Виктор Гуминский - Взгляд сквозь столетья

КЛУБ ФАНТАСТОВ

ВИКТОР ГУМИНСКИЙ

Взгляд сквозь столетья

"Характеристическая черта новых поколений - заниматься настоящим и забывать прошедшее, человечество, как сказал некто, как брошенный сверху камень, который беспрестанно ускоряет свое движение; будущим поколениям столько будет дела в настоящем, что они гораздо более нас раззнакомятся с прошедшим..."

Эти замечательные своей печальной искренностью слова принадлежат В, Ф. Одоевскому - одному из самых крупных русских литераторов первой трети XIX века. Отнесены они к "будущим поколениям" 44 века (героям утопии Одоевского "4338 год"), но уже сейчас поневоле приходят на ум, когда обращаешься к той области прошедшего, где их автор оставил столь заметный след - русской фантастике.

Эта литература мало исследовалась специалистами, а широкому читателю она и вовсе неизвестна. Произведения фантастического жанра разбросаны в труднодоступных старых изданиях и далеко не полностью учтены даже новейшей библиографией [Например, в указателе Б. Ляпунова, приложенном к книге А. Ф. Бритикова "Русский советский научно-фантастический роман". Л., 1970, полностью отсутствует фантастика XVIII века, XIX век представлен выборочно, причем в этот малый ряд попали сочинения, не имеющие никакого отношения к фантастике или связанные с нею только своими "фантастическими" названиями (отрывок из "астрономического" романа И. Гурьянова "Комета 1832 года" и некоторые др.). ].

Если они и переиздаются - что случается крайне редко, - то только в составе авторских сборников. Но русская литература, как известно, не знала устойчигой специализации, присущей литературной современности. У нас не было как таковых и писателей-фантастов - литераторы выступали в этом жанре весьма нерегулярно. Поэтому в авторских сборниках непроизвольно выделяются нефантастические произведения - их, как правило, больше в наследии писателя - фантастика же остается в тени.

И конечно же, эти сборники не могут (да они и не ставят подобной цели) дать представления о своеобразной линии историколитературного развития, объединяющей в едином целом русской фантастики творчество разных писателей.

А ведь именно ее продолжает столь популярная в наши дни научная фантастика. Именно здесь аналогия с "брошенным камнем", сделанная Одоевским, особенно уместна: ведь малозаметное на фоне других литературных явлений начало русской фантастики (преимущественно в слегка беллетризированной форме философских трактатов о будущем), казалось, никак не предвещало этого бурного расцвета, захватившего и область чисто развлекательной литературы.

Современная фантастика явно прибавила в "литературности" сравнительно с прежней утопией - разновидностью философского творчества. Но и в новой системе литературных ценностей XX века, где ей отведено заметное и вполне автономное место, фантастика сохраняет как генетическую, так и функциональную связь с утопией, объединяя тем самым ранее далеко отстоявшие друг от друга понятия: самого серьезного - философского и легкого популярного чтения.

Но не нужно думать, что этот процесс начался только в XX веке. Русскую фантастику можно назвать прообразом современной и по части разнообразия литературных форм: во всяком случае, уже в XIX веке мы встречаем наряду с традиционной утопией и научно-популяризаторские произведения, и образцы космической фантастики. От журнального фельетона до философской аллегории таков был ее жанровый диапазон.

И если сейчас мы объясняем "феномен фантастики XX века" в основном внелитературными причинами (научно-технической революцией и т. п.), то это никак не отменяет его "подготовки" в недрах собственно литературы: так явление советской фантастики было подготовлено всем предшествующим развитием фантастики русской.

Но значение русской фантастической литературы, разумеется, не исчерпывается подобным ретроспективным подходом. Хотя с его помощью и проясняются тенденции, наметившиеся в прошлом, становится виднее соотношение между тем, что литературоведы называют магистралью литературного процесса (ее у нас определял реалистический роман) и линиями периферийными, пограничными с другими областями словесного творчества.

Русская фантастика обладает собственной и вполне определенной художественной ценностью, имеет свою, почти неизученную историю, тесно связанную с развитием реализма в русской литературе, и, быть может, в гораздо большей степени, чем мы это сейчас представляем.

Называл же крупнейший реалист XIX века Достоевский свой творческий метод фантастическим реализмом. Исследования последних лет позволяют конкретно связать его творчество с историей русской социальной фантастики. Так, Р. Г. Назиров убедительнейшим образом доказал, что эпилог "Преступления и наказания" (1866) несет в себе следы влияния утопии Одоевского "Город без имени" (1839). Заимствуя некоторые образы, темы Одоевского, Достоевский сохраняет и антибуржуазный пафос этого фантастического произведения, пророчествующего о крушении цивилизации, построенной на бесчеловечных принципах.

Приведем еще один пример. Знаменитая "фантастическая триада" из "Дневника писателя" Достоевского ("Бобок" - 1876, "Кроткая" - 1876, "Сон смешного человека" - 1877) - это своего рода продольный разрез мировой жизни, напоминающий образ вселенной в древнерусской литературе (ад - земная жизнь - рай). А в литературной системе XIX века эта "триада" являлась своеобразной пространственной антитезой ("Бобок" - мир подземный, "Кроткая" - мир земной, "Сон..." - космический) недописанной Одоевским трилогии. Ее первая часть "из эпохи Петра Великого", вторая "с сюжетом из нашего времени" (то есть 30-х годов XIX века), третья - утопия "4338 год" решали проблему общественного идеала в плане временном, в соответствии с исторической концепцией Шлегеля, Шеллинга и др. немецких философов-систематиков, согласно которой человечество проходит три этапа (тезис - антитезис - синтез) в своем развитии [Поэтому грубейшую ошибку делает В. С. Виргинский в своей недавно вышедшей книге об естественнонаучных взглядах Одоевского (М., "Наука", 1975), когда заявляет о неспособности Одоевского "показать, как совершится переход от современной ему действительности к совершенному строю, описанному в утопии" (с. 53). Именно показать историческое развитие совершенного строя и было главной целью трилогии Одоевского].

М. М. Бахтин установил, что Достоевский в "Бобке" разрабатывает древнейшую традицию мировой фантастики, восходящую к "Мениппу, или Путешествию в царство мертвых" и "Разговорам в царстве мертвых" Лукиана (II век). Исследователь указал и на то, что "в XVIII веке "Разговоры в царстве мертвых" писал Сумароков и даже А. В. Суворов, будущий полководец". К этому можно добавить, что Достоевский вполне мог быть знаком с древнерусскими произведениями на эту тему ("Хождение богородицы по мукам", "Легенда о временном посещении ада" и др. апокрифы). И почти наверняка он знал "Правдоподобные небылицы, или Путешествие к центру Земли" Ф. В. Булгарина (1825) и одно из "фантастических путешествий Барона Брамбеуса" О. И. Сенковского (1833), герой которого также побывал под землей, популярнейшие в первой половине XIX века произведения фантастической литературы.

"Сон смешного человека" примыкает, в свою очередь, к апокрифическим видениям "земного рая" и к той жанровой разновидности "фантастических путешествий", которая в XIX веке была представлена утопическим "Сном" декабриста А. Д. Улыбышева (1819), тем же "4338 годом" Одоевского (где путешествие в будущее совершает сновидец-сомнамбул), сном об идеальной России Ивана Васильевича из "Тарантаса" В. А. Соллогуба (1845) и, наконец, знаменитым сном Веры Павловны из "Что делать?" Чернышевского (1863).

Улыбышев предварил своему описанию утопической России следующую характеристику подобных произведений: "Патриот, друг разума, а особенно друг человечества... находят во сне свои химеры, которые доставляют им минуты воображаемого счастья, какое в тысячу раз предпочтительнее всему, что дает им грустная действительность".

Пример с Достоевским, как нам кажется, убедительно показал, что изучение русской фантастики - это не только "прикладной" вопрос предыстории нынешней научной фантастики, но и актуальная историко-литературная проблема большого масштаба, важная для более глубокого понимания многих лучших образцов русской реалистической л-итературы.

Отсюда можно сделать частный вывод относительно уровня работ по истории фантастики. Он, без сомнения, должен соответствовать значительности самого материала, отвечать требованиям научности, предъявляемым к любому исследованию по истории русской литературы. Между тем критики, занимающиеся сейчас прошлым русской фантастики, "порою имеют об этом прошлом весьма относительное представление" [Слова Ю. И. Кагарлицкого об американском историке фантастики Сэме Московице, не знавшем правильной датировки эпохи Просвещения. См.: Ю. И. Кагарлицкий. Что такое фантастика? М., "Художественная литература", 1974 , с. 8-9.].