Автор неизвестен
О дородных журналах
О дородных журналах
Сто лет здравствуйте, любезнейший All!
А что, кто-нибудь еще читает такую глупость, как толстые журналы? Судя по тиражам - нет, у нас одних библиотек - 50 000 публичных, 50 000 ведомственных, а у самого массового "Нового мира" - 21 000 тираж. Их них - 5 000 соросовских.
Пошел вот надысь в библиотеку, притащил этого добра за 1996 год полный дипломат - любопытно (не мне ли одному?) все ж, чем они живут. Коли чего не заметил - просьба поправить.
Прежде всего, поправели наши журналы здорово. Оттуда и начнем.
***
"Новый мир".
В художественном отделе как-то ничего особого не приметилось - в основном критический реализм, довольно скушно. Хотя вот Солженицын есть. Любопытнее прозы - публицистика, благо, это пол-объема журнала: Аверинцев, Кублановский - ценю, еще многие. Одним словом - вполне последовательно проводимый православный правый консерватизм: долой низкопоклонство перед Западом, даешь Третий путь, давить либералов, все в геене будете гореть огненной и так далее. Сие не особо удивительно кто у нас "Образованщину" и "Наших плюралистов" первым напечатал? Надо сказать, это приятно. И позиция, и сама возможность такой позиции - давно пора бы отбить консерватизм у коммуняк.
Рецензий немного, и в основном - очень краткие, хотя лит. критика часто весьма доброкачественная.
***
"Иностранка"
по сравнению с прошлым годом стала скучновата, а ведь в 1995-м можно было любой номер от корки до корки читать.
Хорош только Чарльз Буковски в 2'96 - американский Венечка. Больше что-то ничего не вспомню.
***
"Знамя"
Сильны, конечно, прежде всего прозой: "Трепанация черепа" и "Чапаев и Пустота" - уже это одно очень неплохо. В этой части - последовательные постмодернисты, что иногда (скучные Шаров, Слаповский, Буйда и иже с ними) совсем не остроумно и потому утомляет. С "Трепанацией" (No1) Сергея Гандлевского дело ясное - лучшая проза года, а вот с Пелевиным (No4,5) сложнее... Задолбал его буйный будизм. Но любопытно. В первой части - a la "Мой век, мои друзья и подруги" и "Роман без кокаина" - даже весело, а потом, как мы уже и говорили, пошел жанр "говна самовар". Пелевина несет: дурдом, новые русские, просто Марии, японцы. Странно, что отсутствуют программисты. Вероятно, они подразумеваются. Главное, пустышкой я его уже обзывал (хотя Димми Тимченко почему-то утверждал, что творчество Пелевина непусто - дык, смотри хоть заглавие), но теперь приходится брать слова обратно - всегда можно отговориться, что так оно и было задумано автором (опять же см. заглавие). Ну и хрен с ним.
Кроме прозы, очень хороши краткие рецензии - самые многочисленные и быстрые. Лит. критика тоже есть хорошая. Маргинальные жанры, типа "Дневник писателя" не особо радуют.
Между прочим, в каком-то номере была довольно большая подборка стихов надежды русского рока (как бы не несбывшейся, это ее реггей... старые вещи - на порядок лучше, в новых - его нет) Ольги Арефьевой ["* - ковчег"]. На бумаге, честно говоря не очень смотрится, но сам факт...
Публицистика выражена слабо, наблюдаются метания между постмодерном и правой новомирской позицией (член редколлегии Масарский пишет прямо по Солженицыну). Но здесь в общем-то не очень четко. Они во времена перестройки социализму с человеческой рожей все же сочувствовали, это немного осталось.
***
"Октябрь"
Загадочное явление. Проза и публицистика - это тянитолкай, сошлись, что называется волна и камень, стихи и проза, лед и племенная политика как орудие революции. В публицистическом отделе выступают: какой-то философ из Аграрной партии, Кара-Мурза с группой товарищей (все - из "Нашего современника"!), профессор из нашей яростно марксистской Плешки. О чем пишут, понятно: славься, община, за народный социализм, страну губят гарвардские мальчики, сохраним Рассею...
А проза такая (может быть, нерепрезентативно, но взял номера со знакомыми именами). В. Кантор. "Крепость". Сюжет (а остальным можно и пренебречь, стиль - величина бесконечно малая) двояк, но в общем таков:
а) старая еврейская революционерка, вернувшись в 1926 году из Аргентины, тогда же невинно страдает от шовинистической политики ВКП(б), прозябает в безвестности, вокруг нее разворачивается некая несчастная любовная интрига, затем она умирает и попадает в рай (подробно описано по Моуди), потому что она как коммунистка хотела много добра людям.
б) вторая линия - прямо из Достоевского: русский хулиган из антисемитских соображений устраивает небольшой погром кидает кирпич в окно учителю литературы, верней, в кроватку его ребенка, но, по чистой случайности, убивает (не до конца, кажется) не малютку, а его дедушку. После чего этот новый Смердяков представляет учителю Иваном Карамазовым (здорово с соседушкой по номеру Кара-Мурзой аллитерирует) невинного еврейского мальчика. Правда, с ума сходит не мальчик, а его тетя - дочка революционерки, но это не суть важно.
А "Крепостью" роман называется тоже не спроста, там философическое рассуждение есть: в Европе "крепость" - оплот, сооружение, охраняющее свободу, а у нашего Даля наоборот: первое значение этого слова - документ о крепостном состоянии. Прощай, немытая Россия, короче.
Далее. Заметки Семена Файбисовича. Кто не знает, это неплохой художник-фотореалист, рисует по фотографиям разных алкашей, демонстрантов и прочую нечисть. Мне, кстати, нравится. Заметки - о тех же вечнопьяных русских мужиках.
Далее. Не помню кто. "Похороните меня за плинтусом". Бабушка любит внучека, но странною любовью - любит таскать его по врачам (см. "Про мимозу"), называть говном и грозится забить насмерть ногами. Почему-то хэппи-энд: мама забирает мальчика от бабушки, а та с тоски копыта откинула. Совсем плохо.
Далее. Фридрих Горенштейн. "Куча". Как обычно у Горенштейна - философическое произведение. Куча - это понятие древнеегипетской математики, аналог нашего Х (икса), неизвестная, в нашем контексте - серая человеческая МАССА. По Горенштейну оказывается, что египтяне знали понятие иррационального числа и называли его "долги" - гм-гм, иксово у Горенштейна с математикой, замечу. Также подчеркивается, что по-древнеегипетски "куча" будет "хуа". Вот этой-то ху.вой кучей представляется одному математику, едущему в провинциальный райцентр, вонючая Россия. Математик падает в канаву, ломает ногу. Кругом - ему встречается множество русских говнюков. Единственный луч света в темном навозном царстве интеллигентный, умный и скептический истопник, совсем не русский, естественно. Символизируя невозможность положительного действия в этой стране, математик так никуда и не попадает.
Примеров худ. литературы, не вышитой по этой канве мне в "Октябре" не встретилось. Хотя возмущает даже не это, а загадочное соседство под оной обложкой с нашими современниками. К чему бы это?
В каком-то из номеров напечатаны несколько стихотворений Алины Витухновской. Неплохо. Узнаваемо, по крайней мере: посткубофутуризм, переходящий в эдакую цветаевскую разухабистую ритмичность, а размер вот даже не понял какой. Хотя это ни о чем не говорит, я в размерах и не разбираюсь. Что это?
-/-/--/
/--/--/
Лит. критики и обзоров - почти нет.
***
"Наш современник"
Тоже вполне загадочное издание. С одной стороны, главред и первый заместитель - нетаящиеся коммуняки, есть статьи Зюганова и Руцкого, с другой, Шафаревич, Кожинов и Глазунов антикоммунисты, как я понял, а последний вроде даже за Ельцина на последних выборах агитировал.
Проза - в основном историческая, в стиле Пикуля и Иванова. Много сочинений про октябрь 93-го и 5000 погибших тогда невинных мучеников свободы, про танки, стрелявшие по БД термическими снарядами и отважный прибалтийский ОМОН. До конца дочитать хоть что-нибудь у меня не получилось, поэтому сразу переходим к публицистике.
Из номера в номер печатаются мемуары Ильи Глазунова "Россия распятая" и трактат "Масонский заговор против России. 1731-1995."
"Россия распятая" до жути похожа на воспоминания Дали ("ИЛ" года три назад): неподъемным для журнала объемом, царственным тоном, осознанием своего первопроходчества, даже любовью к старым мастерам. Смешно.
"Заговор" - безграмотная вещь. Автор никак не может остановиться и записывает в масоны всех исторических лиц, кроме Сталина, Николая II с семьей, Распутина (критика Распутина критерий масонства) и почему-то Родзянки (хоть "масоны его контролировали"). Масонами оказываются Милюков, Ленин и все вплоть до Горбачева, даже Шульгин с Пуришкевичем. Однако.
Шафаревич "Была ли перестройка акцией ЦРУ?" Нет, отвечает. Найдите 10 отличий от новомирского мейнстрима. Хотя какая-то двусмысленность у него все же есть. В самой постановке вопроса, что ли? Не пойму.
Кожинов "Сталин, Хрущев и госбезопасность" - а вот это стоит почитать хотя бы из-за фактов (в этой части он не врет?) А о замысле... честно говоря, я так и не понял, куда он клонит.
