к людям, а чаще всего к тому и к другому. Нет ничего хуже, нет ничего социально и нравственно опаснее, чем равнодушие, — говорит своей книгой Леонид Жуховицкий, и я хочу закончить это свое краткое предисловие к ней тем, что полностью разделяю эту позицию ее автора.
КОНСТАНТИН СИМОНОВ
ОНИ ВДВОЕМ У ПОДЪЕЗДА, НА ЛЕСТНИЧНОЙ ПЛОЩАДКЕ, НА ЛАВОЧКЕ В ПАРКЕ, ПОСРЕДИ ПОЛЯ, ПОСРЕДИ ПЛОЩАДИ.
ОНИ НИ НА КОГО НЕ СМОТРЯТ.
А ВСЕ ВОКРУГ СМОТРЯТ НА НИХ.
ВСЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ГЛЯДИТ НА ВЛЮБЛЕННЫХ ВНИМАТЕЛЬНО И ПРИСТРАСТНО, КАК ЛЕТЧИК НА ПРИБОР ВЫСОТЫ, КАК ВРАЧ НА ГРАДУСНИК, КАК СВАРЩИК НА ОРАНЖЕВУЮ ИГОЛКУ ПЛАМЕНИ.
ИМ НИ ДО КОГО НЕТ ДЕЛА, А НАМ ТАК ВАЖНО, ЧТОБЫ ИМ БЫЛО ХОРОШО!
ВЕДЬ ЕСЛИ ЭТИ ДВОЕ У ПОДЪЕЗДА ИЛИ НА ЛАВОЧКЕ СЧАСТЛИВЫ — ЗНАЧИТ, ВСЕ ВОКРУГ РАЗВИВАЕТСЯ НОРМАЛЬНО, ЗНАЧИТ, В САМОМ ГЛАВНОМ МИР РАЗУМЕН И ДОБР, ЗНАЧИТ, ЗАВТРАШНИЙ ДЕНЬ БУДЕТ СОЛНЕЧНЕЙ НЫНЕШНЕГО.
ЭЙ, РЕБЯТА, КАК ВЫ ТАМ — СЧАСТЛИВЫ?
НЕ ОТВЕЧАЮТ —ЗАНЯТЫ ТОЛЬКО ДРУГ ДРУГОМ.
МЫ ОПАСАЕМСЯ ЗА НИХ, МЫ ТВЕРДИМ: СПЕРВА ВЫРАСТИ, СПЕРВА ВЫУЧИСЬ, СПЕРВА ВСТАНЬ НА НОГИ, ВЫСЛУЖИ ДОСТАТОЧНУЮ ЗАРПЛАТУ… НУ А ЕСЛИ ОДНАЖДЫ ВСЕ РАЗОМ ВОЗЬМУТ — И ПОСЛУШАЮТСЯ?
САМОЕ СТРАШНОЕ, СТРАШНЕЙ НЕ ПРИДУМАЕШЬ — ЕСЛИ ВДРУГ ВСЕ ОНИ ИСЧЕЗНУТ С УЛИЦ, ПЕРЕСТАНУТ ЗАНИМАТЬ ЛАВОЧКИ, ТОРЧАТЬ У ПОДЪЕЗДОВ, ПОДПИРАТЬ СТЕНЫ, ПУГАТЬ НА ЛЕСТНИЧНЫХ ПЛОЩАДКАХ ЗАПАЗДЫВАЮЩИХ КВАРТИРОСЪЕМЩИКОВ. ПРОСТО ВОЗЬМУТ И УЙДУТ, КАК ИНОГДА ТАИНСТВЕННО И ВНЕЗАПНО УХОДИТ ВОДА ИЗ ВСЕХ КОЛОДЦЕВ ОКРУГИ…
БОИМСЯ РАННЕЙ ЛЮБВИ, БЕЗРАССУДНОЙ ЛЮБВИ, БЕЗОТВЕТНОЙ ЛЮБВИ, А БОЯТЬСЯ НАДО — ОТСУТСТВИЯ ЛЮБВИ…
В шестом классе они просто сидели за одной партой. В седьмом после школы вместе уходили домой. Правда, девочке домой было направо, а мальчику — налево. Но очень скоро выяснилось, что если сперва пойти направо, а потом налево, то получается не хуже, а, наоборот, гораздо лучше. Мальчик шел направо, потом налево, просто шагал с нею рядом, и каждый нес свой портфель, но мальчику было знобко и жарко, и ветер, и осенний, и зимний, радовал ему лицо. А как было девочке, он не знал, а думать об этом боялся.
В восьмом классе они по–прежнему вместе уходили из школы — только теперь держась за руки. А ребятам говорили, что у них пионерская дружба, и при этом громко смеялись.
Мальчик был некрасивый, веснушчатый, ярко–рыжий, а нос его загибался кверху, как крючок на вешалке. Мальчик пытался принимать какие‑то меры и дома, когда никого не было, перед зеркалом отгибал нос книзу и долго держал в таком положении. Получалось вполне прилично. Но потом, к сожалению, нос возвращался в прежнее состояние. Как‑то мальчик раздобыл широкую тугую резинку и целую неделю на ночь притягивал кончик носа к подбородку. Но и это ощутимых результатов не дало, а резинка однажды соскочила и очень больно шлепнула мальчика по губе.
В зимние каникулы он вдруг начал писать стихи. За два дня он сочинил четыре стихотворения — все о природе. Он переписал их в двух экземплярах и показал одному очень умному десятикласснику.
Десятиклассник здорово разбирался в литературе. Он сказал, что стихи слабые, главное, несамостоятельные, потому что в темах чувствуется влияние Есенина, в мыслях — Блока, в рифмах — Маяковского, а в образах — Мандельштама. Придя домой, он один экземпляр стихов разорвал и сжег, а второй на всякий случай запрятал подальше.
