Антипов Евгений
Боже, благослови Америку
Было это давно, изменилось многое. Тогда пиво в баночках — не столько пиво, сколько предмет возвышенный и надменный.
В Америку никто не ездил. Единицы. Полубоги. Америка была империей добра и несбыточной мечтой тихих головастиков.
Везли из Америки микроволновые печи, впечатления о супермаркетах, в которых есть все, и фразы про воздух свобод.
Съездил и я, но знакомство было с долей разочарования. Неделю ходил по магазинам в поисках нужного. Нужного нет, есть изобилие. Постояв на Бродвее, рассеянно потрогал подбородок: больше в магазины ни ногой. Трата времени. Не купив кипу пик, сэкономил взгляд. В результате со статусом богоравного привез из Америки заметки. По жанру не публицистика и не поэма. Зарисовка. Прошло время, многое не актуально: секретарь горкома… — что-то знакомое, но что? На местах больших красных щитов, призывавших перевыполнять план, теперь большие красные щиты, призывающие курить «Мальборо». Хотя малюсенький Мин-здрав таки против.
Россия повзрослела слишком быстро и сейчас выглядит болезненной и усталой. Не до Америк. Зарисовки остались. В зарисовках от глубин толстовских наблюдений осталась здоровая непосредственность. Что ж — не мало.
Американцы не носят домашних тапочек. Зря. В манхеттенской квартире вполне социалистический таракан. Я взял тапочек и убил. Не из идейных соображений, от задумчивости.
Наука насчитывает тысячу шестьсот семейств тараканов. Таракан — самое реактивное существо, самое древнее крылатое насекомое, не изменившееся за 300 млн. лет. Способное синтезировать каротин в безумных количествах и неведомый науке антибиотик. Самое чистоплотное, между прочим, насекомое. Ну да и хмырь с ним — дело в квартире. Квартира в Америке как погоны. Знак отличия.
За знаками следят.
Итак, квартира: светла и просторна, как сон Веры Павловны, хотя санузел на хрущевский манер. Квартира бела, пуста, но бела и пуста не потому что стиль, а потому что — временно. Быт без мебели — с кое-какой, случайной. Получив очередную звезду, переедут. Двери без звонка — внизу привратник с телефоном. Белая рубашка, темные зеркала, стены под мрамор, лифт под бронзу. У привратника телеэкран — следить, кто в лифте пишет непристойности. Никто не пишет, боятся привратника.
Привратник быстро улыбается лицом и открывает двери, какие успеет. Закрываются двери очень томно, провоцируя зевоту. От порога начинается парк Ривсайд. Вдоль парка река. Американцы называют ее Хадсон, но вообще-то это Гудзон. В пяти минутах расслабленного бега Центральный парк: искусственный рельеф, искусственные водоемы. Мило. И рельеф, и водоемы. Америка — страна недавняя, вождей не накопили, и улица обозначена без затей, порядковым номером. Вот тут квартира Леннона — со стареющей вдовой в траурных очках, — а тут квартира Джаггера. Там никто не стареет, но такие соседства не бесплатны. За 200 тысяч можно купить квартирку на Манхеттене, но есть квартиры, которые не продадут за любые деньги, если покупатель свалился с луны. В Америке за деньги можно все — это банальность, любопытнее продолжение: можно все, но не всем.
Распродажи — миф. Полумиф. В витрине жирная надпись «30 % офф», но цены прежние. Иногда над башмаками два ценника — пугающая цифра написана фломастером и фломастером же перечеркнута, и цифра поспокойней, шрифт аккуратный, механический. Не зануда, но логичней, если б наоборот. Зато прохожему маленький праздник, подешевели. Но прохожие эти народ тертый, они знают: суетиться не надо. Какие-то товары дешевеют — устаревая, а не к Рождеству. Проста и арифметика с лимонами. Один лимон стоит столько-то. Умножив на четыре, получим доллар. Но купив четыре, получим пятый бесплатно. Держа в руках такой подарок судьбы, иванушка, не спеши благословить Америку. Пять лимонов стоят доллар, ну и не мелочись, бери по пять. И помни, мил-человек, для твоей радости никто ничего себе в убыток.
Мифом оказались и счастливые улыбки. Америка выиграет любые соцсоревнования по мифам. Доброжелательность, если всмотреться, тоже миф. Откуда, если конкуренция? Столько лет орденоносные газеты писали об эксплуатации, о неуверенности в завтрашнем дне, о человек человеку волк. Оказывается, правда. Чтобы американец не забывал четких истин, каждую минуту на переходах загорается: ВОЛК. Принцип жизни. И если это не стало понятным из бытовых телесериалов, обратимся к фольклору, к народным образам, так сказать.
В Америке гордятся Америкой. В России стыдятся России. Беглый сравнительный анализ, что-нибудь на клеточном уровне:… пастух.
В России это мальчик-подросток в лапоточках и с собачкой — хвост колечком. 3аметим, и с дудочкой. В Америке это неутомимый любовник, выпивающий бочонок рома за раз, это четыре нагана и щетина из-под шляпы.
В России все говорят о хамстве. Хватает. В Америке о хамстве не говорят; босс посылает клерка в задницу, клерк называет босса ублюдком, но это деловой стиль: оба в галстуках.
Борьба систем не интересна, интересно, откуда берутся восклицательные знаки вокруг географического понятия. Ничего загадочного в Америке нет. Кроме одного: на нее работает мир. Весь мир. Цивилизованный и не слишком. Электроника из Японии, сантехника из Финляндии, мебель из Швеции, многостаночные фотомодели из нечерноземной полосы, обувь со вкусом из Италии, прочая обувь из Кореи, автомобили — откуда угодно. Автомобиль американский как лакированный бульдозер. Что остается бульдозеристам? Гордиться. Это получается. В России над агиткой всегда посмеивались, здесь — принимают к сердцу. Здесь столько песен про Америку, сколько не пели ни про одну родную партию. Поют с чувством, со слезой, как в последний раз, как Александр Матросов. С прекрасной мыслью о правах человека во взоре, поют непоколебимо. А потянуть за рукав, спросить, кого знает, ну философа, скрипача, художника, рожденного под синими звездами в красную полоску. Отмахнется.
И не мешайте американцу петь.
…Вытягивая откровенность, однажды услышал: если бы Америки не было, ее надо было бы придумать. Признание многого стоит. Ведь миф и о свободе: у привратника есть одна свобода — улыбаться. Свободы не улыбаться у него нет. Все занято, самая малая ниша. Иди, романтик, свищи свой шанс. Тебя пригласят в Голливуд, твою улыбку оценит рекламная компания, ты станешь Майклом Джексоном. Иди. Чтобы узнать: привратник — это не временная работа, это социальный статус. Можно сменить двери, но не судьбу. Трезвая философия, привратник.
Что еще достопримечательного. Чувство любви к ближнему. Для волков ближний — собака. О них заботятся. Когда заморосит, как-то так по-доброму собаке оденут пластмассовый чепец. Чтоб лицо не промокло. А дерьмо собачье американец собирает в п/этиленовый пакет, жутко смущаясь. Чего не сделаешь ради славы на земле: накопит 100 огромных мешков и снесет в книгу рекордов, оригинал.
Оригинального много: галереи. Числом — бесконечность. Галереи бывают очень престижные, престижные, средней престижности, так себе, не престижные и на Брайтоне.
Картин нет. Концепции. Длинные, на листочках, не остроумные. Высосанные из пальцев, часто не из своих. Условия рынка. Не до творчеств. Деятельные американцы вообще не любят слово «талант», они не любят никакие «небеса». Они любят, чтобы имя художнику сделал продюсер. Тогда все на местах. Этот, в белых штанах, будет наклонять голову влево и цокать языком, он будет щурить глаза и загадочно щупать нос, он будет восхищаться — умно и с достоинством — только потому, что эту кляксу ему всучили за миллион. Когда зазвонит телефон и принесут извинения, накладочка, сэр, это испорченный подрамник, а не бессмертное произведение, он ответит умно и с достоинством: нет-нет, бессмертное. И положит трубку.
Этот в штанах не дурак, и решение его гораздо изящнее, чем показалось. Есть вещи, их не называют, но и не нарушают. На них стоит Америка, на них стоит порядок. А без порядка — беспорядок.
Не дай бог, по ТВ покажут голую попу, американцы высоко поднимают брови и идут, с бровями, к Белому Дому. В едином порыве, в решительном, они требуют поправку, все равно какую, отставки президента и уменьшения налогов. Потом расходятся, оставляя мусор.
С 11 вечера по 33 каналу Н-Ю ТВ самокритичные девчата показывают иную сторону жизни. Блюстители нравственности краснеют, но ТВ не выключают. Гласность.
Задавались ли социологи вопросом, откуда в Америке столько борцов за экологию или против расовой дискриминации? Откуда идут демонстрации? И при чем тут расовая, если кастовая гораздо жестче. Борьба за экологию — героический предлог, чтобы крикнуть гадость даме в норковой шубе. Даже накопив денег, зеленый борец не купит себе длинный автомобиль. Деньги позволяют, а положение — нет. Надо соблюдать правила. Усомниться в правилах — все равно как усомниться, что цели партии — цели народа. То есть общего много. Некоторые правила кажутся формальными, но — кажутся. Некоторые умны до неузнаваемости. Например, нехорошо про негра говорить «негр». Начальник запрещает. Потому что, потому что, короче, права человека. Как же говорить про негра? Как-нибудь так: американский полноправный гражданин не совсем белого цвета. Это не корявый юмор и не забота о братьях меньших. Начальнику обильно наплевать на ранимость угнетенных народов, ему важно знать, кто не соблюдает директивы. Тест на лояльность. На политикл коррект. И все перед ним робеют, перед политикл коррект. Есть как бы два варианта: бояться или уважать. Поэтому, застенчиво отряхивая пиджак, американец говорит: я — уважаю. И даже на кухне не расскажет анекдот. Чтобы не быть совсем униженным в глазах девушки, он открыто выражает какое-нибудь несогласие с президентом и парламентом. И все довольны: и он, и девушка, и президент, и парламент.
