Р Орлова - Последний год жизни Герцена

Раиса Орлова

Последний год жизни Герцена

I

В Женеве есть мемориальная доска на доме, где жил Ленин. И есть доска на доме, где жил Достоевский. А на тех домах, где жил гражданин кантона Фрибург Александр Герцен, мемориальных досок нет.

Герцен прожил на Западе 23 года. Создал вольную русскую типографию, первый свободный журнал "Колокол", написал великую книгу "Былое и думы", участвовал в политической борьбе своего времени.

Но сегодня его мало знают во Франции и в Швейцарии, в Германии и в Англии.

Между тем трудно найти в истории человека, в жизни которого ярче, нагляднее воплощалась бы связь России и Европы, связь мучительная, исполненная любви и ненависти, взаимопритяжения и отталкивания.

Связь, воплощенная в нестареющем герценовском слове, столь необходимом сегодня, когда сотни русских интеллигентов уехали, подобно Герцену, в поисках свободы в Европу. И, подобно Герцену, тоскуют по родине, проклинают ее или идеализируют, пытаются осмыслить ее историю и ее сегодняшний день.

Моя работа написана в Москве - я не предполагала, что мне придется искать герценовские дома в Женеве.

Работа посвящена частному вопросу - последнему году его жизни. Я стремилась возможно полнее восстановить тот голос, который так нужен сегодня миру.

Вершиной жизни Герцена было пятилетие с 1857 по 1862 год - основание и взлет русской печати за границей. "Колокол". "Былое и думы". Но была у него и вторая вершина - остающаяся в тени - тысяча восемьсот шестьдесят девятый год.

Герцен проходил испытание более суровое и трудное, чем испытание славой. Испытание надвигающимся крахом, старостью, болезнями, предчувствием смерти.

Характер обнаруживался еще полнее, чем в то пятилетие.

Всю предшествующую жизнь каждый год Герцен, прожив, обдумывал. И писал о прожитом. В словах закреплялись и открытия, и сомнения.

Последний год схвачен лишь в письмах и в нескольких работах; важнейшая (эпистолярная) - письма "К старому товарищу".

В необъятной литературе о Герцене последний год обычно лишь кратко упоминается.

Совсем недавно он был едва ли не вторым императором России ("Александр в Петербурге и Александр в Лондоне" - как тогда говорили). Теперь - в 1869 году - один из бесчисленных русских за границей.

Он по-прежнему опутан сложной системой обязательств: перед женой, перед другом, перед детьми.

Кончались шестидесятые годы. Историкам, современникам, самому Александру Ивановичу казалось, и не без оснований, - время Герцена кончилось. Ритм русской истории и ритм его собственной жизни перестали совпадать. Шла плеяда новых людей. И не в идеальном облике Рахметова, героя романа "Что делать?". И не в облике автора этого романа, Чернышевского, хотя Чернышевский породил молодых бунтарей ХIХ века еще в большей мере, чем сам Герцен.

Нарастающий спор с молодой Россией, с молодой эмиграцией стал в 1869 году поединком - столкновением Герцена и Нечаева.

Тогда казалось, что победил Нечаев. Так может показаться и сегодня: осенью 1980 года в Цюрихе молодые бунтари разбили витражи Шагала в Фраумюнстер кирхе. Думаю все же, что в исторической перспективе победа правда на стороне Герцена.

Тогда все зашаталось, начало рушиться. Во втором браке не было ни счастья, ни дружбы, ни опоры. Произошел распад среды; не первый, но самый болезненный. Впервые возникла трещина в дружбе с Огаревым. Герцен выстоял, остался самим собой.

Победитель в момент поражения: не сильнее ли это, чем победитель в момент победы, когда каждое твое слово встречается подхватывающим отзвуком?

Жизнь Герцена - историческая трагедия. Первым это заметил, кажется, П.Анненков: "...если чья судьба может называться трагической, то, конечно, его судьба под конец жизни".

Тысяча восемьсот шестьдесят девятый год - пятый акт трагедии. Герцену предначертано было прожить этот акт, но не дано - о нем написать.

Социальное, семейное, дружеское, литературное, - прошлое и настоящее, все слилось неразрывно.

В 1869 году Герцен жил в Ницце. Его друг с детства, единомышленник, соратник Николай Огарев жил в Женеве. Они разговаривали друг с другом языком XIX века - письмами.

Огарев - Герцену

1 апреля 1869 г., из Женевы в Ниццу. Вчера пришло на твое имя письмо с просьбой напечатать послание1 к студентам от одного студента, только что удравшего из Петропавл(овской) крепости. Послание, может, немного экзальтированно, но не печатать нельзя; по моему глубокому убеждению, оно, во всяком случае, поворачивает на воскресение заграничной прессы. Через некоторое время его можно будет напечатать в новом прибавлении к "Колоколу"... Мне так что-то страшно...2

Герцен - Огареву

3 апреля. Приб(авление) к "Колоколу" - будто возможно? Не лучше ли так пустить листком или сказать в подст(рочной) заметке: "Нам прислали в "Кол(окол)"". (Собр. соч. Т. XXX, 75.)

Огарев - Герцену

3 апреля. А студенческое послание, caro mio, очень юно, очень юно, не менее напоминает и свою молодость и подает надежды на новые силы.

Герцен - Огареву

5 апреля ...прокламация к студентам не того - просто шлехтодыровато. (Собр. соч. Т. XXX, 77.)

Огарев - Герцену

7 апреля. Пишу тебе несколько строк, мой новорожденный. Русский юноша приехал на несколько дней. Вчера я его передал - Бак(унину). Не думаю, чтоб было что-то очень широкоразвитое, но развита энергия и многое узнается и увидится нового - в этом я почти уверен...

...Из слов приезжего, из теперешнего преследования студентов, закрытия Мед(ико)-Хирургической академии... очевидно, что заграничная печать скоро понадобится...

Герцен - Огареву

10 апреля. Получил воззвание к студентам, которое не одобряю. Если оно напечатано (хотя и не нужно было печатать с печатного), то так и рассылайте, т.е. не печатайте, что это прибавление к "Колоколу"... (Собр. соч. Т. XXX, 86.)

Познакомившись с Нечаевым, Огарев решил, что необходима листовка, обращенная к студентам, подписанная им, Герценом и Бакуниным. Составил проект.

Огарев - Герцену

12 апреля. Я не думаю, чтобы ты имел что против, она сегодня пошла в печать... младшими я больше доволен. Они, пускай еще диче, но только потому, что мужики; но отнюдь не самолюбивы, видя своих отцов в декабристах, говорят немного, а работают честнее и решительнее.

Бакунин - Гильому

13 апреля. У меня сейчас один из таких молодых фанатиков. Они замечательны, эти юные фанатики: верующие без Бога и герои без фразы...

Герцен - старшему сыну Александру, во Флоренцию

17 апреля. (Рассказывает о волнениях студентов) ...разумеется, часть из них будет исключена, несколько погибнут - но борьба, всякая историческая борьба и вырабатывание - идет этим путем. Собственно, в жизни, кроме понимания, борьбы и Eingreifen в современное дело - и нет ничего, кроме личных счастий. That is my humble philosophy. (Собр. соч. Т. XXX, 88.)

"Личное счастье" - это сыну, но не только сыну. Это и себе, о себе, о своей молодости и о том, чего так мучительно не хватало весной 1869 года.

У Герцена было трое детей от первой жены: Александр, Наталья (Тата) и Ольга. Двадцатидевятилетний Александр - ученый-физиолог - давно живет отдельно. Он женат, молодожены ждут ребенка. У него подолгу гостит Тата. Ольгу взяла на воспитание Мальвида фон Мейзенбург, приятельница Герцена. Любя девочку по-матерински, она, однако, отдалила ее от отца, сделала из нее иностранку.

Умирая, жена просила беречь детей. Герцен поклялся, но не сдержал клятвы.

В 1856 году, когда Огаревы приехали в Лондон, молодая Натали Тучкова-Огарева влюбилась в Герцена. Огарев проявил поразительное великодушие. Но его отстранение не принесло добрых плодов. С каждым прожитым вместе с Герценом годом росла требовательность Натали, раздражительность, неудовлетворенность. Герцен, на короткое время принявший свой ответный порыв за любовь (сама Натали точно назвала его чувство к ней "вспышкой усталого сердца"), вскоре понял, что ошибся, но было уже поздно.

Огарев с печалью и ужасом смотрел на то, как двое близких ему людей не способны понять друг друга, ранят, мучат.

Прошло двенадцать лет, но отношения с Натальей Алексеевной еще скрывались от посторонних. Трое детей от первой жены с мачехой в разладе.

В 1869 году Герцен просил старшую дочь:

...Скажи ей (Ольге), что никогда, ни одного дня не было лжи в отношении Огарева. - Совсем напротив, ни одного обмана, ни одного объяснения не было с ним... (Собр. соч. Т. XXX, 1, 135.)

Внутри лжи не было, но ситуация оставалась ложной. От этого страдали все трое, больше всех - Наталья Алексеевна. Она просила, требовала узаконить существующие отношения, по крайней мере - перестать скрывать их от близких, от старших детей. Мужчины сначала боялись давать "козырь" многочисленным врагам: у издателей "Колокола" - "общая жена". Боялись, что скажут русские родные, а от них отчасти зависели деньги. Но больше всего опасались ранить детей - они тогда были еще малы.